Расцвет и закат Сицилийского королевства - Джон Норвич

Король: всегда, везде подданные ощущали его присутствие, его власть; парадоксальным образом он был общедоступен и бесконечно отдален от всех. Он являлся полунебесным существом, но ни одно злоупотребление, ни одна несправедливость не могла считаться недостойной его внимания, если с ними не справлялись те, кто действовал от его имени. При том что повсюду имелись его представители, при отлаженной и эффективной системе администрации король не позволял никому заменить его в повседневных делах правления, а тем более развеять окружавший его мистический ореол, ауру божественного величия, от которого, как он знал, зависела сплоченность его королевства. Не зря его изобразили в Марторане коронуемым самим Христом.

Эмиры, сенешали, архонты, логофеты, протонотарии, про-тобилиссимы — сами титулы высших сановников, казалось, добавляли величия королевскому двору. Но их одних, в каком бы обличье они ни представали, было недостаточно, чтобы сделать договор Рожера в Палермо самым блестящим в Европе XII в. Сам Рожер славился ненасытной тягой к новым сведениям и любовью к знаниям. Во время своего официального вступления в Неаполь в 1140 г. Рожер изумил неаполитанцев, сообщив им точную длину их земляных стен — 2,363 шага, которая (что неудивительно) никому из них не была известна. За этой любознательностью следовало глубокое уважение к учености, уникальное среди его собратьев государей.[38] К 1140-м гг. он пригласил в Палермо многих известных ученых, врачей, философов, географов и математиков из Европы и арабского мира и с течением лет проводил все больше времени в их обществе. Не имея собственной семьи — а он много лет был вдовцом, — только с ними он мог отбросить часть церемоний, подчеркивавших его королевское достоинство; говорят, что, когда ученый входил к королю, Рожер поднимался и шел ему навстречу, затем брал под руку и усаживал рядом с собой. И во время ученых бесед, велись ли они на французском, на латыни, греческом или арабском, он, по-видимому, вполне мог высказывать и отстаивать собственное мнение. «Его познания в математике и в политической сфере были неизмеримо широки. Беспредельны были его познания и в прочих науках, столь глубоко и мудро он изучил их во всех подробностях. Ему принадлежат необычайные открытия и чудесные изобретения, подобных которым до того не совершал ни один государь».

Эти слова написаны Абу Абдуллой Мухаммедом аль-Идриси, близким другом Рожера и самым почитаемым из всех придворных ученых. Идриси приехал в Палермо в 1139 г. и провел там большую часть своей жизни; в течение пятнадцати лет он возглавлял комиссию, созданную по приказу короля, для того чтобы собрать все возможные географические сведения, сопоставить их, объединить, изложить в подобающей форме, создать труд, вмещающий в себя все доступное знание о физическом мире. Сицилия, расположенная на стыке трех континентов, порты которой по количеству и разнообразию прибывающих в них судов не имели соперников в Европе, являлась идеальным местом для работы такого рода, и в продолжение пятнадцати лет, когда корабль приставал в Палермо, Мессине, Катании или Сиракузах, специальные люди расспрашивали всех находившихся на борту о землях, в которых они побывали, климате и населении. Эти люди являлись, скорее всего, официальными представителями комиссии, но путешественника, обладающего особенно ценными сведениями, могли препроводить в королевский дворец для подробной беседы с Идриси или, иногда, с самим Рожером. В результате этой работы, завершившейся в 1154 г., примерно за месяц до смерти короля, появились на свет две вещи. Первая представляла собой огромную планисферу из чистейше-го серебра, весившую не меньше четырехсот пятидесяти римских фунтов, на которой было выгравировано «взаимное расположение семи климатов, а также областей, стран и морских побережий, ближних и дальних, заливов, морей и потоков; местонахождение пустынь и обработанных земель и расстояния до них по обычным маршрутам в различных мерах длины, с указанием портов». Многие дорого бы дали за то, чтобы этот замечательный артефакт сохранился; увы, ему суждено было погибнуть через несколько лет после создания в смутах следующего царствования.

Но второй и, наверное, даже более ценный плод трудов Идриси дошел до нас полностью. Эта книга, полностью именуемая «Развлечение для человека, жаждущего полного знания о различных странах мира», но более известная как «Книга Рожера»,[39] является величайшим из географических сочинений Средневековья. На самой первой странице читаем: «Земля круглая, как шар, и воды держатся на ней благодаря естественному равновесию, от которого нет никаких отклонений».

Как и следовало ожидать, в «Книге Рожера» изложение сухих топографических сведений, многие из которых поразительно точны для работы, появившейся за три с половиной века до Колумба, дополнено рассказами путешественников; но даже относительно последних можно предположить, что они подвергались строгому критическому отбору. Это, в конце концов, научная работа, и нам не позволяют об этом забыть; здесь нет места полным небылицам. Но автор, со своей стороны, не теряет веры в чудеса, и книга является захватывающим чтением. Мы узнаем, например, о королеве из Мериды в Испании, к которой вся пища приплывала по водам, или о рыбе хария, жившей в Черном море и доставляющей много хлопот местным рыбакам, когда они ловят ее в сети. Нам рассказывают, что на Руси зимние дни столь коротки, что их едва хватает, чтобы прочесть пять обязательных молитв, и что норвежцы — некоторые из них рождаются вообще без шеи — жнут зерно, когда оно еще зеленое, и сушат его над очагом, «поскольку солнце редко светит над ними». Об Англии мы читаем:

«Англия расположена в Океане Тьмы. Это крупный остров, чьи очертания напоминают голову страуса и где имеются богатые города, высокие горы, большие реки и долины. Эта земля плодородна, ее обитатели храбры, решительны и предприимчивы, но находятся во власти вечной зимы».

Хотя в придворный круг Рожера входили не только арабы, подобные Идриси, они, по всей видимости, составляли ядро этой группы, и многих европейцев, обосновавшихся в Палермо, этот город привлекал именно своим арабским духом. И неудивительно. В отличие от христианства, ислам никогда не делал разницы между священным и мирским знанием. В темные века, когда Римская церковь, следуя мрачному примеру Григория Великого, боялась всех светских штудий и препятствовала им, мусульмане помнили, что сам пророк наставлял правоверных искать знания всю жизнь, даже если «эти поиски приведут вас в Китай», поскольку «тот, кто странствует в поисках знания, следует по пути Аллаха в рай». В течение многих веков на Западе признавали, что научные достижения мусульман, особенно в области математики и физики, превосходят все то, чем могла похвастаться Европа. Арабский стал, по сути, международным языком науки. Более того, множество античных ученых трудов, чьи греческие и латинские оригиналы оказались потеряны для христианского мира, уничтоженные во время варварских нашествий или погребенные под накатившейся волной ислама, сохранились только в арабском переводе. К XII в., в основном усилиями евреев-сефардов, некоторые из них вновь появились на европейских языках; но это не уменьшало необходимости для серьезных занятий наукой знать арабский.

Однако учить арабский язык было очень трудно, и, по крайней мере, в Северной Европе достойных наставников почти не находилось. Потому в течение полувека и даже более люди отправлялись в Испанию и на Сицилию, чтобы там, как они надеялись, открыть секреты мусульманского мира, — бедные служащие в поисках знания, которое обеспечило бы им преимущество перед их собратьями и открыло путь наверх; мечтательные алхимики, корпевшие над томами восточных сочинений ради формул эликсира жизни или философского камня; и истинные ученые, такие как Аделяр из Бата, положивший начало изучению арабского в Англии и остававшийся крупнейшей величиной в английской науке до времен Роберта Большеголового и Роджера Бэкона. Аделяр приехал на Сицилию в начале XII в. и вернул европейской науке «Начала» Евклида, переведя их с арабского.

В поисках специальных знаний эти первые арабисты по-прежнему стремились в мусульманскую Испанию, и в особенности в Толедскую школу, которая долго оставалась на переднем крае общеевропейского научного возрождения. Но для других Сицилия имела одно неоценимое преимущество: являясь в культурном отношении частью арабского мира, она сохраняла также связи с греческим Востоком. В библиотеках Палермо, не говоря о василианских монастырях на самом острове и в Калабрии, ученые могли найти греческие оригиналы сочинений, известных в Испании лишь в отрывках или в сомнительных переводах. Нам теперь трудно представить, что до возникновения в XII в. интереса к изучению древности в Западной Европе практически не знали греческого; и Сицилия при Рожере стала важнейшим центром греческих штудий, не считая Византии. Но в Византии арабскую культуру не знали и презирали. Только на Сицилии можно было получить знания, накопленные обеими цивилизациями, из первых рук, и только здесь эти знания сопоставлялись, объединялись и обогащали друг друга. Неудивительно, что искатели истины стекались в таком количестве в Палермо и что остров к середине века обрел статус не только коммерческого, но и культурного перекрестья трех континентов.