Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Новорожденная заря, легкая, как муслиновая вуаль, нежная, как цыплячий пух, окаченная холодной водой из поливальных цистерн, смывавших с улиц старые газеты и прочий мусор, заря из тех, что я особенно люблю, бесстрастная, но чуткая, ожидала меня на улице, внизу, у каменных ступеней, спускавшихся к тротуару. Я был в поту, холодном и едком поту, острый запах которого я ощущал сквозь рубашку, всю в пятнах засохшей крови. Солнечный луч скользнул меж двух улиц в тот миг, когда я подошел к машине и в изнеможении уселся на ее крыло; я закрыл глаза и сидел, глубоко дыша.

– Черт! Но как это случилось? – спросил Марк, предлагая мне разделить с ним засохшие гренки и копченую рыбу, явно выведенную в прудах, потому что она была бледнее, чем живущая в природных условиях, а соответственно, и отравлена была больше (Крис прочитала мне на эту тему полный курс лекций).

– Как это случилось… А я знаю? Она взяла бритву… Ничего сложного!

– Вы что, поссорились?

– Ничего мы не ссорились. Я запретил ей покупать мне стол. Вот и все. Имею я на это право или нет?

– Но почему ты вечно ноги об нее вытираешь? Ну что такого, если она купит тебе стол? Что ты делаешь, Натан?

– Это разве повод вскрывать себе вены? Из-за того, что мне не нужен какой-то паршивый стол? Что это значит?

Я вернулся к Пауле утром, сказав Мэри-Джо, что иду к зубному врачу, ради чего мне пришлось изобразить флюс, уперев в щеку язык изнутри.

У ее изголовья стоял Марк с двумя девицами, которые, казалось, только что вылезли из склепа; одеты они были в какие-то лохмотья, правда, с фирменными лейблами. Я их знал в лицо: одна несколько дней назад грохнулась в обморок на вечеринке с обильными возлияниями, и врач «скорой помощи», страшно довольный, что докопался до причины случившегося, обнаружил под языком этой несчастной дурочки пять наполовину рассосанных капсул экстази. Когда я вошел в палату, девицы уставились на меня с явным упреком. Я попросил всех выйти.

Я не спал всю ночь, поэтому сразу опустился на стул. Паула горестно улыбалась уголками рта. Она протянула ко мне руку, и я скрепя сердце взял ее в свои.

– Ну как? – пробормотала она слабым голоском. – Как он тебе? Нравится?

– А у них не было раздвижного?

– Ой, не знаю. Но мы можем его обменять, если хочешь.

– Да нет, и так хорошо. Он, похоже, довольно крепкий.

– Я рада, что тебе нравится, а то я боялась, что он тебе не подойдет.

– Да нет, прекрасно подходит. Ты отлично выбрала.

– Мне сказали, что он сделан в конце девятнадцатого века.

– Я буду регулярно протирать его до блеска, не беспокойся.

Я хотел высказать ей все, что думаю о женщине, которая вскрывает себе вены из-за дурацкой истории со столом, но не смог. Она выглядела такой жалкой на больничной койке: капельница, эти жуткие повязки на запястьях, рука, которую я слегка сжимал в своей руке, робкая полуулыбка, бледность (на сей раз естественная), кусочек неба над слепой кирпичной стеной, бутылка минералки у изголовья, испуганный взгляд, словно силящийся прочесть мои мысли.

Вероятно, она воображала, что я страшно на нее сердит и запросто могу послать ее подальше, ведь большинство мужчин удирают, если женщина доходит до подобных крайностей, ясно ведь, что уже ничего не наладится, а, напротив, все будет только усложняться, страшно усложняться, если она способна на такие штучки. И они правы. Ничто не может заставить человека выбрать крест, который ему придется нести, когда жизнь так коротка. А кто сказал, что не бывает жизни простой, полной тихих радостей, в добром согласии, без растущих конфликтов, без постоянной борьбы, без трагедий.

Житейская мудрость настоятельно требовала держаться подальше от Паулы и предоставить другим разбираться, какой у нее сдвиг по фазе. Я не хотел, чтобы меня доставали, и вникать в это не хотел и не мог, у меня просто не было времени.

Это с одной стороны… А с другой – как можно было положить конец чему-то, что и не начиналось? Ну что могло со мной случиться? Какое это имело ко мне отношение? После больницы я прямиком направился к антиквару, чтобы заплатить за этот стол из своих собственных денег. Торговец был согласен. К сожалению, дело не выгорело: мне пришлось спрятать чековую книжку, так как столь дорогая покупка была мне не по карману.

Ладно, проехали… Паула вышла из больницы уже на следующее утро. Я, пораскинув мозгами, не приехал за ней. Я всерьез шел по следу убийц Дженнифер Бреннен. Просматривал картотеки, черпал информацию отовсюду, сопоставлял факты, звонил в Интерпол, попросил Эдуарда (он теперь мазал угри какой-то новой желтой мазью, от чего лицо ослепительно блестело, – эффект был ошеломляющий) предоставить мне фотографии всех наемных убийц в городе, изучил все особенности их методов, побеседовал с полицейскими, приближающимися к выходу на пенсию, много повидавшими на своем веку, долго разглядывал фотографию Пола Бреннена, пристально смотревшего в объектив, зашел в обувной магазин, где мне показали ботинки «Док Мартенс» с тяжелой металлической нашлепкой на носке, вернулся в лабораторию, еще раз поднял все сведения, касавшиеся Дженнифер и ее двойной жизни – активистки политической борьбы и шлюхи; я не обращал внимания на Мэри-Джо, смотревшую на меня и крутившую пальцем у виска, орал на своих осведомителей, тряс автомат для кофе; я смотрел, как на город опускался вечер, золотя листву деревьев и принося слабый запах свежевыпеченных вафель; я выписал на чистый лист имена, и белая бумага вся покрылась вопросительными знаками.

Итак, оказалось, что можно найти человека, готового за пять тысяч евро убить другого. Вот как обстояли дела. Даже за половину этой суммы можно было найти немало добровольцев, если заказчик был согласен довольствоваться психами, наркоманами или дошедшими до ручки, количество которых росло на глазах после следовавших один за другим банковских кризисов, насильственных выселений, социальных и этнических конфликтов, разборок гангстерских банд в городе – в общем, множества проблем, связанных с обнищанием народа и ставших разменной монетой для политиков. Вы желаете, чтобы по вашему приказу кого-то замочили? Да они готовы драться друг с другом у ваших дверей и сбивать цену, чтобы только заполучить эту работенку. Вот почему мои поиски ничего не дали. В итоге к Полу Бреннену меня мог привести любой!

Но терпения мне не занимать, когда это нужно. И хватка у меня мертвая. И я никогда не теряю веру в себя, если уж веду расследование. Еще несколько лет тому назад Фрэнсис Фенвик обнимал меня за плечи и ставил всем в пример. Крис гордилась мной. Она ходила тогда выпятив живот, вперевалочку и в те времена никогда бы не посмела сказать, что я – всего-навсего жалкий рядовой полицейский и ничтожество. Напротив, она мной восхищалась.

Кстати о восхищении… Анни Ублански испытывала по отношению ко мне то же самое, когда мне было четырнадцать лет и я пробегал стометровку за 10 и 42 сотых секунды. Так восхищалась, что отдалась мне в школьном спортзале: это был мой первый опыт с извержением семени в конце процесса; произошло это на ледяном полу в душевой, так началась новая эра моей юности, когда бег на короткую дистанцию представлялся мне уже чем-то устаревшим. Анни Ублански… Мы потеряли друг друга из виду. А потом, по воле случая, она тоже стала офицером полиции, одновременно со мной. Мы приняли присягу в один день! Анни Ублански… Кто бы мог подумать!

Я зашел к ней. В ходе послеобеденных поисков я выяснил, что Пол Бреннен нашел себе телохранителей при помощи некоего охранного агентства. Того самого, которое три года назад открыла Анни, после того как подцепила сибирскую язву в экстремистских кругах, куда ее внедрили; она тогда приняла решение уйти в отставку, положить конец издержкам, как она сама говорила, потому что за месяц до того получила одну пулю в ягодицу и одну в бедро.

– Натан, привет, мерзавец!

– Анни! Дай обниму!

Анни была несколько мужеподобна, в выражениях не стеснялась. Почти бесцветная блондинка, она носила строгий деловой костюм, который едва не трещал по швам в плечах и на бедрах. Я подошел поближе, чтобы она смогла принять меня в свои широко раскрытые объятия и вымазать мне обе щеки помадой.

– Ах ты, мой дорогой мерзавец!

– Рад тебя видеть, Анни.

Мы не виделись с ней несколько месяцев. Она рассказала мне про язву, открывшуюся у ее мужа Пата после того, как их старший сын женился на последовательнице «Свидетелей Иеговы», про ураган, который сорвал крышу с их загородного дома и унес двух их собак, про молодого любовника, который бросил ее, нанеся глубокую душевную рану, но при этом подарил ей невероятные и незабываемые оргазмы. Я в свою очередь поставил ее в известность об окончательном разрыве с Крис, который я переживал, как будто во второй раз с ней расстался, а мне эти переживания были совершенно ни к чему, да еще она спуталась с одним явно чокнутым типом, за которым я должен был приглядывать, как будто мне больше делать нечего. Я сказал ей, что Мэри-Джо чувствует себя прекрасно, что она ей передает привет, что она поручила мне организовать вечеринку и пригласить их с мужем посидеть дружеской компанией и свернуть на фиг шею этой сумасшедшей жизни, из-за которой мы так редко видимся.