Вперед в прошлое 5 - Денис Ратманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покачиваясь, старший Чума протопал между рядов и уселся позади нас, обдав потом, перегаром и сигаретной вонью. Отец и мама переглянулись. Мне подумалось, что с таким предком вырасти другим у Чумы не было шансов. До чего ж вонючий у него родитель! А ведь там еще есть мать. Страшно представить женщину, способную жить с таким человеком, наверное, это опустившаяся алкашка.
Здесь не было Афони и Ары, собрались только наши. Наверное, им назначено на другое время.
Дрэк пересказал наше приключение практически без искажений, валя всю вину на Чуму. Его отец сопел, но слушал молча, изредка матерясь себе под нос.
Потом Елена Ивановна подтвердила, что Чума пытался сорвать урок, а я вызвался его вышвырнуть, она была против, но ничего сделать не смогла. Дрэк добавил:
— Мартынов меня удивил. Мальчик с примерным поведением вдруг отправился выяснять отношения с Чумаковым! Павел, а если б у него была заточка?
Я выдержал перекрестный огонь взглядов дрэка и моей матери, а вот классная смотрела на меня с благодарностью.
После того, как смолк директор, заговорил инспектор по делам несовершеннолетних. Он вещал так же нудно, как наша историчка: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Такого надо приглашать при бессоннице, его бубнеж действовал убаюкивающе.
Он напоминал о том, что с четырнадцати лет наступает уголовная ответственность, и несовершеннолетний может быть осужден и даже лишен свободы, если преступление совершено повторно. Произошедшие подпадает под умышленное причинение вреда здоровью средней тяжести. А до того некоторые товарищи привлекались за вымогательство и стоят на учете.
Я покосился на Борецкого-старшего, пригвоздившего отпрыска взглядом к парте. А вот как такое уродилось у этого франта, непонятно. Или он отчим Барика?
Бабушка Пляма лишь качала головой, а вид у него был, как у нашкодившего щенка.
Когда инспектор смолк, снова заговорил директор:
— Теперь мне хотелось бы выслушать фигурантов. Мартынов, начинай, тимуровец ты несчастный! Расскажи, зачем подверг свою жизнь опасности и подал дурной пример товарищам.
Чувствуя, как все собравшиеся, в том числе старший Чума, смотрят на меня, я на миг оцепенел и растерялся. Казалось, сердце подпрыгнуло и затарабанило в горле, перекрывая дыхание. Что я скажу? Что на меня наехали, и я отбивался? Заикаясь и бэкая — так я ответил бы год назад.
Но сейчас я был взрослым, в то же время оставаясь собой. Почему бы не поговорить с ними на равных?
«Молодежные группировки берут с нас дурной пример». Вот только с нас будут брать правильный пример, но откуда дрэку это знать? Я поднялся, вдохнул-выдохнул и начал издалека:
— Когда рождаемся, мы не выбираем родителей. В школе не выбираем одноклассников, мы попадаем в коллектив, в котором нам предстоит учиться десять лет. По сути, класс — это наша вторая семья. Мне хочется приходить в школу и чувствовать себя в безопасности. Да и всем хочется, так ведь?
Чуть повернувшись, я скользнул взглядом по собравшимся, заглянул каждому в глаза и даже в глубине души Чумы-старшего нашел отклик. Конечно, всем хочется нормально учиться, а не приходить на ринг каждый день.
— Мне не нравится, когда обижают нашу учительницу, она этого не заслужила. Да и любой из одноклассников не заслужил, но это происходит постоянно. Мне хочется приходить сюда, как домой… — Я развел руками. — Но не все этого хотят. Кто-то хочет доминировать любой ценой. Вот и все, что я хотел сказать.
Леонид Эдуардович не удержался и зааплодировал. Встал и продолжил мою мысль:
— Это правильно. Свою школу и свой класс я вспоминаю с грустью. Я не мог дождаться, когда снова сентябрь и — школа, друзья. Мне дико наблюдать, как страдает мой сын, как ему не нравится ходить в свой класс.
Илья потянул его за руку, шевельнув губами:
— Па! Ну хватит!
Для многих подростков, да и для меня не так давно, просто в силу мировосприятия, учитель — не помощник, а полицай. Нас могли не понять, хотя помощь Елене Ивановне поддерживали, потому что она молоденькая, красивая и своя в доску.
Мои родители молчали, мать Минаева вроде успокоилась и воспрянула — дошло, что ее сын бьется на стороне света. Если бы директор не был на своем месте, я попытался бы поговорить с ним как с мужиком — наверняка он все понимает, но положение требует быть карающей дланью. Если драться запрещено, все должны быть наказаны, вне зависимости от того, кто прав.
— Илья Каретников, — продолжил директор. — Тебе слово.
Краснеющий Илюха — зрелище редкое и малоэстетичное. Он покрывался пятнами, словно хотел заплакать, и у него багровел нос.
— Мне нравится, как сказал Павел, — отчеканил он, вставая. — Мне добавить нечего.
Потом высказался Меликов, как самый проблемный из нас.
— Геннадий Константинович, я это… Мы, короче, — он потер кровоподтек на щеке. — Мы пошли на трубы, чтобы наших не побили. Проверить. — Рамиль покосился на отца — сурового толстого мужика, похожего на падишаха из сказки. — Мы не хотели прям все драться… Короче, я согласен с Мартыновым.
Когда ему предоставили слово, Чабанов прогудел:
— Поддерживаю Павла. Надо помогать друг другу.
Его родители относились к провинности сына лояльно и не просто не нервничали, а, похоже, гордились Димоном. Я их видел на выпускном в девятом классе и не запомнил, а сейчас рассмотрел: отец — высокий, безгубый, но большеротый мужчина с суровым квадратным лицом, увенчанным ушами-локаторами, мать — маленькая носатая женщина с темным пухом над губой, похожая на землеройку.
Ну а стеснительный Минаев вскочил, брякнул:
— Я за правду. — И сел на место.
Все они понимали, что прямо выкатывать претензии Чуме — на языке гоп-команды — западло. Не делают так, не подписывают взрослых. Но каждое неловкое слово друзей было… осязаемым, теплым, и холод у меня за грудиной сменялся теплом. Никогда, ни разу в жизни я не ощущал, что настолько не один! И это, черт побери, до одури здорово!
Директора
