Маленький журавль из мертвой деревни - Янь Гэлин

Туристы толпились у храма, осматривали выставку бонсай, Чжан Цзянь втиснулся в толпу, но Дохэ нигде не увидел. Про себя он ругался на все лады: ни разу из дому не выходила — и на тебе, решила подбросить забот! Вдруг в просвете между спинами он разглядел пеструю фигурку: на Дохэ лица не было от тревоги, она озиралась по сторонам, шажки стали совсем уж неловкими.

Чжан Цзянь сам не заметил, как спрятался от ее глаз. В сердце грянул гром, от грохота заложило уши, и он не услышал обращенного к себе отчаянного вопроса: ты что творишь?! Сдурел?! Хочешь отделаться от нее, как обещал? И не услышал, как голос внутри него отвечает: редкий выпал случай, она сама окажется виновата.

Чжан Цзянь отвел детей в маленькую закусочную, хлопнул по карману — черт! — все деньги, которые были с собой, пять юаней, остались у Дохэ: вдруг что решит купить. Оказывается, он все заранее обдумал — дал ей денег, чтобы хоть ненадолго успокоить совесть: по крайней мере, первые дни Дохэ не умрет с голода. Значит, он принял решение еще утром, когда выходили из дома — не повел ее в парк, ведь она хотела в парк, — а привез сюда, к высоким скалам и глубокой реке. Он задумал это, увидев, как она кормит детей, когда задел рукой ее сосок, и сердце качнулось на качелях… Или нет?

Темнело, пошел крупный дождь. Хозяйка закусочной, добрая женщина, и ему, и детям налила по чашке горячей воды. Ятоу повторяла одно и то же, как заведенная: «А куда тетя ушла?»

Чжан Цзянь попросил хозяйку посмотреть за детьми, а сам выскочил под дождь. Побежал в горы петляющей тропкой, скоро той же дорогой вернулся обратно. Тропа шла через горы и упиралась в реку. Янцзы кипела воронками, упадешь в воду — сожрет и косточек не оставит.

Чжан Цзянь заплакал. Он не плакал лет с десяти, даже когда Сяохуань ребенка потеряла, и то лишь носом пошмыгал. Он плакал о том, что Дохэ никогда не выходила из дому, гроша ни разу не потратила… И от нее отделались на первой же прогулке, когда у нее в кои-то веки оказались деньги. Да знает ли она, как еды купить? Что, не примут ее за дурочку, за немую, за ненормальную? Кто поймет ее странный выговор, ее слова шиворот-навыворот? Дохэ никому не скажет, что она японка, — знает, как это опасно. Или не знает? Чжан Цзянь плакал о детях, лишившихся родной матери: Дахаю с Эрхаем всего полгода, а уже отвыкать от грудного молока. Но сыновьям придется не так худо, как ему, все-таки дети, память короткая. Вот бы тоже поскорее все забыть; когда бетонный пол перестанет сиять голубым, когда с одежды выветрится нежный запах рисового крахмала, разведенного душистой водой, и исчезнут острые, как ножи, утюжные стрелки, тогда и Дохэ поблекнет в его памяти.

Чжан Цзяня била дрожь, он будто насквозь промок от собственных слез. Там, где небо сходилось с рекой, печально трубили пароходы. Он вдруг уронил лицо на колени и зарыдал так, что в груди отозвалось гулкое эхо. Как забыть последнюю улыбку Дохэ? Поняла, что он ведет ее на прогулку, вернулась переодеться, поправила волосы и украдкой припудрилась детской присыпкой. Потому и улыбка, последняя ее улыбка, тоже была пестрой: присыпку смыло потом, замешанным с пылью.

Когда Чжан Цзянь вернулся в закусочную, уже стемнело, гостям подавали ужин. Ятоу сидела на скамеечке, а Дахай с Эрхаем спали на кроватке, составленной из четырех лавок. Хозяйка сказала, что девочка размочила пампушку и дала братьям, а сама съела холодный рисовый шарик.

— Где моя тетя? — тут же наскочила на него Ятоу.

— Тетя поехала домой, — ответил Чжан Цзянь. Ледяные капли стекали с его волос на виски.

— Почему?

— У нее… Живот заболел.

— Почему? Почему?

Чжан Цзянь вооружился старым приемом: сделал вид, что ничего не слышит. Средних лет мужчина, который обедал в закусочной, доложил, что они с девочкой поговорили, девочка рассказала, как их фамилия, где живут, в каком доме. Усаживая на себя сыновей, Чжан Цзянь благодарил хозяйку и незнакомого мужчину.

— А где же тетя? — допытывалась Ятоу.

Он посмотрел на дочь. Сколько времени должно пройти, чтобы она избавилась от слов и интонаций Дохэ?

— Где моя тетя? — повторила Ятоу, ткнув пальчиком в бумажный зонтик.

Выходил на улицу с зонтом, почему же вернулся промокшим до нитки? Не было ни сил, ни времени подумать.

— Тетя поехала домой на кисе[50]?

Ятоу спросила это, когда они стояли у окошка кассы на станции. И гадать не нужно, «кися» — это поезд. Чжан Цзянь попросил кассира войти в положение, отпустить билеты под залог заводского пропуска, а он потом принесет деньги и пропуск заберет. Одного взгляда на Чжан Цзяня с тремя детьми хватало, чтобы понять: честный человек оказался в беде. Кассир провел их в свою комнатку дожидаться девятичасового пассажирского.

В поезде тоже было шумно. Люди возвращались в большие города, весь день они гуляли, пробовали рыбу из Янцзы, а теперь разлили чай и принялись за местное угощение — сушеный бобовый сыр. Поезд следовал до Нанкина, по радио передавали шанхайскую комедию: главный герой, боец добровольческой армии, вернулся в родные места на смотрины. Те, кто понимал по-шанхайски, покатывались со смеху. Близнецы сладко спали, Ятоу отвернулась и разглядывала свое отражение в темном окне. А может быть, смотрела на профиль отца. Чжан Цзянь с Эрхаем на руках сидел напротив дочери, ногу он поставил на противоположное сиденье и подпирал ею спящего Дахая.

Сыновья были похожи как две капли воды, но Эрхая он почему-то любил больше.

— Папа, тетя поехала домой на кисе?

— Угу.

Она повторила это уже в десятый раз, не меньше. Через пару минут опять заговорила:

— Папа, я сегодня буду спать с тетей.

Чжан Цзянь будто не слышал. Скоро он снова почувствовал, как слезы подступают к горлу, поспешно заглушил их, улыбнулся дочери:

— Ятоу, тебе с кем больше нравится: с папой, с мамой или с тетей?

Ятоу уперла в него чернющие глаза. Умная девочка, она понимала, что это не вопрос, а ловушка, и что ни скажи, все равно в нее угодишь. Но молчание Ятоу выдавало ее с головой: люби она больше Чжан Цзяня или Сяохуань, сказала бы, не таясь. А ей дороже всех была тетя Дохэ. Чжан Цзянь подумал, что дочь, верно, и сама до конца не знает, почему так любит эту странную тетю с непонятным местом среди людей.

— Тетя уехала домой на кисе, — повторила Ятоу, гладя на отца. Глаза точь-в-точь как у него, но сейчас широко распахнуты, Чжан Цзянь даже видел в них свое лицо — то ли пытливое, то ли недоверчивое, то ли испуганное.

— «Кися» — это поезд, — поправил он дочь.

Ятоу уже ходила в первый класс. Беда, если она в школе начнет там и сям поминать эту «кисю». Но дочь пропустила его замечание мимо ушей и, помолчав немного, опять принялась за старое:

— Кися приедет, а тетя не знает, как домой идти.

— «Кися» — это поезд! Будешь ты по-китайски говорить или нет?! — крик Чжан Цзяня вмиг перекрыл шуточки актеров по радио, пассажиры, уплетавшие сырные полоски, присмирели от его рева и, затаившись, слушали: — По-езд! Что за, мать твою, «кися»? Поезд! Повтори три раза!

Ятоу глядела на отца округлившимися резкими глазами.

— Как следует говори по-китайски! — сказал напоследок Чжан Цзянь. Вагон сидел, оправляясь после такого урока. От слез у Чжан Цзяня распухло в носу, раскалывалась голова. Меньше всего хотелось слушать, как Ятоу через слово поминает «кисю» — так Дохэ никогда не вылинять из его памяти.

Ятоу все смотрела на отца. Чжан Цзянь видел, что в ее полных алых губах заперта еще целая сотня «кись». Глаза Ятоу были его, а взгляд чужой. Достался в наследство от Дохэ? Чжан Цзянь никогда не замечал, какой у Дохэ взгляд. Его передернуло, он вдруг понял. Этот взгляд у Ятоу от отца Дохэ, а может быть, от ее деда, от дяди, от брата — японская кровь принесла во взор дочери мужество и жестокость.

Чжан Цзянь отвел глаза. Никогда ему не вытравить Дохэ из памяти. Родители покупали за семь даянов брюхо, которое выносит и родит им внуков. Да разве так бывает? Какая глупость.