Погадай на дальнюю дорогу - Анастасия Дробина

Илья стоял как на иголках. Он и сам не думал, что через столько лет не сможет спокойно слышать имя князя Сбежнева – хоть и ничего не было у него с Настькой и не любила она его никогда. Он почувствовал страшное облегчение, когда Яков Васильевич вполголоса закряхтел и Настя испуганно сказала:

– Владимир Антонович, нам с вами говорить сейчас нельзя, мы петь должны. Дождетесь конца, поедете к нам в гости? И дама ваша пусть с вами.

– Нет, мы лучше пойдем в кабинет, – решил Толчанинов, – и там поговорим без помех. А пока... – Он вытащил из кармана несколько ассигнаций. – Яков Васильич, уважь старого друга. Пусть Настя «Наглядитесь на меня» споет.

– Для вас – всегда с удовольствием, – вспыхнув, как девочка, сказала Настя.

Толчанинов улыбнулся, отошел. Напоследок взгляд его остановился на лице Ильи. Узнал, подумал тот и на всякий случай поклонился. Толчанинов усмехнулся, но ничего не сказал.

Дрогнули гитары Митро, Кузьмы и Якова Васильевича. Голос Насти взял первые ноты, и в зале стало тихо-тихо.

Наглядитесь на меня, очи ясные, про запас...

Илья едва касался струн, зная, что и без него есть кому играть. Украдкой, словно боясь чего-то, смотрел сбоку на жену. Настя сидела очень прямо на самом краю стула, руки ее сжимали концы шали. Голос лился свободно и чисто, без усилий, но душа переворачивалась от каждого слова старинного романса. Никогда, вдруг ясно понял Илья, никогда, ни разу за все годы с ним она не пела так.

Краем глаза он заметил: ни за одним столом не ели и даже не прикасались к бокалам. Разговоры смолкли еще раньше. Все как один сидели, развернувшись к эстраде, все глаза были устремлены на Настю. А она, не поднимая ресниц, вела мелодию, и Илья видел, как бледнеет ее лицо, как вздрагивают пальцы, сжимающие край шали, и как бежит, непойманная, неостановленная, по щеке прозрачная слезка. Господи... Неужели вправду только мучилась она с ним столько лет?!

Последний раз вздохнула гитара Митро, замерла под потолком последняя чистая нота. Илья мельком взглянул на Якова Васильева. Тот тоже стоял бледный, и его рука, лежащая на грифе гитары, чуть заметно вздрагивала. А в следующий миг зал взорвался аплодисментами и криками: «Браво!», «Прелестно!», «Просим еще!». Настя поднялась на поклон, и Илья с облегчением перевел дыхание. Посмотрел на столик Толчанинова, но ни капитана, ни его спутницы там уже не было. Ушли в кабинет, подумал Илья и даже слегка обиделся: что это за манера – уходить, не дослушав песни? А еще поклонник старый... Но в это время хор грянул «Мороз будет», и Илье стало некогда размышлять о невоспитанности Толчанинова: пора было работать.

Вечер перевалил за вторую половину, в зале стало душно и шумно, воздух загустел, запах вином и сигарами. Уже кого-то половые аккуратно препроводили к выходу, уже пьяный купец, стуча вилкой по столу, во все горло требовал спеть «Со святыми упокой» по какой-то Эльвире, и уговаривать его двинулся через зал сам Осетров. Пора было идти по кабинетам. К Якову Васильичу подлетел юркий мальчишка и доложил, что «в первом нумере господа и барыня замучались дожидаючись».

– В первом? – переспросил Яков Васильевич, и Илье показалась усмешка в его глазах. – Что ж, скажи – сейчас будем.

Когда хор уже подходил к дверям «первого нумера», Митро обернулся к Илье и, улыбнувшись, спросил:

– Помнишь, морэ?

– Как не помнить... – пробурчал тот в ответ.

Как раз в этом кабинете ему пришлось броситься прямо на пистолет пьяного графа Воронина, и шуму тогда из-за этой истории было – на семи возах не вывезти. Илья даже передернул плечами, вспоминая темный ледяной вечер, мерзлые сани, грохочущие по мостовой, в санях – он, Варька и Настя, и Митро орет на извозчика: «Гони, по червонцу за версту, гони!» – и луна несется вслед за санями, и холодный атлас Настиного платья у его лица, и... Слава богу, давно это было.

В кабинете горели свечи, стол под камчатной скатертью был уставлен бутылками, бокалами, закуской. Сначала Илье показалось, что кабинет полон людей. Но при пересчете оказалось всего трое, четвертой была дама Толчанинова. Когда цыгане вошли, господа поднялись из-за стола. К великому изумлению Ильи, в руках одного из них появилась гитара. Зазвенели струны, и господа запели перед смеющимися цыганами – громко, старательно, а все равно вразброд:

Как цветок душистый аромат разносит,Так бокал налитый Настю выпить просит!Выпьем мы за Настю, Настю дорогую,Свет еще не создал красавицу такую!

Пели, на взгляд Ильи, из рук вон плохо, фальшивя на все лады и перевирая мотив цыганской величальной песни. Спасала положение лишь барыня, уверенно ведущая первый голос высоким сопрано. И голос этот показался Илье страшно знакомым. В памяти тут же всплыли строки романса «Ночи безумные, ночи бессонные...», и против воли вырвалось:

– Зинка?!.

Илья сказал это тихо, но барыня тут же взглянула на него, улыбнулась, сверкнув зубами из-под вуали, резким движением скинула шляпу – и глазам пораженного Ильи предстала постаревшая, но без единой седой нити в волосах Зина Хрустальная.

Песня кончилась, Зина первая кинулась к хору, обняла Настю, и кабинет наполнился радостными возгласами:

– Настька! Девочка! Боже мой, как ты? Господи, сколько лет!..

– Зиночка... Тебя и не узнать! Графиня уже?

– Да, слава богу. Мне и ни к чему было, а вот детям...

– А где граф? Жив он?

– Скачет, родимый, поспешает. Скоро будет.

Понемногу Илья узнал и остальных. Весьма упитанный черноволосый господин с красным лицом в коричневой паре оказался поручиком Строгановым, которого Илья помнил тоненьким мальчиком в гусарской форме. В сутулом человеке с лысиной во всю голову и в невообразимом, серо-буро-малинового цвета сюртуке он едва распознал музыканта Майданова, которому Настя пела оперные арии. Это были старые друзья цыганского дома.

– Каков сюрприз, Настя? – Строганов, пыхтя, пробился сквозь окруживших Настю цыган. – Это, между прочим, моя затея! Может, несколько нескладно, но зато с большой душой! Зинаида Алексеевна, правда, попервоначалу была в ужасе. Зинаида Алексеевна, как вы называли наши рулады? «Ухватили кота поперек живота»!

– Нет-нет, бесподобно получилось, Никита Сергеевич, шарман! – великодушно сказала Настя, протягивая Строганову обе руки для поцелуя. – Вам не стыдно и у отца в хоре петь, только, верно, несолидно. Вы не генерал теперь?

– Како-о-е... – отмахнулся Строганов короткой рукой. – Майор в отставке к вашим услугам.

– Женаты?

– Есть такой грех. Трое дочерей на выданье, а вот – бросил все и примчался, чтобы тебя увидеть.

– А вы, Алексей Романыч? – Настя обернулась к Майданову, стоящему рядом и подслеповато помаргивающему за стеклами очков. – Помните, как мы со Стешей для вас дуэт Полины и Лизы из «Пиковой дамы» пели?