Искатели необычайных автографов - Эмилия Александрова

Фило потянул на себя массивное позеленевшее кольцо. Тяжелая, обитая железом створка со скрипом поехала внутрь.

— Добро пожаловать в Пизу, Мате!

Они вышли из башни, и сейчас же по ту сторону стены послышались вопли и стоны вперемешку со звуками, похожими на дробный топот копыт. Это солдаты обстреливали безоружную толпу камнями.

УТРЕННЯЯ ПРОГУЛКА

Они шли по извилистым, отороченным узкими галерейками улочкам, мимо пустынных покуда торговых рядов с запертыми лавками и надменных, обособленных кварталов пизанской знати. Город только еще просыпался, распахивая ставни и скрежеща отодвигаемыми засовами.

Где-то на втором этаже отворилось забранное узорной решеткой оконце, оттуда выглянула одутловатая физиономия в надвинутом на уши ночном колпаке. Потом физиономия исчезла. Вместо нее в окне появилась деревянная лохань, и на середину улицы хлынули помои. Фило и Мате едва успели отскочить.

— Что за свинство! — негодовал Мате. — Не понимаю, куда смотрит санитарная инспекция?

Фило снисходительно пожал плечами. Ничего не поделаешь, средневековье! Жаль, что они не захватили зонтов…

Появились первые прохожие. Пришпоривая богато убранного коня, в туче пыли проскакал нетерпеливый всадник. Перья на его шляпе вскипали, как мыльная пена.

Мате вынужден был признать, что всадник выглядит весьма эффектно. Впрочем, их, вероятно, ждут зрелища более живописные. Выезд императора, например…

Фило посмотрел на друга с покровительственной усмешкой. Вряд ли Фридрих Второй находится в Пизе! Скорей всего, блаженствует в своей любезной Сицилии.

— Почему же в Сицилии? — удивился Мате. — Ведь он, кажется, король Германии?

— Германию он унаследовал от отца, Генриха Шестого Гогенштауфена, а Сицилию — от матери, принцессы Констанции.

— А, это от той, что была до замужества монахиней, — вспомнил Мате.

— Фи, фи и в третий раз фи! Охота вам повторять россказни невежественного солдата. Может, скажете еще, что Фридрих — антихрист?

— Ну нет! — засмеялся Мате. — Это небось измышления папистов? Представляю себе, как он им насолил…

— Так насолил, что через два года его даже отлучат от церкви.

— В таком случае, ваш Фридрих — личность незаурядная.

— Смеетесь? А он, между прочим, и в самом деле человек недюжинный. Я бы даже сказал, необычайный. Император-филоматик. Обладатель замечательной библиотеки. Знаток многих языков. Сочинитель книг об охоте и по уходу за лошадьми. Автор нескольких песен. При дворе его собираются знаменитые ученые разных вероисповеданий и национальностей, и нет науки, которой бы он не интересовался. А в тысяча двести двадцать четвертом… виноват, в прошлом году он даже основал университет в Неаполе.

— Что?! — изумился Мате. — Фридрих основал университет? Значит, он непременно пригласил туда Фибоначчи!

— С чего вы взяли? — холодно осадил его Фило.

— Нелепый вопрос. Не мог столь просвещенный монарх обойти такого выдающегося ученого.

— Как знать! У императоров своя логика. А уж Фридрих… Самая противоречивая и самая загадочная фигура средневековья! Вытеснил, например, арабов из Сицилии, а сам как ни в чем не бывало переписывается с арабскими философами и предоставляет сарацинам самые высокие должности при сицилийском дворе. Как это понимать?

— Широкая натура.

— А то, что он, отъявленный атеист и откровенный враг церкви, преследует еретиков в Римской империи?

— Это уж черт знает что!

— По-нашему — черт знает что, а с точки зрения самого Фридриха — разумный политический ход. Как видите, принципиальностью здесь и не пахнет. И все-таки человек этот обладал такими достоинствами, что их признавали даже враги. Ярый ненавистник Фридриха, известный средневековый летописец, францисканский монах Салимбене, уж на что не жалел на него черной краски, а под конец все же не мог не сказать, что тот был учтив, веселого нрава, шутлив, обворожителен и весьма даровит.

— Обаяние таланта, — философски изрек Мате.

— Или талант обаяния. Не случайно Фридрих — герой многочисленных хроник, преданий, рассказов, легенд. Между прочим, одна из них утверждает, что Фридрих не умер, а скрылся в горе Кифгейзер и вернется, как только восстановится слава древней Римской империи.

— Постойте, — встрепенулся Мате, — что-то в этом роде я уже слышал, только не о Фридрихе Втором, а о Фридрихе Барбароссе.[24]

— Да, да, — важно закивал Фило, — очень любопытный случай. С течением времени эта легенда перенеслась с внука на деда. Не больно справедливо, но тут уж ничего не…

Он не докончил. В соседнем переулке послышались крики и звон клинков. Друзья опасливо выглянули из-за угла: два длиннокудрых молодых человека в бархатных безрукавках дрались на шпагах. Лица их раскраснелись, в глазах пылала жгучая ненависть. Они скрежетали зубами и осыпали друг друга яростными оскорблениями.

По обе стороны дерущихся двумя враждебными стайками расположились их приятели, такие же юнцы. Они с интересом следили за поединком и разжигали страсти желчными шутками.

— Клянусь решетом Эратосфена, где-то я уже это видел, — шепнул Мате.

— Не иначе как в трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», — разрешил его сомнения Фило. — Правда, действие ее происходит в Вероне, но, как видите, свои Монтекки и Капулетти имеются и в других итальянских городах.

Бой разгорался. Теперь уже дрались несколько пар, а вскоре побоище и вовсе стало всеобщим.

— Что делается! — волновался Мате. — Этак они перебьют друг друга по-настоящему… Я разниму их!

— Да вы что? — Фило даже побледнел от испуга. — От вас же мокрое место останется!

Но в Мате точно бес вселился. Он выхватил из рюкзака логарифмическую линейку и, отчаянно размахивая ею, устремился вперед. Фило ухватил его сзади за пояс и потянул изо всех сил обратно. Мате неистово отбрыкивался. Еще немного — и число дерущихся стало бы на одну пару больше…

Но тут в переулке появился человек в коричневой рясе, с волосами, подстриженными кружком, и выбритой макушкой.

— Во имя Господа нашего и пресвятой церкви, — закричал он, раскинув руки в широких рукавах, — остановитесь!

В пылу драки его не сразу расслышали. Тогда он закричал опять, прибавив к прежним словам новые: под страхом отлучения. Видимо, добавление оказалось внушительным. Противники опустили шпаги и стояли, тяжело дыша, обмениваясь исподтишка злобными взглядами.

— Нечестивцы! — обрушился на них монах. — Разве вы забыли, что сегодня суббота? Мало вам трех дней недели, отведенных церковью для подобных забав? Детям таких почтенных фамилий следует знать, что поединки разрешены от среды до пятницы. Дождитесь положенного срока — и бейтесь на здоровье. А сейчас ступайте с миром и благодарите Бога, что я не донес на вас епископу.

Мате просто из себя вышел, услыхав эту речь. Каково! Убийство в субботу — грех, а убийство в пятницу — милая шутка, разрешенная законом. Можно ли представить себе что-нибудь более дикое?

Юные пизанцы тоже были сильно раздосадованы, но совсем по иной причине.

— Старая лиса, — сквозь зубы проворчал один из них, глядя вслед уходящему монаху. — Пусть скажет спасибо, что мы до сих пор не выставили его епископа из нашего города.

— Дай срок — выставим! — пригрозил другой. — Не для того Пиза добилась права называться вольным городом, чтобы подчиняться папскому ставленнику.

— Что выдумал, — возмущался третий, — драться только от среды до пятницы… А если у меня семь пятниц на неделе?

Оба враждующих стана громко захохотали.

— Хорошо сказано, Уберти. — произнес тот юноша, что грозился прогнать епископа. — Что его слушать! Пойдем сейчас к крепостной стене и додеремся без помехи. Если только эти презренные трусы не собираются показать нам пятки…

— Эй, ты, замолчи, — вспылил кто-то из враждебной партии, — не то заткну тебе глотку здесь, на месте.

— Потерпи, Андреа, — остановил его другой. — Заткнешь ему глотку там, у стены.

И, воинственно потрясая шпагами, компания удалилась.

Мате утер рукавом влажный лоб. Жутко! И откуда столько ненависти?

— «Ужасный век, ужасные сердца», — процитировал Фило и тут же пояснил: — Пушкин, «Скупой рыцарь».

НА СОБОРНОЙ ПЛОЩАДИ

Они пошли дальше и скоро очутились на большой площади.

— А, наконец-то! Знаменитая Соборная площадь! — торжественно провозгласил Фило. — Тут сосредоточены здания, составляющие гордость пизанцев.

Мате скептически хмыкнул. Нашли чем гордиться! Один-единственный собор…

— Добавьте, единственный в своем роде, — поддел его Фило. — Настоящая романская базилика.[25] Ее воздвигли в честь победы пизанцев над сарацинами при Палермо. Конечно, где-нибудь в семнадцатом веке, когда здание восстановят после пожара, оно станет куда привлекательнее. Его украсят мозаики и фрески лучших итальянских художников, массивные бронзовые двери, покрытые искусным рельефным орнаментом…