Дракон не спит никогда - Кук Глен Чарльз

Он усмехнулся, явно без расчета.

– Совсем не то, что выпустить хеллспиннер, а тем временем раннер прорвется внутрь, и ты должен быстро закручивать новый, пока он до тебя не добрался.

Панцирь возразил:

– Совсем не то, что прорываться внутрь, зная, что ты должен найти шахту, пока мастер закрутки не разнес тебя с твоим экипажем. Ты настолько стар?

– Военный экипаж много спит. А ты воевал на раннерах?

– Я изобрел эту тактику. Прорвавшиеся раннеры высаживали десантников на шкуру Стража. Солдаты Стражей против воинов квая ничего не стоили.

– Сейчас бы это не сработало.

– Сейчас больше нет кваев. У других видов нет таких рефлексов. Военачальник, где дети?

– Что?

– Ваши дети. Ваши малыши. Я был на борту трех Стражей. Когда мы взяли «Киренаику-16» – ненадолго, до ее взрыва. На «Скитике-22», пока военный экипаж не сбросил нас в космос. Теперь на «Джемине-7». И ни разу не видел детей.

Военачальник понял не сразу.

– У нас свои способы замены. Все, кто есть на борту, живут здесь с момента создания «Джемины-7».

– Но… я знаю, что Военный экипаж стареет только во время работы. Но остальные, кажется, ведут непрерывную жизнь.

– Так и есть – пока они не будут избраны или обожествлены. Большинство же просто умирает, и их записанная и скорректированная версия накладывается на молодой клон.

Панцирь не понял смысла этого.

– Они проживают свою жизнь снова и снова?

– Как говорит старая шутка, снова и снова, пока не проживут правильно.

Панцирь покачал головой. В этом не было смысла. Всю свою жизнь он изучал людей. Они были предсказуемы, но непонятны.

– Так это на «Джемине-7», Кез Маэфель. У других Стражей – свои способы. У некоторых – весьма странные.

Странные.

– Говорят, что ничего не меняется. Обвиняют в этом вас. Вы – замечательные дьяволы. Но я прожил каждую минуту этих нескольких тысяч лет. И вся вселенная стала странной. Может быть, вы не заметили.

– Почему мы могли не заметить?

– Вы не смотрите наружу, пока там не нарушают навязанные вами правила. Канон изменился, Военачальник. Я отсчитываю от времени, когда ярость против многоярусных городов впервые захлестнула Канон. До того негуманоиды были редкостью в космосе Канона – кроме миров Рубежа и Закрытых Договоров, да еще резерваций. Биороботов было мало. Они, как и я, создавались для благородных целей. Теперь они повсюду – несчастные игрушки. С ними играют, над ними издеваются, когда надоедят – выбрасывают. Миры людей задыхаются от тесноты. Паутина набита кораблями. Торговля выходит Вовне. Куда ушли триллионы людей, Военачальник? Ведь есть еще тысячи миров. Но их надо заполнить. А они пусты. Немногие оставшиеся населены густо, как тот чумной барак, где вы меня нашли. Почему? Нормальные у вас не размножаются. Сейчас те, кого держат в глубочайшем презрении, и есть тот клей, который не дает всему этому развалиться. Люди владеют Каноном, но нелюди и биороботы поддерживают в нем жизнь.

Военачальник обдумал его слова.

– Это и есть твой тезис?

– Нет, если ты этого раньше сам не видел.

– Ты говоришь, что эта долгая агония – наша вина?

– У меня нет своего мнения. Я – наблюдатель. Но смотрят и другие. И может быть, пристальнее. У них больше свободы передвижения, чем у меня.

– Пища для размышлений, Кез Маэфель.

– Передам тебе слух, Военачальник. Там, Вовне, есть расы, точащие зубы на космос Канона. Они чуют вакуум власти. Но есть одна сила, которая их сдерживает.

– Мы? – улыбнулся Военачальник. – Что нельзя взять силой, нужно приобрести кражей.

Панцирь хмыкнул:

– Ты хорошо меня штудировал.

– Ты достиг большего, чем кто-нибудь другой, и с меньшими средствами. Твоя тактика задала тон каждому восстанию и бунту. – Военачальник издал смешок. – Пока они держатся тактики, которая однажды чуть не сработала, вместо того, чтобы найти ту, которая сработает, я твой должник.

– А такая тактика есть?

– Должна быть. Всегда есть. – Военачальник добавил задумчиво:

– Вот интересно, думал ли кто-нибудь, что случится, если нас сбросят. Кажется, ясно, что это может сделать только кто-то похлеще нас.

– Вряд ли этот аспект занимает мысли многих. Военачальник был прав. Кто победит Стражей, тот их и заменит, и почти наверняка худшей тиранией.

Квай смотрел наружу, не видя, и думал: неужели жадность, жестокость и грубость – такой же абсолют жизни, как энтропия – абсолют физической вселенной? Неужели восстание из слизи задало программы, которые не победить ни одному разуму?

32

– Мальчик узнал тебя вчера вечером, – сказала Вторая.

– У него великолепный глаз, – ответил Лупо. – И ум ему под стать. Он тут же реализовал свое знание. Принизил Валерену в глазах ее сторонников, выставил их перед ней некомпетентной, а их выдал нам. Отличное руководство будет в его времена у Дома Трегессер.

– Если он переживет Симона и Валерену.

– Его надо оберегать. И не дать впасть в традиционную одержимость Трегессеров.

– Ты сегодня утром что-то задумчив.

– Слишком многое идет вне моего контроля. Все это здесь, а там наш Страж идет в тупик у конца пряди. Ты это тоже чувствуешь – необходимость быть там.

– Сегодня это кончится. Ты ведь ждешь провала?

– Если кто-то может захватить корабль-Страж, то это я. В чем я сомневаюсь – это в том, что Страж вообще может быть захвачен. Со времен квайских войн это не удавалось никому. Да и тогда «Киренаика-16» взорвала себя.

– А превосходства огневой мощи разве не достаточно?

– Узнаем на своей шкуре. Сейчас собираются директора, и я хочу там быть до прибытия Валерены. Пойдем.

Валерена носила фамилию Трегессер. И у нее было двенадцать часов, чтобы овладеть собой. Она была Трегессер. Когда ярость Трегессера доходит до температуры расплавленного свинца, она превращается в холодное твердое золото. И в этом состоянии Трегессеры наиболее опасны.

Это состояние овладело Валереной, когда она шла через наземный выход к Пилону, а Блаженный тащился за ней со своим неизменным калейдоскопом. Она тщательно и бесстрастно исследовала свое положение, и самое мягкое слово, которым его можно было назвать, – безнадежность. Лупо Провик проник в истинную природу собрания у Мазеранга.

Без надежды на выгоду и с очень малой надеждой спасти хоть что-нибудь она выбрала курс, который должен был удивить Лупо. Почти мистическая покорность – решение не защищаться, не спорить, даже не участвовать.

Наземный этаж Пилона был построен широко и открыто и покрыт живым охряным ковром, жившим на упавшем и пролитом, хотя когда народу бывало мало, служители спрыскивали его водой и рыбьим кормом. Передвижные центры подачи напитков странствовали между островами и архипелагами мебели, их операторы раздавали хорошее настроение и приятное забытье.

Обитателей Пилона сюда пускали охотно. Симон Трегессер хотел, чтобы все знали, какой он демократ. Здесь ничтожный техник мог веселиться вместе со своим начальником, разряжая вековой конфликт труда и управления.

Валерена фыркнула.

Дерьмо. Все дерьмо, одно только дерьмо, и ничего, кроме дерьма. Уловка для обдуривания работников. И никого при этом не обдуривающая.

Между островами стояли несчетные трофеи охотничьих триумфов Трегессера. Каталки с напитками с трудом маневрировали между ними даже в этот час. Но за напитки платил Дом. Одна из мелких приятностей работы на Симона Трегессера.

– Вон Лупо со своей подругой, – сказал Блаженный. Валерена оглянулась. Они встретились бы за несколько метров до входа в лифт, где какая-то группа восхищенно ахала у нового экспоната…

Это был биоробот Ной, выделанный и смонтированный, похожий на что-то из мифологии.

– Очень разумно, Лупо, – сказал Блаженный. – Даже классно, при такой быстрой подмене деда.

– Бывает, что приходится делать то, что хочет противник, – ответил Лупо. – Но тогда делай это в удобный тебе момент.