Викинги. Скальд - Николай Бахрошин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, он не только описывал красоту Сангриль, он слагал стихи о любви, о том, как трудно ее найти и как легко потерять. И как мало останется человеку, когда он потеряет лучшее, что есть в его жизни!
Мансаунг Сьевнар назвал «Память о девушке, ждущей воина».
Вечером, когда он, смущаясь, первый раз продекламировал его за дружинным столом, ратники в восхищении начали разбивать о деревянные доски глиняные чары.
Старый Якоб-скальд от радости даже обнял его и долго тряс за плечи.
– Мы все помним своих женщин и свои дома в дальнем викинге! – кричал он ему в самое ухо, как глухому. – Но где ты нашел такие слова?! Где только нашел?!
Старый скальд долго заглядывал ему в глаза и крутил головой, словно не верил тому, что видел своими глазами. А Сьевнар, красный и неуклюжий от смущения, только бормотал что-то неразбочивое, незаметно отстраняясь от его крика.
После такого успеха он летел к Сангриль, как на крыльях. Ему не терпелось поделиться с ней стихами и радостью. Но, неожиданно, Сангриль не понравился его мансаунг. Выслушала и надолго задумалась. Потом надула губки и потемнела глазами.
– Нет, не понимаю… Ты как будто прощаешься со мной навсегда, – заявила она.
– Что ты!
– Прощаешься! И о моей красоте тут так мало, даже непонятно, красивая я или просто какая-нибудь.
– Ну, что ты…
– Нет, правда, ты больше о себе рассказываешь, как любишь, как тоскуешь. А где же здесь я? Просто какие-то золотые волосы, какие-то голубые глаза. Совсем плохо меня описал, совсем неинтересно! Может, это вообще не обо мне, может, о какой-то другой девушке, откуда я знаю? Кто это разберет, в конце концов?!
– Но, милая…
– Нет, не хочу такой непонятный стих! Хочу – хороший! – она совсем по-детски топнула ножкой.
Обиделась по-настоящему, видел Сьевнар.
Правда, он тоже обиделся за свою «Память о девушке, ждущей воина». В первый раз, пожалуй, по-настоящему разозлился на свою Сангриль.
Разрыв был настолько решительным, окончательным и бесповоротным, что Гулли Медвежья Лапа искренне оторопел, увидев, с каким черным лицом Сьевнар появился в дружинном доме, сразу упав на свою лежанку.
В ответ на неуклюжие расспросы бывалого воина, Сьевнар не выдержал, рассказал. Хотелось хоть с кем-то разделить горе.
Бывалый, воин, выслушав, затряс плечами и задергал головой. Глаза, и без того опухшие от многочисленных чар, окончательно превратились в две узкие щелочки. Медвежья Лапа заполоскал перед собой руками, словно отгоняя мух, и одновременно начал смахивать что-то с глаз-щелочек.
Сьевнар даже удивился – неужели Гулли так разобрало чужое страдание, что воин сам зарыдал?
Или – смеется?! – вдруг догадался он.
Правда, что ли, смеется?!
Сьевнар чуть не подпрыгнул от негодования.
А Гулли уже в открытую хохотал, продолжая трястись всем широким телом. Крякал сдавленно, как домашняя утка, на которую уронили мешок.
– Вот пропасть! – бормотал он. – А я-то думал – уж действительно что случилось! Посмотреть на тебя – не иначе встретил в лесу самого Черного Сурта, предводителя великанов Утгарда! А тут – девка взбрыкнула… Эко дело! Помиритесь завтра же, или мне никогда больше не вытаскивать меч из ножен!
– Тебе, Медвежья Лапа, только с пивными бочками разговаривать! – в сердцах бросил Сьевнар. – Ты и сам такой же дубовый, как они!
– Зато я с бочками никогда не ссорюсь! – продолжал веселиться бывалый ратник. – Ты когда-нибудь видел, чтоб я возвращался от своих деревянных красавиц с вытаращенными глазами цапли, проглотившей ежа вместо лягушки?
Ну, как с ним говорить?!
Сьевнар сердито сопел в ответ.
– Просто ты, Сьевнар Складный, еще слишком молод, и не понимаешь, что девичьи прелести радуют сердце лишь до тех пор, пока ими не пресытишься. А вот хмельное пойло никогда не подводит, сколько его ни пей – наутро жажда только сильней, – веско заявил Медвежья Лапа, приглаживая взлохмаченные усы и бороду дубленой ладонью, коричневой от въевшейся смолы весел. – А про девку не думай, помиритесь! Они, молодые, всегда брыкаются без всякого повода, как подрастающие кобылки, которых и тянет к жеребцу, и убежать им хочется, куда глаза глядят. Молодые девки – они как струг без весел, как глина необожженная. Вот вставишь ей внутрь твердый шест, тогда они и сами твердеть начинают, потому как – основу чувствуют! Основа им нужна, вот что! Как кораблю нужен тяжелый деревянный киль, так и девкам – мужская основа внутри, – поучал ветеран. – Это я тебе говорю, Гулли Медвежья Лапа, прошедший больше водных дорог, чем у тебя волос на голове выросло…
Из уважения к его заслугам Сьевнар удержал на языке ответ. Не стал рассказывать, что он думает о его советах. Тоже – девичий знаток нашелся! Сам, небось, забыл, когда обнимался с кем-нибудь кроме кувшина с ядреным пивом.
– И что же мне делать? – спросил он через некоторое время, сдерживая тоскливую дрожь в голосе.
– А ничего не делать! Помиритесь, чтоб великанша Хель, поганая матушка Локи Коварного разжевала меня кривыми зубами и выплюнула! – успокоил Гулли, добродушно поблескивая карими глазками.
– Нет, мы никогда не помиримся! – твердо отрезал Сьевнар.
Окаменел лицом, чтобы разъедающая желчь горя не выплеснулась отчаяньем. Никогда – это очень страшное слово, сразу придавившее его к земле непосильной каменной тяжестью…
Они с Сангриль помирились через два дня.
Вот она – сила слова! Как и любую силу, ее иной раз лучше и не показывать! – улыбался про себя Сьевнар, гладя ее золотистые волосы и целуя вкусные, влажные губы с чуть заметной шершавинкой…
3
С раннего утра на берегу Ранг-фиорда шумно и суетно.
Вроде все было готово заранее, деревянные кони загодя нагружены едой, питьем, ратным снаряжением, кузнечными, плотницкими и прочими инструментами, швейными принадлежностями, запасной корабельной снастью, – словом, всем, что может понадобиться в походе. Все связано, упаковано, разложено, прикреплено с той тщательной аккуратностью, что рождена опытом долгих переходов по бурному морю. И все равно кормчие и хольды, старшие воины, в последний раз осматривая снаряженные корабли, где-то чего-то не досчитывались, теряли, не могли обнаружить. А может, забыли все-таки, раздери вас злобные тролли?!
Шум, гам, крики. Пожилые, степенные кормчие, оставив обычную рассудительность, сыплют проклятиями, как горохом, призывают в свидетели всех богов-ассов, все силы земли и воды, что в старые добрые времена, не в пример нынешним, воины, умели собираться в поход быстро и ловко, и ничего не забывали при этом. Не то что сейчас, когда молодые ратники собственную голову готовы оставить на берегу, а не забывают только потому, что постоянно льют в глотку крепкое пиво. Наплюй вам в глаза жгучей желчью Змей Ермунганд – куда будет литься пиво, если головы не окажется?!
Позже на берегу начали появляться остальные дружинники в сопровождении хмельной, принаряженной родни, и у кораблей стало совсем не протолкнуться. Смех, веселье, острые, шутливые перебранки. Когда дружина уходит в викинг – нельзя гневить богов, провожая воинов унылыми лицами и худыми одеждами, иначе ассы не подарят удачу.
– Ты будешь меня ждать, Сангриль?
– Буду ждать…
В общей суете и гомоне они даже не смогли попрощаться толком, с сожалением думал Сьевнар. Она мелко клюнула его губами, а он на мгновение приложился к ее румяной, прохладной щеке – разве это назовешь прощанием? Так прощаются с далекими, малознакомыми родственниками, а не с тем, кто для тебя больше жизни.
Странно, они вроде бы еще вместе, он видит ее, трогает ее прохладную ладошку, чувствует земляничный привкус ее дыхания, а как будто они уже далеко друг от друга. «Песня о девушке, ждущей воина»? Так у кого все-таки больше тоски – у того, кто ушел, или у той, которая осталась?
– Ты будешь меня ждать, любимая? – снова и снова спрашивал он.
– Буду, конечно, буду!
– Ты дождешься меня?
Сьевнар сам понимал, что подобная суетливая настойчивость недостойна мужчины, но ничего не мог с собой поделать.
– Дождусь, дождусь, глупенький ты мой! – терпеливо повторяла она. – Кого же мне ждать, как не тебя? У меня больше нет никого…
«А если бы был, не ждала бы?» – мелькнула, как тень, ревнивая мысль.
– Возвращайся с богатой добычей, любимый мой. И привези мне здорового и крепкого раба для будущего дома. Или, лучше, двух… – она неожиданно начала загибать пальцы, словно что-то высчитывала в уме. На чистом лбу появилась чуть заметная, рассудительная складочка.
Сьевнар вдруг вспомнил, как его самого свеоны везли мальчишкой-рабом – испуганного, дрожащего, с воспаленным, спекшимся от жажды горлом. Вот уж не ко времени вспомнил.
