Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Реку, выбранную Михаилом, старатели – золотишники оставили в покое давно. То ли из-за того, что богатых россыпей, как ни старались, так здесь и не нашли, то ли из-за необычных трудностей передвижения и частой гибели от голода или на плотах в порогах, которыми особенно славилась именно эта Река. Так что выбитое или распуганное зверье должно было успеть восстановить свое присутствие во всех подходящих биотопах примерно в прежнем числе. Бог миловал эти места от нового разорения, поскольку даже вертолету тут негде было садиться – в этом Михаил уже удостоверился сам. А местная номенклатура и другой начальственный люд, имеющий возможность отправляться на охоту вертолетами, никогда не позволял себе унизиться (или рисковать?) спускаться с его борта или подниматься на борт во время зависания машины над землей. Могли, конечно, пострелять кое-где геологи и геодезисты. Этих могли сбрасывать и с зависания. Но их никогда не могло быть много. К тому же, вероятно, они тоже давно завершили свои работы и, натерпевшись за полевой сезон всякого разного, с удовольствием вернулись обратно к жилью. Кто здесь еще мог бывать? Старые насельники, эвенки? Они, конечно, могли. Но их всегда было очень мало. Разве что какой охотник, преследуя зверя, выйдет к этой Реке. А долговременных становищ эвенки здесь никогда не устраивали, должно быть, из-за отсутствия хороших пастбищ для оленей. Вот они-то все знали, где кого искать и добывать. Но и у них случались времена, когда никого не удавалось добыть. Даже к детям своим, которых она кормила тысячи лет, тайга порой проявляла убийственную суровость. Наверное, чтобы помнили, по чьей милости мы вообще тут живем.
Михаил заготовил сухостой для костра и начал готовить обед. Под руководством Марины, а отчасти и Лены, он неплохо освоил простую походную кулинарию, но готовить он все равно не любил, особенно из-за того, что это требовало много времени. Еще в прежних одиночных походах Михаил понял, что у профессиональных охотников, промышляющих без «связчиков», постоянно есть только одно – цейтнот, потому что рутинных дел для элементарного поддержания жизни у них выше крыши, не говоря о невероятных затратах времени и труда собственно на промысле. В сравнении с ними Михаил был всего лишь сибаритом и бездельником, от скуки или ради удовольствия предпринявшим экскурсию в места, куда ему лучше было бы не соваться. Их занятость необходимыми делами превышала его занятость в несколько раз. А, впрочем, что толку сравнивать – он был и останется туристом-любителем природных красот и острых путевых ощущений; промысловики же были и остаются деловыми людьми, которым некогда пялиться на не имеющие отношения к добыванию пушнины и зверя или к выживанию вещи. Даже сезоны пребывания среди природы у них не совпадали – Михаил уходил в леса или тайгу в основном весной и летом, промысловики – поздней осенью и зимой, когда климат особенно суров, а световой день так короток. Напившись чаю, Михаил подумал, чем ему еще предстоит заняться. Надо было начать писать дневник – и для того, чтобы он впоследствии напоминал о происходившем в походе, и для того. чтобы не сбиться в счете дней. Эта привычка сложилась давно. Правда, в этот раз Михаил взял с собой радио, но оно могло испортиться и подвести. Еще, пожалуй, следовало оснастить спиннинг и попробовать половить, тем более, что время шло к вечерней заре. Надежды на удачу было мало, поскольку за десятки лет пользования спиннингом он так и не вник в суть тонкого искусства подбора друг к другу таких компонентов орудия лова, как длина и гибкость удилища, конструкция и диаметр катушки, толщина лески, вес, форма и цвет блесны или другой приманки. К тому же все это в сборе должно было соответствовать сложению, силе, знаниям и умениям рыболова – докуда можно забросить, на какой глубине вести, поднимая и опуская, блесну, ускоряя и замедляя ее ход.
Все это Михаил представлял в абстракции, а пользовался тем, что покупал в магазинах – либо по книжным подсказам, либо по наитию.
Неудивительно поэтому, что дальние забросы ему удавались не часто, точностью бросания он тоже похвалиться не мог, варьировать нужным образом ведение блесны догадывался редко. И, тем не менее, он не всегда оказывался без рыбы.
Надо было найти место, удобное для бросания, чтобы, размахиваясь, не зацепиться спиннингом или блесной за ветки или скалу. Михаил решил пройти выше по Реке, к устью ручья, протекавшего в глубокой пади. Там над водой возвышалась пологая скальная плита. С нее он и сделал несколько забросов наискось и выше по течению, чтобы оно сносило блесну, как когда-то советовал Вадим. Первые забросы прошли впустую, что Михаил принял, как должное. Поэтому при следующем он удивился, когда почувствовал сильный рывок, но все же подсек без промедления и стал подматывать, с нетерпением глядя туда, где из воды на поверхность выходила леска. Рыба шла, отчаянно сопротивляясь, и удилище то и дело гнулось дугой. Наконец, он увидел мелькнувшую на поверхности рыбу, довольно большую, и подумал, что это скорей ленок, чем хариус или кто-то другой. Когда он подвел рыбу к плите, на которой стоял, стало видно, что это действительно ленок – красавец и удалец холодных сибирских рек, серебристый с тонкими красными кольцами по бокам на теле, мощный и непреклонный. Впервые он поймал такого на Енисее в устье речки Таловки, выше знаменитого Большого Порога, который они с Мариной все-таки прошли на своей байдарке «Колибри». Когда они предварительно просматривали Большой Порог с берега, Михаила только оторопь брала при виде стояков – нет, даже не стояков, каких-то вздыбленных водяных столбов и фонтанов, взмывавших в небо на высоту метров пяти и даже семи. Но то было под дальним левым берегом Енисея, а непосредственно у самого ближнего берега это все-таки были просто стояки до двух метров высотой, и он рискнул на спуск через порог вместе с Мариной, тем более, что она вдруг запела, правда без слов, мотив арии тореадора: «Тореадор, смелее в бой!» – еще из Бизе, а не из Щедрина-Бизе, как стало модно во второй половине XX века. Михаил привык находить в себе решимость для прохождения рисковых мест самостоятельно, без того, чтобы его стыдили или взывали к лучшему в глубинах его смущенной души, но здесь место было очень серьезное, а байдарка у них была самая легкомысленная – «Колибри», хоть и с фартуком. И потому, несмотря на свою решимость не делать обноса, как рекомендовалось и туристской литературой и памятными обелисками с портретами тех, кого взял Большой Порог, Михаилу долго пришлось бороться с сомнениями.
Кстати, Марина больше никогда и нигде не взывала к его смелости, как в тот раз. Наконец, просмотрев порог и наметив линию движения, он собрал волю в кулак и помог Марине устроиться в переднем люке «Колибри», предварительно заставив снять высокие сапоги. Сам он тоже разулся и заступил в воду, прежде чем отвалить от берега, в одних носках. Заняв свое место на корме, он сразу нашел ступнями педали управления рулем и развернул байдарку носом вниз. Он даже удивился, насколько лучше разутые ноги чувствовали, как управлять рулем. Больше он не разувался перед порогом нигде и никогда. Марину он еще порой высаживал из судна, как, например перед четвертой, пятой и шестой ступенями Иньсукского каскада на Кантегире или перед последним каскадом порогов на Улите. Но в Большой порог Енисея они вошли вдвоем, и теперь Михаил во все глаза смотрел, куда направлять нос байдарки и командовал, не обращая внимания ни на берег, мимо которого они проносились, ни на обелиски, и лишь после бешеной гребли, выскочив в нижний плес, уже на спокойной стремнине, Михаил дал выход своей радости и что-то прокричал. Вскоре после поворота Енисея влево они с Мариной пристали к левому берегу и выгрузились, чтобы остановиться на ночлег. Воды на дне судна оказалось на удивление мало, хотя байдарку и захлестывало поверх фартука в стояках. Радость от прохождения Большого Порога прямо-таки распирала его изнутри, и Марина, наблюдая за ним, тоже счастливо смеялась. В тот вечер она напекла много толстых лепешек-ландориков, которые не очень хорошо пропеклись. Наевшись их вволю, Михаил потом долго мучился тяжестью в животе, но все
