Место под солнцем - Полина Дашкова

– Ну что же вы так запустили? – ласково спросила она. – Придется потерпеть. Потом будет легче.

– Да вы не обращайте внимания, – ему стало неловко из-за проявленной слабости, – это я так, от неожиданности.

– Ясненько… Егор Николаевич не видел ее лица, но по голосу понял, что она улыбается.

Позже он разглядел ее улыбку. У нее был большой рот с полными мягкими губами. Физиономисты утверждают, что такой рот выдает натуру чувственную, безвольную, вполне добрую, но легко поддающуюся дурным влияниям. Все остальное в ее лице – небольшие светло-карие глаза, короткий толстоватый нос, низкий, чуть скошенный лоб, спрятанный под белокурой челкой, – было настолько неинтересно и незначительно, что ему потом иногда казалось, если он встретит ее случайно на улице, может и не узнать сразу.

После первого получасового сеанса ему стало ощутимо легче. Боль утихла, он с удовольствием повертел головой, сделал несколько наклонов и приседаний.

– Вот какой вы молодец, – сказала она со своей мягкой неповторимой улыбкой и ловко спрятала деньги в сумочку, – только учтите, сеансы должны повторяться не реже двух раз в неделю. Это вам сейчас кажется, будто все уже нормально. Вы и правда запустили себя.

Через три дня он вызвал ее к себе домой. Было раннее пасмурное утро, он специально проснулся пораньше, чтобы выкроить полчаса на массаж. День предстоял тяжелый и напряженный. Боль не должна отвлекать его от серьезных государственных дел.

– Ну потерпите, потерпите, миленький, – приговаривала она низким воркующим голосом.

Он опять не мог сдержаться. Ему казалось на этот раз еще больнее. Жена и сын были дома, завтракали на кухне.

Она как бы почувствовала, что не следует пока слишком стараться, и ограничилась лишь легкими постукивающими движениями. «Надо же, какая умница, – подумал он, – понимает, что, при жене и сыне мне вопить неудобно».

Он опять не видел ее лица. Пока она не делала резких, разминающих движений, боль не отвлекала и можно было расслабиться. А расслабившись, он вдруг стал замечать, что иногда она нечаянно касается его голой спины своей большой упругой грудью.

Под тонкой шелковой блузкой не было лифчика.

– Пап, мы ушли! – крикнул сын из прихожей.

– Счастливо! – отозвался он, не поднимая головы. Они всегда уходили по утрам вместе. Жена отвозила сына в университет на своей машине. Хлопнула дверь.

– А с женой что же не попрощались? – спросила она, переходя к более сильным, болезненным движениям.

– Все-то вы замечаете. – Баринов коротко застонал.

Было больно. Но массажистку Свету он уже не стеснялся.

Еще через два дня он вызвал ее к себе в рабочий кабинет. Было восемь часов вечера, он отпустил секретаршу. В старом здании академического института стояла гулкая тишина, только иногда где-то вдалеке, на другом этаже, звякало ведро ночной уборщицы.

– Вы прямо волшебница, – сказал он, укладываясь на диван в своем кабинете, – я постепенно забываю о боли. Чувствую себя другим человеком.

Сеансы массажа не только снимали боль, но как-то бодрили, молодили. Это было очень важно при его тяжелой ответственной работе, при молоденькой, очаровательной любовнице. Попробуй-ка, закряхти по-стариковски!

После сильных разминающих движений она перешла к легким, поглаживающим, и опять он расслабился.

– Где же вы так ловко научились массажу?

– Во-первых, специальные платные курсы, во-вторых, большой опыт.

– А эротический массаж вы проходили на ваших специальных курсах?

– Ну а как же? Конечно, – ответила она с легким хриплым смешком.

– И тоже есть опыт? – спросил он весело.

– Разумеется.

– И так же полезно для здоровья?

Она рассмеялась, ничего не ответила, но довольно откровенно прикоснулась грудью к его спине.

Все дальнейшее произошло грубо, деловито и, надо признать, достаточно профессионально с обеих сторон. Позже он подумал, что по ощущению это сравнимо с сытным, обильным обедом в какой-нибудь простецкой бюргерской пивной, где можно, не смущаясь, рыгать, чавкать, ковырять в зубах, где жир толстых жареных сарделек стекает по подбородку, от сала лоснятся лица и грубые доски стола, от здорового гогота и жизнерадостных переливов тирольских песен дрожит пена в пивных кружках и потом не можешь двинуться с места от приятной, сытой тяжести во всем теле.

Ощущение было особенно острым, ибо (если продолжить гастрономические сравнения) близость с его молоденькой, воздушно-худенькой любовницей балериной Катей Орловой напоминала изысканную трапезу в очень дорогом французском ресторане, где мерцает старинное серебро, к каждому блюду прилагается множество соусов, вилок, вилочек, ножичков, и скатерти белоснежны, и вино из королевских подвалов. Там не рыгнешь, не откинешься с пыхтением, выпятив сытое пузо, не загогочешь от души над соленой, как свиная ножка, остротой сотрапезника.

Трудно решить, что лучше, да и зачем утруждать себя выбором? Контраст впечатлений сам по себе так хорош, что не стоит портить его лишними вопросами. Жизнь коротка, и ни в чем не надо себе отказывать. Потом не наверстаешь… Егор Николаевич щедро расплатился и за массаж, и за полученное удовольствие. Света спрятала деньги в сумочку все с той же мягкой, неповторимой улыбкой.

Он окончательно расслабился и понял – с ней можно не церемониться. Церемоний хватало с Катей. Вот уже второй год длился их возвышенный, красивый, ко многому обязывающий роман.

Оказалось, что по-тихому совмещать одно с другим вовсе не сложно и не обременительно. Катя знала, что два раза в неделю ему делают массаж. Ну и что? В ее разумную голову ничего такого прийти не могло. Молоденькая, неопытная, слишком гордая, чтобы подозревать, ревновать… Массажистка знала о любовнице, но ей это было по фигу. Она честно зарабатывала свои деньги. Какая тут может быть ревность?

Пикантная мужская тайна тешила тщеславие, щекотала нервы. Контраст впечатлений бодрил, придавал его трудной, напряженной жизни особую прелесть и остроту. Неизвестно, сколько бы все это продолжалось, если бы не досадная случайность. Катя застукала его с массажисткой, да не просто так, а за час до Нового года. И не простила.

Он между тем успел привыкнуть к контрасту, к остроте впечатлений. Ограничить свой интимный досуг одними только грубоватыми сытными прелестями массажистки – это скучно. А возвращать гордую Катю, падать в ножки или заводить очередную утонченную девочку-любовницу – обременительно и по большому счету даже рискованно. У него, на минуточку, есть еще и жена. Об этом тоже не стоит забывать.

Телефонная шептунья не унималась. Наоборот, озверела. Она позвонила глубокой ночью, рыдала и орала в трубку так, что у Кати звенело в ухе:

– Это ты виновата! Ты никогда его не любила!

Кате даже стало жаль глупую злодейку. Та задыхалась, голос был хриплым. Истерика казалась совершенно искренней. Видно, и правда женщина любила Глеба. Ну что же теперь? В тюрьму ее за это сажать?

– Успокойся, пожалуйста, – мягко сказала она, – ложись спать. Три часа ночи.

Катя с детства была убеждена, что всегда, в любой ситуации надо сохранять спокойствие, не злиться, не хамить. Даже если очень хочется.

Отвечать хамством на хамство, истерикой на истерику, срываться, показывать, что это тебя задевает, – нетушки, много чести!

Последовало долгое молчание и судорожные всхлипы. Наконец Катя услышала хриплый заплаканный голос:

– Ну и нервы у тебя, Орлова. Железная леди.

– Пожалуйста, не звони больше, ладно? – тихо сказала Катя и добавила:

– Спокойной ночи.

Она хотела нажать кнопку отбоя, но Жанночка, которая успела проснуться и прибежать из соседней комнаты, выхватила радиотелефон.

– Если ты, мерзавка, не успокоишься, пеняй на себя! – выкрикнула она в трубку и только после этого нажала кнопку отбоя.

А потом накинулась на Катю:

– Всему есть предел! Надо рассказать следователю, пусть эту гадину вычислят, привлекут по какой-нибудь статье. Ведь есть же статья: шантаж, угрозы, хулиганство, в конце концов. Надо что-то делать! Так нельзя! Ты должна хотя бы пригрозить, напугать, заткнуть! Ну я не знаю, ты прямо каменная какая-то!

Катя покачала головой:

– Я не каменная. И не железная. Мне, разумеется"! противно. Но привлекать к этому общественность и лице следователя и милиции еще противней. Ведь обязательно пронюхают журналисты. Я не хочу, чтобы копались в моей личной жизни. Не желаю.

– А если это она стреляла? И не в него, а в тебя?

– Перестань, ты насмотрелась мексиканских сериалов, теперь тебе везде мерещатся роковые страсти. Телефонная шептунья к убийству никакого отношения не имеет. Имела бы – не стала звонить. Наоборот, она бы испугалась, затихла. А она рыдает в трубку. По Глебу рыдает. Она идиотка, но не убийца. Чтобы выследить и пальнуть из кустов, убить одним выстрелом, а потом незаметно скрыться, надо думать, соображать. Убийца нормально соображал и не хотел, чтобы его поймали. Это сделал хладнокровный профессиональный бандит, а не влюбленная истеричка.