Манящая корона - Борис Алексеевич Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь перепуганные стражники не издали ни звука, слишком сильным было потрясение.
Хрипя от ярости, граф попытался высвободить перехваченную руку. Он был крепок, но с тем же успехом мог вырываться из объятий матерого медведя.
– Ваше сиятельство, успокойтесь! Он нарочно злит вас, чтобы получить легкую смерть! – дошел до его сознания голос Гумара.
Мутная пелена стала рассеиваться, а звон в ушах – затихать. Овладевшая графом злоба, затмившая разум, потихоньку отступала.
Гумар снова допустил дерзость, на этот раз неизмеримо большую: он посмел поднять руку на своего господина и повелителя. За это стражник должен был понести суровое наказание. Так требовали устои, на которых зиждился порядок вещей и сама Империя. Но Священная Книга ясно говорила: справедливость является одной из главных добродетелей. А справедливость требовала признать: стражник и в этот раз прав. Убить пойманного лазутчика, хотя бы и за столь тяжкое оскорбление, не подвергнув сначала допросу, было бы непростительной глупостью даже для дворянина самого низшего ранга. Что тогда говорить о графе, члене Тайного Совета, который к тому же…
Хольг мотнул головой, прогоняя остатки бешенства вместе с несвоевременными мыслями.
– Отпусти! – приказал он стражнику. И видя, что тот колеблется, злым шепотом добавил: – Кому говорю! Со мной все в порядке.
Железные пальцы разжались, и граф с трудом удержался от страдальческого стона: запястье саднило так, будто оно побывало в тисках или в капкане.
– Ладно, не хочешь отвечать по-хорошему – ответишь по-плохому, – зловеще пообещал он лазутчику, вкладывая кинжал в ножны. – Говори дальше, Гумар. Значит, ты его заметил и…
– И сразу понял, что дело нечисто, ваше сиятельство. С какой стати человек будет прятаться в яме? Вы уж простите, ваше сиятельство, ту яму давным-давно надо было засыпать, а куст выкопать, чтобы не мешал обзору с вышки. Конечно, это не мое дело…
– Верно, это не твое дело, – подозрительно спокойным голосом произнес Хольг. Только люди, хорошо знавшие графа, могли бы заметить, как дрожат его пальцы, как нервно подергивается красивое мужественное лицо, и безошибочно определить, что он едва сдерживается, чтобы снова не впасть в ярость.
Сотник был из их числа, поэтому тут же встрепенулся, выжидающе уставившись на господина – не разрешит ли выругать невоспитанного невежу, слишком много о себе возомнившего, – и всем видом демонстрируя свое благородное негодование.
– И тем более не мое дело, – договорил граф. – Это прямая обязанность начальника моей стражи, которой он почему-то пренебрег!
По лицу толстяка заструился холодный пот. Не глядя на него, Хольг приказал:
– Продолжай!
– Я, хвала богам, сдержался и виду не подал, что его заметил. А ведь чуть не повернулся к нему, ваше сиятельство, только прежняя выучка и помогла. Для охотника-то терпение – первое дело, попробуй без него зверя добыть! За долгие годы волей-неволей научился не дергаться попусту… В голове все смешалось, одно только было ясно: надо притвориться, будто проморгал его, а уж после разберемся, что к чему. Вот и кричал на ту бесстыжую девку, которая сквернословила, потом оправдывался перед господином старшим десятником Квартом за то, что…
Встретившись с умоляющим взглядом старшего десятника, стражник после краткой запинки продолжил:
– Ну, за то, что отвлекся на тех нищих, стоя на посту. А этот-то, – Гумар вдруг скривил рот в презрительной усмешке, – небось, под кустом сидя, надо мной потешался и думал: повезло, дурачка караульного обвели вокруг пальца, как сопливого мальчишку!
– Не твое собачье дело, что я думал! – зло выкрикнул Трюкач.
– А получилось-то по-другому, это я его вокруг пальца обвел, – пожал плечами Гумар. – Попался наш акробат как миленький!
– Подожди, подожди! Я ничего не понимаю! Какой еще акробат?
– Помните, ваше сиятельство, бродячих артистов, что были здесь на прошлой неделе?
– Конечно помню!
– Так он тоже был среди них. Ходил по канату и всякие штуковины подбрасывал. Я ведь говорил, ваше сиятельство: у меня глаз наметанный, а память пока еще в порядке. Когда оглушил его и связал, зажег фонарь, стал обыскивать, гляжу: а лицо-то знакомое! Это он, даю голову на отсечение.
Пойманный лазутчик с ненавистью выдохнул грязное слово.
– Святые угодники! – воскликнул потрясенный граф, внимательно вглядевшись. – Теперь и я вижу… Точно, он!
– Позволите продолжать, ваше сиятельство?
– Продолжай, Гумар.
– Ну, тут стало яснее ясного: вам грозит опасность. Коли разбойник сначала днем в вашу усадьбу забрался, прикинувшись акробатом, а потом залез ночью – значит, замыслил худое. Кстати, ваше сиятельство, порошок, что в этом мешочке, надо бы лекарю показать или какому ученому мужу. Сдается мне, это яд. А может, сонное зелье…
– Тебе не жить, паскуда! – завопил Трюкач, брызгая слюной. – Барон с тебя шкуру сдерет!
– Может, и сдерет… А может, я сам его обдеру, твоего Барона.
– Кишка тонка!
Стражник смерил лазутчика долгим, оценивающим взглядом.
– Злобишься, будто дикий зверь, а ведь, похоже, ты не такой уж и злой…
Трюкач, прожигая стражника ненавидящим взглядом, набрал воздуху в грудь, чтобы обложить самой черной и заковыристой руганью.
– Признавайся, ты ведь тогда пожалел молодого графа, правильно?! – вдруг рявкнул Гумар, стремительно наклонившись к пленнику.
– Ну и что с того… – начал было лазутчик, но тут же умолк, запнувшись на полуслове и уставившись на стражника с изумлением, к которому примешивался суеверный ужас.
– Что такое? – сразу насторожился Хольг. – При чем тут мой сын?
Стражник медленно повернулся к нему:
– Ваше сиятельство, я все вам объясню, но после. А сейчас, ради всех святых, позвольте мне самому допросить эту гадюку. Одному, без помощников, и чтобы никто не мешал. Клянусь: все выложит как на исповеди.
Граф после недолгой паузы кивнул головой:
– Хорошо. Можете делать с ним все, что сочтете нужным, сотник.
* * *
Человек в черной бархатной маске, наскоро зашитой крупными и неаккуратными стежками (рука, державшая иглу, явно была непривычной к такой работе), ласково обняв всхлипывающую женщину и гладя ее по голове, приговаривал:
– Ну что ты, лапушка, перестань… Все уже позади!
Ни дать ни взять заботливый отец, успокаивающий дочку. Вот только взрослые дочери обычно не показываются отцам в чем мать родила…
– Тебе ничего не угрожает, совершенно ничего!
Рыдающие всхлипы никак не утихали.
– Неужели ты хоть на секунду поверила, что он действительно хотел задушить тебя?! Это была игра, всего-навсего игра! Ты же знаешь, у некоторых мужчин в постели бывают… э-э-э… не совсем обычные желания, фантазии… Да, он немного… как бы сказать… увлекся, но я был рядом, я бы успел вмешаться!
– У-у-уууу! – пронзительно и тоскливо заскулила Эрга, уткнувшись
