Изнанка - Дмитрий Александрович Видинеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Остановись, дурёха! Куда ты? Остановись!
Тяжело дыша, Борис застыл возле поля. Посмотрел на Виталия, который тоже остановился. Судя по виду, тот боролся с самим собой, не в силах принять решение: то ли бежать за Анфисой, то ли стоять и смотреть, как она удаляется и ругать себя за бездействие.
Борис чувствовал апатию. Внутри него словно бы что-то оборвалось. «Пускай, — думал он. — Возможно, сейчас для Анфисы лучший выход это бежать, бежать, бежать, куда глаза глядят». Подлая мысль, но почему-то она казалась ему правильной.
Женщина в красной куртке остановилась в паре метрах от периметра. А Анфиса бежала по чёрному песку, оставляя за собой глубокие следы.
— Чувствую себя последней мразью! — прошипел Виталий.
Борис закрыл глаза, потёр переносицу.
— Она сделала свой выбор.
— Какой, к чертям собачьим, выбор? — вспыхнул Виталий. — Что ты такое говоришь? Она даже не понимает, что делает, куда бежит!
— А ты в этом уверен? — устало сказал Борис. — Возможно, завтра мы тоже побежим в эту проклятую пустыню, и нам будет казаться, что это правильно.
У него вдруг возникло ощущение, что эти слова сейчас произнёс не он, а какое-то до смерти измождённое существо, поселившееся в его сознании. Существо, у которого своя незамысловатая логика, своя мораль.
— Мы могли бы её связать, — Виталий угрюмо смотрел на удаляющуюся фигурку в халате. — Связать и надеяться, что она в себя придёт.
Борис шумно вздохнул.
— Хватит, Виталь. Хватит. Поезд ушёл. Нам сейчас о себе думать нужно.
Он ощутил острый укол совести. Ему подумалось, что раньше он хотя бы попытался бы помочь даже самой сумасшедшей женщине. Попытался бы, потому что это было заложено в самой его сути. А теперь… теперь всё иначе. И хуже всего то, что очень хотелось принять уродливое правило: «Плевать на всё и будь что будет».
Безумная женщина с мёртвым ребёнком на руках убегала в неизвестность. Борису ничего не оставалось, как пожелать ей быстрой и лёгкой смерти. Хотя была ещё мизерная надежда, что она вернётся.
— А-а, пошло оно всё! — со злостью сказал Виталий. — Не могу я так, Боря. Просто не могу!
Он рванул к пустыне.
Борис печально глядел ему вслед, чувствуя себя бездушной тварью. Виталий оказался лучше него, сильнее. Приятель знал, что вряд ли сможет догнать, остановить и вернуть Анфису, но, несмотря ни на что, побежал за ней. Потому что не мог иначе. А почему он, Борис, остался? Стоит теперь, как вкопанный, и даже мысли не возникает мчаться за Виталием. Устал морально? О да, отличное оправдание. Пытается смотреть на вещи взглядом реалиста и считает погоню за обезумевшей женщиной лицемерной попыткой свою совесть успокоить? Тоже оправдание так себе. Лучше уж вовсе не оправдываться и признать факт, что на фоне всего случившегося он считает спасение Анфисы глупой затеей, пустой. Позиция слабака. Наверно, он и есть слабак.
А Виталий, пыхтя как паровоз, уже бежал по чёрному песку. Медленно бежал, прилагая большие усилия — с его-то комплекцией по-другому и быть не могло.
Но он всё же не сдавался.
— Жаль Анфису, — услышал Борис, трагичный голос.
Он посмотрел на тихо подошедшего мужика с пухлыми щеками. Тот выглядел настолько опечаленным, словно по пустыне сейчас бежала его близкая подруга.
— Она ещё жива! — резко ответил Борис.
— Да, да, конечно… — вздохнул Кеша. — Не хотите овсяного печенья?
— Обойдусь.
Глава девятая
Гена стоял у окна в комнате второго этажа своего дома. На скуле темнел синяк, покрытое оспинами лицо искажала гримаса презрения. Он смотрел, как по песку бежали Анфиса и Виталий. Женщина была уже совсем далеко — крошечная фигурка на чёрном фоне, а Виталий скорее даже не бежал, а быстро ковылял.
— Вот дурачьё, — сделал вывод Гена. — Дебилы, блин.
Он слышал, как недавно кричала Анфиса, но даже и не подумал выйти из дома и посмотреть, что же стряслось. Ему было плевать. С кем-то беда случилась? Погано, но это не его дело. Нынче каждый сам за себя. С ним вот тоже беда случилась — тёща померла, — но никто даже не посочувствовал. Некоторые говорили, конечно, дежурные слова типа: «очень жаль» или «прими соболезнования», вот только он чувствовал: слова эти не искренние. Жаль им, как же! Да нихрена им не жаль. И вчера, во время собрания в поле, все они были на стороне Банана, хотя этот чёртов обдолбыш первым его ударил. И после этого он должен мчаться на чей-то крик? Должен спешить кому-то на помощь? Да хрен там!
Каждый сам за себя.
Отец частенько говорил: «Люди в большинстве своём те ещё твари. Всегда нужно только на себя надеяться». Правильные слова. Гена отца уважал и к словам его прислушивался. Дожив до своих сорока, он на собственном опыте убедился, что люди в большинстве своём действительно те ещё твари. И на работе его не любили и в деревне — а что ещё взять с этих кретинов? Некоторые возмущались, что он скандалы постоянно устраивает. Да, устраивает! Но только потому, что иногда просто не существовало другого способа достучаться до всякого дурачья. Ну не виноват же он, что все вокруг тупы как пробки? Взять хотя бы вон ту бабу, что убегает по чёрному песку непонятно куда. Ну дура же! А мужик, который за ней гнался — совсем дебил.
Хотя, тот уже не гнался. Силёнки видать кончились. Что и следовало ожидать.
Гене стало не интересно пялиться в окно. Он вздохнул и подошёл к лежащей на полу мёртвой женщине. Нужно было с покойной тёщей что-то делать, скоро ведь вонять начнёт. Да и погано как-то, что она вот так лежит. Придётся её вниз тащить и, наверное, в землю закапывать. Одна проблема — весила тёща килограммов девяносто. Жирная, как тюлень. Гена кисло поморщился: не могла что ли на первом этаже окочуриться? Или на улице. Вот зараза! Даже умерев подлянку кинула.
Он собирался вчера утром один в деревню поехать — всего на часок, чтобы вещи кое-какие забрать, — но тёща вцепилась, как жирный клещ: я с тобой, я с тобой! Она хотела комнатные растения из деревенского дома в городскую квартиру перевезти. Этот дом ведь продавать собирались и покупатель имелся. Почти все вещи уже перевезли, осталась всякая мелочь.
Ехал на часик всего, но из-за тёщи задержались — всё шлялась по дому, искала, чтобы ещё забрать. Потому и попали в эту заварушку. Обидно
