Мир, где приносят в жертву планеты - Виталий Вавикин

– Ты должен поговорить с ней, – шепнула Мишель Келлеру.

– С кем? – растерялся он.

– С Мэри Свон. Она ведь твоя подруга.

– И что?

– Убеди ее разрешить бывшему мужу последний раз встретиться с дочерью.

– В последний? – переспросил Келлер, не замечая, что побелел – тело отреагировало раньше, чем мысли. – Что значит, в последний?

Мишель помрачнела и, закусив губу, опустила голову. Келлер долго смотрел на нее, ожидая ответа, но ответа не было.

– Мне нужно идти, – сказала Мишель, поднялась на ноги и стала пробираться к выходу из кинотеатра, отказываясь тем самым от устроенной Феликсом вечеринки, которая должна была состояться после премьеры.

– Что это с ней? – спросила Келлера Джуд, наблюдая, как Мишель уплывает от них, смешиваясь с людским потоком.

– Думаю, скоро начнется Великое переселение, – тихо сказал Келлер.

– Что начнется? – Джуд расслышала его, но все равно решила переспросить, чувствуя, как мир сжимается, а кровь отливает от лица. – Но я думала… Говорили же… Я считала, у нас есть еще пара лет на этой земле, – наконец сказала она, не зная, что именно подразумевает под словом «у нас». У нее и Келлера? У всего человечества?

Где-то далеко, совершенно в другом мире суеты, следовавшей за премьерой фильма, проснулся Феликс Денсмор. Джуд слышала его голос и как его поздравляют знакомые критики. Кажется, кто-то поздравлял и ее, но она сейчас не могла думать об этом. Главным было держаться рядом с Келлером – идти за руку с тем, кто так же взволнован. Джуд попыталась в действительности найти руку Келлера, но толпа разделила их, подхватила и, казалось, ликуя, понесла на руках к выходу в конференц-зал. Джуд не сопротивлялась. Никто не сопротивлялся.

На конференции Феликс держался так, словно снял не свой первый фильм-шедевр, а как минимум пятый. Казалось, он все это уже видел – овации, восхищение. «Неужели не найдется таких, кто станет критиковать фильм?» – подумала Джуд, пытаясь отыскать в толпе недовольные лица. «Они просто обязаны быть. Ничего личного. Просто работа. Кто-то хвалит, кто-то ругает…» Джуд улыбнулась, когда после бесконечных восхищений появился первый вопрос с подвохом. За ним последовал еще один. И еще. Феликс встретил их с уверенностью и без сомнений, без замешательств. Но начало было положено. «Это хорошо, – думала Джуд. – Очень хорошо. Это напоминает жизнь».

По дороге на вечеринку окрыленный успехом Феликс уже начал говорить о второй части своего фильма, вспоровшего брюхо застоявшегося кинематографа. И никто сейчас не сомневался, что ему это под силу. Он был кладезем идей, сгустком гениальности.

– Или же пошлем абсорбера к черту и снимем фильм о боксере! – говорил Феликс, бросая многозначительный взгляд на Мэри Свон. – Жизнь, помните? Нам нужна жизнь, реальность… Но!

Он выдержал театральную паузу. Губы его округлились. Взгляд стал туманным. Было непонятно, то ли в нем пропадает талант актера, то ли гениальный режиссер готовится к очередному эпилептическому припадку, воспаляя воображение, заставляя работать.

– Боксер и Черити. – Феликс снова уставился на Мэри Свон, буквально сиявшую в лучах славы. – Ту девушку, которая была мальчиком, ведь звали Черити, верно? – он увидел, как Мэри кивнула. – Прости, но нам придется послать любовницу твоего мужа к черту! – Феликс рассмеялся, и Мэри Свон рассмеялась вместе с ним. – Усложним боксеру задачу разобраться с реальностью. Превратим его любовницу в ваха. Представьте мир, где эти твари могут принять наш облик? А? Как вам? Конечно, многое еще придется додумать и доработать, но база, считайте, уже есть…

Сейчас, казалось, люди вокруг Феликса готовы были принять любой бред, любое безумие, сказанное им. Сейчас он был богом. Особенно для актеров. Он подарил им долгожданную славу. Келлер вспомнил просьбу Мишель Ренни поговорить с Мэри, попросить ее разрешить бывшему мужу в последний раз увидеться с дочерью. Мужу, которого Феликс сейчас превращает в шута. Превращает в карнавал весь мир. И люди вокруг смеются и хлопают в ладоши. Крошечные звезды, вспыхнувшие слишком ярко. И благодарности их нет конца. Предложи Феликс им сейчас скинуть одежду и заняться любовью прямо в этом необъятном лимузине, никто, наверное, не сказал бы нет. Он их бог. Он их гуру.

Он высмеивает бывшего боксера, мечтающего просто увидеть свою дочь, поговорить с ней, и все одобряют его. Даже Мэри, гордящаяся тем, что обманула мужа, пообещав в обмен за историю о Черити, поведанную им Феликсу, устроить видеосвязь с дочерью – Феликс убедил ее, что этим нужно гордиться. Этот улыбчивый Феликс. Он смотрит на всех свысока, разбрызгивает шампанское и продолжает ликовать, воображая, что успех его второго фильма будет больше, чем первого. И плевать ему на то, что Абидеми в тюрьме. Плевать на любовь боксера к своей дочери. Он говорит, что снимает жизнь, но ничего не знает о жизни, не любит жизнь, не принимает жизнь, ее чувства, ее мгновения, ее простоту…

– Ну, что скажешь, Йона? – спросил Феликс, повернувшись к Келлеру. – Хватит у тебя твоего «Северного сияния», чтобы мы сделали еще один шедевр?

– Скажу, что ты придурок, Феликс, – вывалил свои мысли и чувства Келлер, представляя, как по коридору кинотеатра, проталкиваясь сквозь толпу, уходит Мишель Ренни. Он не знал, почему думает о ней, чувствуя, как Джуд сжимает его руку. Думает, не видя лица Мишель. Лица нет. Он не может вспомнить его. Она – это просто спина человека, который уходит из кинотеатра, а на экране ползет список актеров, играет ставшая знаменитой мелодия саундрека, написанная Келлером для фильма. – Ты просто придурок, Феликс, – повторил Келлер. – Мы все просто придурки.

На мгновение все стихли, затем неожиданно громыхнул смех Феликса. И все тоже стали смеяться. Даже Келлер.

24

Успех фильма Феликса Денсмора вызывал интерес и к реальным людям, чьи судьбы легли в основу сюжета. Репортеров было так много, что Субира Боне всерьез начинала подумывать о том, чтобы сменить не только место работы, но и город, где живет, – сбежать, затеряться, убраться подальше от этого позора. Особо унизительной для Субиры оказалась встреча с женой Абидеми, которая пришла к ней на работу и спрашивала, в то время как журналисты делали записи и щелкали фотоаппаратами, каково это – уничтожить семью?

– Он стер мне память, – сказала Субира.

– Он хотел бросить тебя! – закричала Нкиру Бэрнар. – Он не знал, как избавиться от тебя! Ты не оставляла его в покое. Это ты вынудила его стереть тебе память! Ты! Ты!

И даже газеты встали на сторону убитой горем преданной жены, готовой простить мужу все на свете. Потом было телевизионное шоу, где под охраной присутствовал арестованный Абидеми Бэрнар и его семья. Дети плакали и обнимали отца, и, казалось, весь зал в студии и все зрители перед экранами сейчас заплачут вместе с ними. После этого – шоу, куда Субира отказалась прийти, но режиссеры смогли достать записи показаний, которые она давала, причем выбрав те, где на ее лице было больше всего ненависти, презрения. Субиру стали узнавать на улице.

– Ты чудовище! – сказала однажды пожилая женщина.

Это был первый и последний раз, когда Субира попыталась что-то объяснить постороннему человеку – после лишь уходила. Но уходить приходилось все чаще. Мать – и та позвонила ей и велела прекратить этот позор.

– Но ведь он почти что изнасиловал меня! – застонала в бессилии Субира. – Все они. Я считала их друзьями, а они… Они снимали фильм…

– Какой к черту фильм? – спросила мать. – О каком, мать твою, фильме ты вообще говоришь?! – заорала она в трубку. – Ты хоть понимаешь, что сейчас каждый второй житель этой гребанной планеты ненавидит тебя? – голос ее сорвался, но Субира уже не заметила этого. Упав на колени, она тихо плакала, зажимая руками рот, чтобы мать не услышала этого, чтобы никто не услышал этого.

Она ушла с работы, съехала с квартиры, спряталась в дешевом отеле, тратя накопленные деньги и боясь выходить на улицу, заказывая еду в номер. Не включать телевизор, не читать газет, не встречаться с людьми, не жить, не дышать…

Безим Фрашери появился на пороге номера убогого отеля, где жила Субира, когда она в серьез начинала думать о том, что жизнь уже никогда не станет прежней, что все закончится очень скоро. Закончится для нее. Мир продолжит свой бег. Суд закончится. И если Абидеми отправят в тюрьму, то толпа никогда не простит ей этого. Конечно, пройдет лет пять и все забудется, но как прожить эти пять лет? Как вообще жить после того, как закончится суд? Как спать, когда видишь кошмары, как безумная толпа врывается в твой дом и разрывает тебя на части?

– Что вам нужно? – устало спросила Субира, открыв Безиму Фрашери дверь. Нет, она бы никогда не впустила его, но он представился курьером из забегаловки, где Субира заказывала еду. Когда она открыла ему, то в руках Фрашери действительно держал пакет с едой, полученный от курьера. Но костюм его буквально пах миром, которому не было места в этом отеле-клоповнике. – Кто вы? – спросила Субира.