Моя панацея (СИ) - Манило Лина

Но, странное дело, шлюхой себя не чувствую. Максим оказался прав: в желании нет ничего стыдного. Надо же…

Максим… он гладит меня по бедру, молчит, и в тишине комнаты так отчётливо слышится его тяжёлое хриплое дыхание. Он хочет меня, он одержимый, но Макс подарил мне такое удовольствие, о каком и не знала раньше. Не догадывалась никогда.

— Спасибо, — вырывается из меня, и пальцы Максима крепче сжимают моё бедро. До боли, словно пытается сказать: нельзя так, за это не благодарят. Словно напомнить хочет, что во всём, что только что случилось, нет ничего эдакого.

Но для меня это что-то новое. Неизведанное. Порочное и сладкое одновременно. Нереально прекрасное.

Пытаюсь подняться и у меня даже немного получается. Упираюсь локтями в столешницу, смотрю на Максима, а он шипит что-то неразборчивое сквозь зубы, обжигает взглядом и подтягивает меня к себе. Я, что та безвольная кукла, с расплавленными костями, стучащим в висках пульсом, не могу сопротивляться. Как заворожённая слежу за его движениями, ловлю каждый оттенок эмоции, пытаюсь угадать его желания.

Нежная кожа бёдер трётся о грубую ткань одежды Максима, и этот контраст между моей наготой и его бронёй будоражит. Есть в этом что-то порочное — то, что я никогда не чувствовала. Лишь фантазировала тёмными ночами. И каждый раз это казалось чем-то постыдным, неправильным, мерзким. Недостойным. Недопустимым.

— Понравилось? — жаром в шею, а руки на моей заднице. Пальцы впиваются в кожу, причиняют сладкую боль, от которой хочется лишь выгнуться, тереться грудью о мужскую рубашку.

Быть ближе. Рядом.

— Куда мы? — выдыхаю, когда комната перед глазами плывёт, и мы всё ближе к выходу.

— В спальню, — приговор, а я ёрзаю в объятиях, обвиваю торс Максима ногами, хватаюсь за шею, пытаюсь остановить.

— Не надо, — сама себе удивляюсь. — Не хочу.

Глаза Максима совсем чёрные. Исследуют моё лицо, пытаются влезть поглубже, под саму кожу. Испытывают. Приговаривают к пожизненному сроку, распинают на кресте.

— Я… я всё время только в спальне это… не надо в спальню!

Господи, что я несу? Но я действительно хочу попробовать то, что не знала раньше. Хочу освободиться от груза прошлого. Стать кем-то другим — собой настоящей. Пусть потом пожалею об этом, сейчас хочу получить всё и сразу.

Максим усмехается, а в тёмных, ставших почти чёрными, глазах — вызов. Макс такой красивый сейчас — сильный, мощный, подавляющий. Властный. Только мой на эту ночь.

— Где ты хочешь? — вопрос, от которого кровь приливает к коже, и щёки пылают, горят огнём. — Говори, Инга.

Чёрт, я же не умею о таких вещах говорить, не научена. Стыдно.

Но Максим провоцирует меня на что-то тёмное, выводит из зоны комфорта, а пальцы гуляют по коже: сжимают, гладят, массируют. Доводят до черты, за которой лишь пропасть. И я хочу сама там оказаться. Хочу рухнуть, несмотря на похмелье, которое обязательно придёт утром. Обязательно. Но сейчас ночь, и я хочу получить от неё всё.

— Здесь. Сейчас.

Это всё, на что меня хватает. Честное слово, больше ни на что не способна. Максим словно бы чувствует это: движется к креслу, аккуратно укладывает меня на кожаную прохладность обивки, распластывает, нависает сверху. Похватывает пальцами резинку мокрых насквозь трусиков, тянет и выбрасывает их себе под ноги.

Всё, теперь я полностью голая и это… заводит, чёрт возьми.

— Разденься, — прошу, хотя казалось, что не смогу хоть что-то сказать. Но вышло.

— Зачем? — заламывает бровь, взгляд чёрных глаз подчиняющий, требовательный, ищущий.

— Хочу… хочу увидеть тебя.

Максим снова усмехается, и в любой другой ситуации меня бы это раздражало, но сейчас всё кажется органичным и правильным. Сегодня можно всё, сегодня не страшно.

Максим отстраняется. Выравнивается во весь свой немаленький рост, медленно растёгивает пуговицы. Одну за другой, скидывает рубашку, обнажает тренированное сильное тело, а я любуюсь им. Действительно красивый… как я этого раньше не замечала?

Следом за рубашкой улетают штаны, трусы, и я сглатываю, заметив, насколько его член… большой. У Павлика был меньше.

Намного меньше!

— Я буду аккуратным, — словно читает мои мысли Максим, а я упираюсь руками в подлокотники, напрягаюсь.

Боюсь боли, которую могу испытать сегодня. Внутри зарождается паника, я неосознанно отползаю дальше, как можно дальше. Нет, я не трусиха, но, чёрт возьми, страшно! Но Максим подхватывает меня на руки, перекидывает через себя, и вот я уже сижу на его коленях.

— Ты…

— Большой? — проводит рукой по моему бедру, спускается ниже и обхватывает свой член у основания.

Он у него увитый венами, с тёмной кожей, крепкий, действительно большой. Или, может быть, у меня просто совсем другой опыт? Ведь никого кроме Павлика я не видела, а его орган был раза в два точно меньше.

Чёрт, Павлик! Уйди из моей головы! Не хочу о тебе думать, не могу больше. Уйди!

— Потрогай, — просит Максим, отвлекая от безрадостных мыслей, и его взгляд рождает тысячи колючих мурашек на моей коже. И больше не хочется ни о чём думать, хочется только в чёрные глаза смотреть. — Не бойся, он не укусит.

Действительно…

— А что если я сделаю тебе больно?

— Я большой мальчик, переживу.

И я касаюсь. Просто дотрагиваюсь до головки, осторожно спускаюсь ниже, сжимаю член у основания, провожу немного вверх, потом вниз, и Максим глухо стонет. Это… вдохновляет. Хочется сделать ему что-то в ответ, поблагодарить за то, что сотворил со мной.

— Инга, я же не железный… взорвусь сейчас.

Чёрные глаза, устремлённые на меня, прожигают в коже дыру, пытают, мучают. Рождаю ответную реакцию.

— Там где-то лежат мои брюки, — говорит, указывая рукой куда-то в сторону. — Найди их. В кармане презервативы.

Оглядываюсь вокруг, и правда — рядом с креслом лежат штаны Максима. Нащупываю рукой шелестящий пакетик, достаю его из кармана и протягиваю. На, бери, делай с этим, что хочешь.

— Надень на меня, — Максим кажется настоящим искусителем, смущает своими просьбами, обжигает словами и взглядом.

На моих глазах разрывает яркий пакетик, достаёт из него латексный кружок и вкладывает его в мою руку.

— Не бойся. Смелее!

И правда. Господи, ребёнок я, что ли? Нет, конечно же. Взрослая женщина! Мои руки дрожат, когда я раскатываю презерватив по члену, а Максим стонет, когда задеваю пальцами напряжённые тугие яйца. Мне нравится его реакция, и я, на этот раз намеренно, ласкаю тонкую кожу.

— Иди сюда, — Максим поддевает меня под ягодицы, а я замираю, когда головка упирается во вход… где всё ещё воспалено после поцелуев, где ноет каждая клетка, жаждет прикосновений и ласк.

Господи, вот сейчас, сейчас всё случится.

— Смотри мне в глаза, — приказ, и я ничего больше не вижу, кроме чёрных омутов напротив. А после… ох…

— Максим… — царапаю его плечи, цепляюсь. Пугаюсь, что не выдержу такого напора, не смогу, не справлюсь.

— Тихо, Инга, тихо… я аккуратно, — Максим целует меня жарко, снова врывается языком в мой рот, берёт его в плен, подчиняет своей власти.

Опускает на себя медленно, растягивает под немаленький размер, заполняет собой. Через миллиард мгновений он полностью во мне, до упора, до последнего миллиметра.

— Ох, — выдыхаю, а Максим прикусывает мою нижнюю губу, обводить её языком, посасывает, облизывает.

Двигает меня на себе: подбрасывает вверх, с силой опускает вниз, наращивает темп, пока я не нахожу ту самую точку опоры, не беру контроль в свои руки. Упираюсь руками в плечи, пальцы скользят по влаге на коже, и это лучшее доказательство, что Максиму хорошо.

Павлик никогда не потел во время секста. Господи, уйди из моих мыслей! Павлик, сгинь!

Вверх-вниз, пока не начинает кружиться голова, пока мир не темнеет перед глазами. Дыхание срывается, смешивается с хриплыми выдохами Максима. Царапаю широкие плечи, прохожусь по коже ногтями, царапаю.

Вверх-вниз, до судорог внизу живота, до сладкой истомы в каждой клетке кожи, до разрыва души, до дрожи под коленями.