Пьесы - Далия Трускиновская

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Так ты же, ты все творишь!

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Она имеет намерение, а я воплощаю, только и всего. Она же людям желает в душе своей добра! А последний суд над душой, сам знаешь, по намерениям...

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Так есть же намерения — что ты еще вмешиваешься? О чем хлопочешь? То ее то от дождика, то от снежка бережешь, по твоей милости ее торговые люди вкуснейшим угощают! А сколько одежды ей понадарили, и обуви, и всего!

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Как получает, так и раздает. А на самой мужний кафтан уже истлел. Так что стряслось-то? Или ты, радость, от безделья устал? Который уж год без человека...

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБЫ КСЕНИИ. Так она ж жива!..

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. То-то и оно, что жива. Дождик со снежком, голод и холод — не то, от чего ее спасать надо, и мне это известно. Я спасу ее от греха — вот для чего я с ней! Я душу окаменевшую в ней оживлю!

Андрей Федорович шел, как всегда, с ангелом за спиной, опустив голову, бормоча молитву, а вокруг шумел и галдел Сытный рынок. И в молитву врывались голоса:

— Андрей Федорович, возьми калачик!

— У меня возьми!

— Не обидь, Андрей Федорович!

— У кого возьмешь — тому ведь удача!

Один мужской голос оказался громче прочих:

— Андрей Федорович, возьми пирожок, съешь!

Ангел положил руку на плечо подопечному, и тот резко повернулся на голос.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ты детей своих сперва накорми!

Голоса притихли и засуетились полушепотом:

— А и впрямь!

— Девка дворовая от него двойню нагуляла — так со двора согнал...

— С рук сбыл...

— Суров Андрей Федорович...

— Правду видит...

— Ишь как опозорил...

Андрей Федорович махнул рукой да и пошел прочь, ангел — за ним.

В графских покоях стояли Анета и граф — лицом к лицу. Граф был наряден — собирался ехать во дворец. Анета, напротив, одета скромно — запахнута в большую шаль.

ГРАФ. Анета, будь благоразумна. Мало того, что тебе сюда приходить не следовало, так ты еще не ко времени. Видишь — я тороплюсь. Граф Орлов шефом Кавалергардского полка назначен, государыня его поздравляет — нельзя опаздывать!

АНЕТА. Насилу и сейчас к вам пробилась, ваше сиятельство.

ГРАФ. Послушай, будь умна, поди прочь — я потом к тебе приеду, поговорим. Право, недосуг!

АНЕТА. Потом вас и не дождешься! Мне ведь тоже недосуг! Того гляди, опростаюсь!

Тут она распахнула шаль и показала вздувшийся живот.

ГРАФ. Ну, ты только у меня тут не опростайся. В крестные, прости, не пойду — кабы ты замужняя была, другое дело.

АНЕТА. Да сам же ты мне и набил брюхо!

ГРАФ. Кто, я? Побойся Бога, при чем тут я? Мало ли с кем ты валялась?

АНЕТА. А вот Бог-то сверху все видел и знает — ни с кем не валялась, а дитя — твое, сердечный друг, ваше сиятельство! И мне сейчас рожать, кормить, а денег — ни гроша, кольца с рук сняла да в заклад снесла, и в театр мне ходу нет — там молодые пляшут...

ГРАФ. То-то и оно, что молодые! Да как ты додумалась в такие годы рожать неведомо от кого? Замуж идти надо было, пока звали!

АНЕТА. Ведомо от кого. Ваше дитя.

ГРАФ. Да с тобой только ленивый не спал!

АНЕТА. Я перед Богом грешна, а перед тобой — нет! Как ты ко мне, сударь, ездить стал, — никого более и не бывало.

ГРАФ. Да когда ж это я к тебе ездил?! Один раз, может, спьяну и завернул!

АНЕТА. Все соседи видали! Христом-Богом прошу — не дай погибнуть и дитя твое загубить! За квартиру третий месяц не плочено, от булочника мальчишка уже под дверью караулит, все только и домогаются — отдай деньги, отдай деньги!

ГРАФ. Так что ж ты дитя оставила? Вы, театральные девки, умеете дитя в чреве истреблять!

АНЕТА. А то и оставила... Не могла твое дитя губить!.. И коли вода к горлу подойдет — государыне в ноги брошусь! Она меня помнит! Она мне коробки конфектов посылала! Все расскажу! А соседи подтвердят!

ГРАФ. С ума ты сбрела! Кто тебя к государыне допустит?!

АНЕТА. А есть добрые люди! Христом-Богом прошу — дай сколько можешь!

ГРАФ. Пошла вон, дура. Чужих пригулков кормить не намерен. Или тебя взашей вытолкать?

АНЕТА. Я пойду! Я пойду! Да прямо отсюда — во дворец! И государыне, и графу Орлову в ноги брошусь! Будет тебе праздничек, сударь!

ГРАФ. Дура!

Он неожиданно развернулся и вышел. Анета кинулась в ту же дверь — но дверь оказалась заперта, тряси не тряси — не поддается.

АНЕТА. Запер! Запер!.. Ох, что же я наделала?! Погубит он меня тут... Вернется ночью, дворовым своим прикажет — и спустят меня вниз головой в Неву... Пропала я, пропала! И с младенчиком... А нет же! Убегу!.. К Лизке, она спрячет... Нет, у Лизки меня первым делом искать начнут... он мне теперь жить не позволит... И на квартиру людей пошлет... Куда ж деваться?..

Анета присела на табурет, задумалась.

АНЕТА. Знаю! На Петербургскую сторону... к своим!.. Там спрячут!.. Там свои!.. Туда, туда!.. Там сестрицы мои двоюродные, братики, там бабка еще жива, там не выдадут!.. Что — дверь?! Дурак! Мы, театральные девки, на восьмом месяце Венер пляшем, утянемся потуже — да и пляшем! Что же я — в окошко не уйду?!

Андрей Федорович, сопровождаемый ангелом, шел да и остановился.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Да вот же он, храм. Ты сколько уж лет Божью церковь стороной обходишь? Зайти бы да помолиться...

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Велик больно.

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ РАБА АНДРЕЯ. Тебе не угодишь.

АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Церковь должна быть маленькая, деревянная, небогатая... В великом соборе ходишь и стоишь, задрав голову, и все с тобой рядом тоже глядят ввысь, вместо людей — одни затылки... Не то что невеликая церковка. Иной и толкнет, иная барыня так «посторонись» прошипит, что мороз по коже. Вот сердитый стоит, а вот — кому недосуг молиться, а вот — кто о скоромном думает... Вот они, люди-то... Ведь Христос, поди, не к затылкам шел, он лица видеть желал, так вот же они — лица...