Напряжение - Андрей Островский

Зойка, дорогая! Сегодня утром получила твое письмо. Когда поняла: от тебя — чуть не расцеловала почтальона. Я была уверена, что больше никогда не увижу твоего торопливого почерка.

Письмо же твое меня опечалило страшно. Как это так все случилось? Может, действительно недоразумение? Я представляю, как обидно, быть близко к цели и не достигнуть ее. Но ты, ради бога, не расстраивайся так, не все потеряно. Мало ли бывает огорчений в жизни? Обязательно попробуй поступить в училище еще раз. И хоть я никогда не видела тебя на сцене, мне хочется верить в твой талант. Я недавно читала, что Станиславского сначала не признавали как актера. Молодого Шаляпина даже в хор не приняли, сказали, будто у него нет голоса. А начинающему писать Горькому Короленко просто не советовал больше заниматься литературным трудом. Таких случаев много. Видишь, как бывает. Так что не отчаивайся, Зоенька.

В плановом институте тебе, конечно, должно быть скучно. Ты, по-моему, зря сдавала туда экзамены. Лучше уж устроилась бы куда-нибудь работать на год. Учиться тому, что не любишь, — хуже смерти. Я и часу бы не смогла так заниматься. Мне все время бы казалось, будто я всех кругом обманываю, и себя тоже. Зачем это нужно?

Очень мне жалко и маму твою. Ей, наверное, еще труднее было перенести твою неудачу на экзамене. По письмам твоим я вижу, ей больше всего хотелось, чтобы ты стала артисткой. Ты бы ее утешила, вместо того чтобы сердиться на нее.

Моя жизнь, Зойка, налаживается. Я даже начинаю потихоньку чувствовать себя сибирячкой. Исходила весь город, насколько это возможно. Он порядочный, хоть и куда меньше Ленинграда. И не такой красивый. Тут больше новых домов, чем старых. Но в этом своя прелесть.

Если захочешь, я тебе подробнее обо всем напишу в следующий раз, а пока кончаю. Не вешай носа, Зойка. Целую.

Твоя Марина.

Совершенно секретно

ДНЕВНИК

влюбленного до чертиков Вячеслава Ветрова,

гибнущего на глазах почтенной публики

комнаты № 39

Новосибирск, 1940 год

14 мая.

Никогда не думал, что начну писать стихи, петь серенады и, таясь ото всех, точно тать ночной, заносить свои скудные мысли в дневник. И хоть стихов и серенад пока нет, дневник уже появился. Господи, неужели за ним последуют стихи и серенады? Я дрожу от этой гипотезы, но чувствую: она (разумеется, не гипотеза) доведет меня до того, что я начну лазать по деревьям, есть стекла и пить керосин, за которым очереди, а не только писать стихи и петь серенады. Но она даже не подозревает, на какие жертвы я готов идти. Кровопийка, кровопиявка, кровопиявица — в русском языке нет таких слов, но для нее следует их изобрести: разве можно так изводить человека! Милая кровопиявица — хорошо звучит. Как я ее люблю!

Этим оболтусам из моей комнаты не понять, что может переживать человек в таком состоянии. Я-то помню, как они издевались над Витькой Кульбицким, когда он влюбился в свою Валентину. Поэтому молчу. Но молчать не могу. Поэтому пишу. Кажется, понятно.

15 мая.

Худо. Тоскую, Может быть, даже умру с тоски. Пусть, не жалко.

16 мая.

Моя тяжкая болезнь именуется «amor», как сказал бы наш чудак-латинист. Согласен. Amor так amor. Но почему я должен страдать? Изобрели бы на худой конец какие-нибудь таблетки, что ли, от этого недуга. Братцы медики! Подсобите! Сессия-то на носу! Какое там…

Все люди добрые читают учебники или хоть делают вид, что читают. Шпаргалки готовят по всем шестидесяти шести системам, выработанным лучшими умами человечества. А я даже этого не могу. Каторга!

В четыре часа помчался к заводу, проклиная себя за отсутствие твердости характера. Полчаса ходил у проходной. Продрог. Когда ее встретил, сделал удивленную мину (сам не ожидал, что умею так удивляться): «Вот случай! Вот неожиданность!»

«Какими судьбами?» — спрашивает. Выворачиваюсь: «Да вот за сухариками Сашке Зуеву иду». Улыбается. «Вот, — говорит, — любители сухарей. Дня два назад вы ведь тоже никак за ними ходили?» Опять недоумеваю: «Разве?» Пришлось сказать, что тогда за простыми, а сейчас — за ванильными. Поверила. Придется за сухарями больше не путешествовать. Буду за конфетами.

Простояли, болтая, около часа. Пригласил ее в «Октябрь» на «100 мужчин и одну девушку». Отказалась. Сказала, что перегружена работой. Это уже второй раз.

Все равно, шел обратно так, будто стал чемпионом мира по шахматам. Вот и увидел ее. Теперь можно за работу.

Остаток дня сидел и тупо глядел в одну точку, смертельно перепугав этим доброго Левушку (не сомневаюсь, он подумал, что у меня падучая). А я всего-навсего вспоминал наш разговор.

Умная она девушка.

17 мая.

Взялся за старославянский. Муть. Хуже латыни. Час бился над произношением юса большого (ради интереса). Ребята чуть меня не исколотили за потерянный час. Пригрозил, что примусь за изучение юса малого. Притихли.

Вечером играл в шахматы с Сашком. 2 : 0 в мою пользу. У него хромает эндшпиль.

На улице валит снег. Ветер. Мерзкая погода, специально для занятий.

Почему все-таки она отказалась идти со мной в кино? Может быть, у нее есть «он»? Ревную.

18 мая.

Продолжаю ревновать.

19 мая.

Все-таки, по-моему, у нее никого нет. Успокоился.

Пять страниц учебника по старославянскому прочитано. Осталось 287. До экзамена 15 дней. Много! (Страниц!)

Немцы вошли в Брюссель. Я думал, что бельгийцы посопротивляются, хоть ради приличия. Кого-то теперь сожрут фашисты?

А вообще, все это мне не нравится. Левушка считает, что немцы и на нас набросятся. Но я не верю, он известный интеллигент-паникер. Во-первых, у нас пакт, а во-вторых, Гитлер не такой уж окончательный кретин, чтобы ломать себе шею.

Какое блаженство, что у нас нет войны! Если бы еще не было экзамена по старославянскому, тогда бы совсем рай…

Нет, я должен ее увидеть.

20 мая.

Ура! Сегодня стипендия. Получил 150 рублей крупными купюрами. Я — миллионер! Даже мульти. Настроение отличное, как у всякого миллионера. 75 рублей послал домой.

Джек Бурачков притащил «маленькую» на троих. Я прочитал лекцию о вреде алкоголя. Выпил одну рюмку. Отрава страшная. Зачем только ее производят?

Послезавтра зачет по языкознанию.

Играл в шахматы с Левушкой. 11/2 : 1/2. Победа моя.

21 мая.

Марина исчезла. Беспокоюсь. Ходил к проходной. 55 минут измерял расстояние от переулка до столба. 24 шага с четвертушкой. Она не показалась. Может быть, перепутал смены? А вдруг она заболела?

22 мая.

Завалил зачет. Вот так та́к. Даже сам не ожидал этакого оборота дела. Радует, что не я один в бедствии: неудачников целый коллектив.

Педантичный Сергей Сергеевич свирепствовал. У него новая мода: при опросе в правом углу листка ставит палочку — ответил, в левом — не ответил. Слушает, а сам жует бутерброд с колбасой. Я порол всякую чушь с невинным видом новорожденного и с тоской смотрел на возводимый им скоростным методом частокол в левом углу бумажки. Наконец он сказал: «Будет! Довольно» — и принялся читать нотацию. Вы-де будущий педагог, и не просто педагог, а русист, и вам непристойно блуждать без фонаря в дебрях такой замечательной науки, как языкознание. Ужасно скучно слушать нотацию, зная, что в зачетке пустота.

Стану педагогом — плохие отметки буду ставить молча или со смехом, как это делает профессор педагогики Гаврилов. Ребята говорят: выйдешь от него с провалом, а на сердце радостно! Он вообще, по выражению девчат, «душка».

23 мая.

За вчерашнее поражение вознагражден. Вообще у человека никогда не бывает все плохо. Среди плохого найдется хорошее, и все уравновешивается (чем я не философ?).

Сегодня повстречал у нас во дворе первоисточник моего несчастья или счастья — рыженькую Таню, у которой я с Мариной познакомился на вечеринке. Я, конечно, о Марине спросил, вроде между прочим. Оказывается, она тоже экзамены сдает в техникуме. Вечерница. Вот где собака зарыта! Для меня это было таким откровением, что я даже рот раскрыл, а закрыть его забыл. Ну и вид был, представляю!

А рыжутка уже, конечно, все поняла: идем, говорит, в общежитие, я сейчас туда иду. Маринке, мол, проветриться надо. Откуда только у девчонок интуиция?

Разве надо было меня уговаривать? Пошли. Марина встретила меня. Чувствую, слегка краснеет. Я сделал вид, будто ничего не вижу. Татьяна же бочком, бочком да и в сторону, ушла и дверь за собой поплотнее закрыла.

Заметил, что Марина смущена, но и рада моему приходу (впрочем, в последнем не уверен). Чтобы рассеять неловкость, стал болтать всякие разности. Язык-то, слава богу, есть, — значит, нечего ему бездельничать.