Громыко. Война, мир и дипломатия - Святослав Рыбас

Последней попыткой Лондона мирными средствами удержать Гитлера от нападения было подтверждение 25 августа гарантий защиты Польши, что было не более чем военно-дипломатическим блефом.

1 сентября 1939 года Германия все же напала на Польшу, началась мировая война.

Немцы применили ошеломляющую тактику ведения боевых действий: массированными авиационными ударами разгромлены польские аэродромы вместе с самолетами, а полученное господство в воздухе поддержано прорывами танковых дивизий на большую глубину с обходами узлов сопротивления, которые оставлялись наступающей пехоте. За восемь дней немецкие танки вышли к Варшаве.

3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии, но военных действий фактически не вели. Немцы назвали ее «сидячей войной».

17 октября после взятия немцами Варшавы советские войска заняли территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, населенную преимущественно украинцами и белорусами, которую СССР утратил в ходе советско-польской войны 1920 года. Теперь войска СССР и Германии сошлись вплотную.

Глава 6.

СТАЛИН: «ТОВАРИЩ ГРОМЫКО, ИМЕЕТСЯ В ВИДУ ПОСЛАТЬ ВАС НА РАБОТУ В ПОСОЛЬСТВО СССР В США В КАЧЕСТВЕ СОВЕТНИКА»

Война как новая ступень в карьере

Громыко начал свою новую работу со знакомства с послом США Л. Штейнгардтом, о котором потом писал, что его деятельность «заметной пользы развитию советско-американских отношений не принесла». Мы же добавим, что и не могла принести, так как Вашингтон еще не определился в отношении своего участия в надвигающейся европейской войне.

Советский полпред в США К. А. Уманский сообщал Молотову, что новый американский посол — мелкобуржуазный эгоист и бывший активный сионист, а его жена «буржуазна до мозга костей». Сам же посол был в ужасе от советской действительности и писал своим коллегам: «Нужно здесь пожить, чтобы понять, что значит работать в условиях, когда все шиворот-навыворот по сравнению с миром, к которому мы с вами привыкли; этики и морали в нашем понимании здесь просто не существует». Или: «Они понимают только один язык, язык превосходящей силы, и если эту силу не применять, то они будут поступать по-своему».

В свою очередь, Громыко 1 сентября 1939 года писал Молотову, что Штейнгардт занимает «жесткую и даже строптивую позицию». Однако на календаре стояла роковая дата, и в Вашингтоне уже задумывались о новой роли Москвы.

Когда две колониальные империи, Великобритания и Франция, объявили войну Германии, «забыв» об активных действиях, снова выплыли тени прошлого.

Как подчеркнул бывший советский посол в ФРГ Валентин Фалин, стратегические аналогии прослеживаются в более ранних высказываниях Черчилля о планах Англии в августе 1914 года. «В записях его беседы с внуком Бисмарка (20.10.1930 г.) мы читаем: вместо того, чтобы сосредоточить все силы на разгроме России, немцы затеяли войну на два фронта, спутав Лондону карты. Англичане, пояснил Черчилль, имели в виду удержать Францию от активных действий против рейха. Не правда ли, перед нами призрак “странной войны” 1939—1941 гг.?»{54}

17 сентября 1939 года в СССР была объявлена всеобщая воинская повинность, после чего армия стала быстро переформировываться с территориальных и кадрированных подразделений в массовую.

Советское руководство прогнозировало, что война с Германией начнется примерно в 1942 году, и в соответствии с этим планировало подготовку. Положение было в чем-то сходно с 1911 годом, когда Россия начала программу перевооружения, рассчитанную до 1917 года, а на самом же деле Первая мировая война началась гораздо раньше.

Правительства прибалтийских республик в этом сложнейшем положении еще пытались остаться в стороне от надвигающейся грозы, ввели законы о нейтралитете и предложили Москве переговоры о расширении товарооборота. Однако уже вступала в силу логика военной необходимости: под угрозой военного вторжения они были вынуждены уступить напору Советского Союза.

С Эстонией, а потом с Латвией были подписаны договоры о взаимопомощи сроком на 10 лет, предусматривавшие ввод 25-тысячных военных группировок. 2 октября 1939 года на переговорах в Кремле Сталин прямо заявил министру иностранных дел Латвии В. Мунтерсу: «Я вам скажу прямо: раздел сфер влияния состоялся… если не мы, то немцы могут вас оккупировать, но мы не желаем злоупотреблять… Нам нужны Лиепая и Вентспилс…»{55}

Правда, после ввода войск советское руководство проводило политику невмешательства во внутренние дела прибалтийских республик, что объясняется нежеланием обострять отношения с Лондоном и Парижем и неопределенностью военной ситуации в Европе.

В этой обстановке наш герой непременно попадал в набирающий грозную силу мировой поток. Ему пришлось готовить материалы (по американскому направлению) для доклада Молотова о внешней политике правительства на внеочередной (пятой) сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 года, и в новой картине мира Андрею Громыко виделось много трудностей и испытаний.

Анализ Молотова был суров, а местами даже вызывающе дерзок.

«Британская империя, население которой достигает 47 миллионов, владеет колониями с населением в 480 миллионов человек. Колониальная империя Франции, население которой не превышает 42 миллионов, охватывает 70 миллионов жителей во французских колониях. Владение этими колониями, дающее возможность эксплуатировать сотни миллионов людей, является основой мирового господства Англии и Франции. Страх перед германскими притязаниями на эти колониальные владения — вот в чем подоплека теперешней войны Англии и Франции против Германии, которая серьезно усилилась за последнее время в результате развала Версальского договора. Опасения за потерю мирового господства диктуют правящим кругам Англии и Франции политику разжигания войны против Германии…

Отношения Германии с другими западноевропейскими буржуазными государствами за последние два десятилетия определялись прежде всего стремлением Германии разбить путы Версальского договора, творцами которого были Англия и Франция при активном участии Соединенных Штатов Америки. Это, в конечном счете, и привело к теперешней войне в Европе.

Отношения Советского Союза с Германией строились на другой основе, не имеющей ничего общего с интересами увековечения послевоенной Версальской системы. Мы всегда были того мнения, что сильная Германия является необходимым условием прочного мира в Европе. Было бы смешно думать, что Германию можно “просто вывести из строя” и скинуть со счетов. Державы, лелеющие эту глупую и опасную мечту, не учитывают печального опыта Версаля, не отдают себе отчета в возросшей мощи Германии и не понимают того, что попытка повторить Версаль при нынешней международной обстановке, в корне отличающейся от обстановки 1914 года, — может кончиться для них крахом.