Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным - Тимоти Снайдер

Такая интерпретация имела смысл только для убежденных революционеров, для коммунистов, уже привязанных к своему лидеру узами веры и страха. Нужно было обладать особым складом ума, чтобы действительно верить в то, что чем хуже выглядит ситуация, тем лучше она на самом деле. Подобные рассуждения назывались диалектикой, но на этот раз это слово (несмотря на свое благородное происхождение из Древней Греции, а затем благодаря Гегелю и Марксу) означало гораздо больше, чем физическую возможность приспосабливать собственное восприятие к переменчивому волеизъявлению Сталина[119].

Со своей стороны Сталин знал, что одной риторики недостаточно. Даже провозгласив, что гитлеровская революция – признак надвигающейся победы социализма, Сталин поспешил изменить свою внутреннюю политику. Он не мстил украинским крестьянам год за годом. Крестьянам, запуганным и униженным, нужно было жить дальше и обеспечивать потребности советского государства в продовольствии. Советская политика теперь разрешила всем крестьянам иметь небольшой огород для собственного пользования. Прекратилось неразумное повышение плана по реквизициям и экспорту продовольствия. Голод в Советском Союзе закончился в 1934 году[120].

Приход Гитлера к власти действительно был возможностью представить Советский Союз защитником европейской цивилизации. Через год с небольшим, в июне 1934 года, Сталин наконец сделал это. Согласно распространенной тогда новой линии Коминтерна, политика больше не сводилась просто к принципу «класс против класса». Вместо этого Советский Союз и коммунистические партии по всему миру объединяли левых в лагерь «антифашистов». Вместо бескомпромиссной классовой борьбы коммунисты будут спасать цивилизацию от надвигающейся волны фашизма. Советский Союз преподносил фашизм (этот термин сделал популярным Муссолини в Италии) как общее разложение позднего капитализма. Хотя распространение фашизма означало конец старого капиталистического порядка, его яростная ненависть к Советскому Союзу (следуя этой аргументации) оправдывала советские и коммунистические компромиссы с другими капиталистическими странами (ради защиты Советского Союза). Европейским коммунистам нужно было перестроиться в «антифашистов» и сотрудничать с социал-демократами, а также другими партиями левого толка. От коммунистов Европы ожидалось, что они присоединятся к народным фронтам, избирательным альянсам и выиграют выборы вместе с социал-демократами, а также иными партиями левого толка. Пока что коммунистам нужно было работать внутри демократического строя, а не пытаться его разрушить[121].

Понимание этого, конечно, пришло слишком поздно для немецких коммунистов и социал-демократов. Однако в Западной и Южной Европе люди, желавшие остановить Гитлера и фашизм, прославляли новый советский подход. Преподнося Советский Союз как родину «антифашизма», Сталин хотел получить монополию на добро. Разве благоразумные люди не предпочтут сторону антифашистов стороне фашистов? Предполагалось, что тот, кто был против Советского Союза, был фашистом или, по крайней мере, фашизму симпатизировал. В течение периода существования Народного фронта, с июня 1934 по август 1939 года, около 750 тысяч советских граждан будут расстреляны по приказу Сталина и еще большее их количество – сосланы в ГУЛАГ. Большинство репрессированных будут крестьянами и рабочими – людьми, которым советская социалистическая система должна была служить. Будут среди них и представители национальных меньшинств. Так же, как приход Гитлера к власти отвлек внимание от советского голода 1933 года, так и ответ Сталина будет отвлекать внимание от Большого террора[122].

У Народного фронта были все шансы на успех в западноевропейских демократических системах, расположенных дальше всех от Советского Союза – во Франции и Испании. Самый большой триумф был в Париже, где Народный фронт в правительстве действительно пришел к власти в мае 1936 года: на выборах победили левые партии (в том числе радикалы Эррио), а Леон Блюм стал премьер-министром. Французские коммунисты, которые были частью победоносной коалиции, формально не присоединились к правительству, но обеспечили парламентское большинство и влияли на политику. Теперь можно было получить голоса для реформ, хотя коммунисты прежде всего заботились о том, чтобы внешняя политика Франции была дружественной по отношению к Советскому Союзу. В Париже Народный фронт рассматривали как триумф местных левых традиций, но многие (и не только политические беженцы из нацистской Германии) усматривали в нем советский успех и даже подтверждение того, что СССР поддерживает демократию и свободу. Народный фронт во Франции значительно усложнил для некоторых наиболее видных европейских интеллектуалов критику Советского Союза[123].

В Испании коалиция из партий тоже сформировала Народный фронт и выиграла выборы в феврале 1936 года. Там события стали развиваться иначе. В июле армейские офицеры при поддержке крайне правых групп попытались свергнуть законно избранное правительство. Правительство оказало сопротивление, и началась Испанская гражданская война. Хотя для испанцев это была, в принципе, внутренняя борьба, идеологические враги эры Народного фронта примкнули к ней: Советский Союз начал поставлять оружие приведенной в боевую готовность Испанской республике в октябре 1936 года, а нацистская Германия и фашистская Италия поддерживали правые силы генерала Франческо Франко. Гражданская война в Испании обусловила сближение отношений между Берлином и Римом и стала центром внимания советской политики в Европе. Испания ежедневно была на первых страницах главных советских газет на протяжении многих месяцев[124].

Испания стала знаменем европейских социалистов, которые прибывали сражаться на стороне подвергнутой опасности республики и многие из которых принимали на веру то, что Советский Союз стоит на стороне демократии. Один из наиболее проницательных европейских социалистов, писатель Джордж Оруэлл, был встревожен борьбой сталинистов в Испании за доминирование над испанскими левыми. Он видел, что вместе с оружием СССР экспортирует свои политические методы. Сталинская поддержка Испанской республики имела свою цену – право вести фракционную борьбу на испанской территории. Самый большой соперник Сталина, Троцкий, все еще был жив (хотя и находился в изгнании в далекой Мексике), а многие испанцы, дравшиеся за свою республику, были больше привязаны к личности Троцкого, чем к Советскому Союзу Сталина. Вскоре коммунистическая пропаганда представит испанских троцкистов как фашистов, а офицеров Советского НКВД пошлют в Испанию расстрелять их за «предательство»[125].

* * *

Враги Народного фронта преподносили это как заговор Коминтерна с целью править миром. Народный фронт дал Японии и Германии удобный предлог упрочить свои взаимоотношения. Германия и Япония заключили Антикоминтерновский пакт 25 ноября 1936 года, согласно которому обе стороны обязывались консультироваться друг с другом в случае нападения на одну из них. Договор между японской и немецкой разведкой от 11 мая 1937 года обуславливал взаимообмен информацией касательно СССР и включал в себя план использования обеими национальных движений на советском пограничье против Советского Союза[126].

С советской точки зрения Япония представляла собой более непосредственную угрозу, чем Германия. В течение первой половины 1937 года Германия уже казалась дополнением к японской угрозе, а не наоборот. В японской политике преобладали соперничающие представления об империи – одно на юге и одно на севере. Влиятельная клика в японских войсках полагала, что ресурсы Сибири являются ключевыми для будущего экономического развития страны. У сателлита Японии на территории Манчьжурии, Маньчжоу-го, была протяженная граница с советской Сибирью, и казалось, что она была плацдармом для вторжения. Японцы играли с идеей создания марионеточного украинского государства на cоветской территории Восточной Сибири, поскольку там находилось около миллиона украинцев, депортированных или переселенных. В понимании Токио украинцы, депортированные в ГУЛАГ, могли успешно сопротивляться советской власти, имея гарантированную иностранную поддержку. Польские шпионы, знавшие об этой идее, называли ее «Маньчжоу-го–2»[127].

Очевидно, что у японцев были долгосрочные интересы в Сибири. Специальная японская академия в Маньчжоу, в городе Харбин, уже выпустила первое поколение молодых русскоговорящих империалистов, таких как Тиунэ Сугихара. Он принимал участие в переговорах, когда СССР в 1935 году продал права на железную дорогу в Маньчжурии японцам. Сугихара также был главой кабинета внешней политики Маньчжоу-го. Навернувшийся в российское православие и женатый на русской, Сугихара называл себя Сергеем и большую часть времени проводил в русской части Харбина. Там он знакомился с русскими эмигрантами и вербовал их для шпионской миссии в Советском Союзе. Драма советско-японского противостояния в Восточной Азии привлекла внимание Гарета Джоунса, и в том же году он отправился в Маньчжурию. Валлиец со сверхъестественным нюхом на новости был прав в своем видении этого региона как сцены глобального конфликта между «фашистами» и «антифашистами». Он был похищен и убит бандитами при довольно загадочных обстоятельствах[128].