Девушка у обрыва - Вадим Шефнер

– Узлы системы омикрон-два вступили в действие. Неполадок нет.

Затем ЭРОТ улетел, а из люка выполз змей-горыныч и сообщил, что подземное хозяйство в порядке.

Я связался с Андреем по мыслепередаче и поздравил его с тем, что опасность миновала.

– Да, теперь всё ясно, – ответил он. – Аквалид будет. Ты очень устал?

– Потерплю, – сказал я. – Ведь осталось всего четыре часа.

Через некоторое время я, согласно графику, нажал синюю кнопку, затем голубую. И вот в 7:39 утра была нажата последняя – белая с зелёным восклицательным знаком. После этого я откинулся на спинку кресла и задремал под негромкий гул агрегатов – этот гул был теперь ровным, убаюкивающим. Потом, сквозь дрёму, я различил какие-то новые звуки. Где-то далеко, в середине зала, что-то падало через равномерные промежутки времени – падало с каким-то не то металлическим, не то стеклянным звоном. И вдруг я почувствовал, что кто-то коснулся моего плеча. Я открыл глаза. Передо мной стояла Нина.

– Вставай, соня, – сказала она. – Аквалид пошёл!

– Кто пошёл? Куда пошёл? – не понял я спросонок.

– Ах, да идём же! Какой ты чудак!

Я окончательно проснулся, поглядел на Нину и увидел слёзы в её глазах.

– Что-нибудь опять неладно? – спросил я. – Ты плачешь.

– Да нет же, всё чудесно. Я так рада за Андрея! Уж и поплакать нельзя…

– Ну, плакать надо было раньше, – резонно заметил я. – Часа так четыре назад. – И, встав с кресла, пошёл следом за Ниной.

Мы долго шли по залу, затем свернули в какой-то закоулок. Здесь у стены стояли сменившиеся УЛИССы, – они будто спали стоя. Смежив крылья и прислонившись к могучим УЛИССам, словно малые дети, спали ЭРОТы. У их ног с потухшими линзами, без движения лежали ПИТОНы.

– Сонная семейка, – сказала Нина и походя дала щелчок ЭРОТу – прямо по лбу. Я хотел было сделать ей замечание и напомнить, что механизмы – слуги Общества и их надо уважать, но промолчал. Я знал, что она просто засмеётся в ответ. Такой уж был у неё характер.

Мы шли по направлению к тем ритмичным звукам, к звонким ударам падения, которые я слышал сквозь сон ещё у пульта. Звуки эти всё приближались. Вот мы свернули в коридор между какими-то машинами, и я увидел Андрея. Он осунулся, глаза ввалились. У него был вид безумного. Он стоял перед большим агрегатом, а из квадратной пасти этого агрегата в металлический ящик, стоящий на полу, со звоном падали какие-то кирпичики, похожие на лёд. Один такой брусок был у Андрея, и он его перебрасывал с руки на руку, словно боясь отморозить пальцы. У меня мелькнула мысль, что всё это сплошная ошибка, что вместо своего пресловутого аквалида Андрей получил самый обыкновенный лёд. Боясь высказать эту мысль, я нагнулся и схватил брусок. Но, схватив, я тотчас же выронил его. Брусок обжёг мне пальцы. Он тяжело, с глухим звоном упал на пол – и не разбился.

– На, возьми мой, он уже остывает, – глухо сказал Андрей и сунул мне в руку свой кирпичик. Я взвесил его на руке – он был весьма тяжёл. Потом оглядел его со всех сторон. Это было похоже и на лёд, и на полупрозрачный металл, и на стекло, а вообще-то говоря, – ни на что не похоже.

– Значит, это и есть аквалид? – спросил я.

– Да. Это аквалид градации «А». Можно получить всякие другие разновидности, с другими свойствами. Но пока будем испытывать этот. Сейчас пойдём к КАИНу [36]. За ним будет последнее слово.

По крытому переходу мы направились в соседнее здание. Стены перехода были прозрачные. За ними лежали сугробы. На них ложился зелёный свет вращающегося прожектора. Состояние опасности кончилось.

Мы вошли в зал, посредине которого возвышался огромный агрегат. Он уходил далеко в глубь зала, нам видна была только его лицевая сторона с двумя круглыми большими циферблатами. Над ними белел телеэкран, а внизу чернело квадратное отверстие. Всё это напоминало лицо какого-то сердитого великана.

– Сейчас КАИН не пожалеет силы, – сказал Андрей и швырнул брусок аквалида в квадратную пасть агрегата. Тот глухо заурчал, потом взревел, я ощутил, как пол дрожит у меня под ногами. Два циферблата зажглись красным огнём. На телеэкране стало видно, что происходит с бруском в чреве КАИНа.

На брусок спускались стальные молоты, в него пытались вонзиться алмазные свёрла, его схватывали клещи из сверхтвёрдых сплавов. КАИН то раскалял брусок, то бросал его в жидкие газы, охлаждённые почти до абсолютного нуля. Он погружал его в кислоты и щёлочи, вталкивал его во взрывную камеру, подвергал губительным излучениям. Стрелка правого циферблата, показывающая силу испытания, всё время дрожала на красной черте. Но стрелка циферблата, показывающего степень разрушения материала, по-прежнему стояла на белой черте, не подвигаясь ни на микрон.

Испытание длилось долго. Наконец КАИН взревел, словно в злобе на своё бессилие, и умолк. Из его пасти на пол упал брусок. Андрей поднял его. Аквалид был точно такой же, как до испытания. На нём не было ни единой царапины.

– Вот теперь можно сообщить на материк, что аквалид есть, – сказал Андрей.

После этого мы пошли в столовую, расположенную в центре острова моего имени. Втроём сели мы за столик в огромном пустом зале. Здесь было очень тихо, и от усталости, от необычности всего происходящего мне вдруг показалось, что я просто сплю и вижу сон. Мне захотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться и очутиться в своём кабинете, где на столе лежат рукописи и записи для СОСУДа, где на полках стоят привычные ряды книг…

Но вот к столику подошёл САТИР и остановился ожидая распоряжений, и я убедился, что всё это явь.

– А не выпить ли нам шампанского? – сказал Андрей. – Что-что, а бутылку шампанского мы заслужили.

– Сейчас доложу САВАОФу, – произнёс САТИР.

Он ушёл, а я намекнул Андрею, что этак и Чепьювином стать недолго – один раз шампанское, другой раз шампанское, а там и кое-что покрепче.

– Другого такого раза не будет, – ответил Андрей. – Аквалид есть, больше мне открывать нечего… – В его голосе мне послышалась тайная грусть, будто ему стало жаль, что всё уже сделано.

К столику вернулся САТИР, неся бокалы и фрукты. Следом за ним грузно шёл сам САВАОФ, торжественно неся бутылку. Он лично раскупорил её и налил вино в наши бокалы. Мы сдвинули бокалы и слегка ударили их друг о друга («чокнулись», как в старину говорилось) и только потом выпили.

Когда мы покинули столовую, я попрощался с Ниной и Андреем и вызвал легколет. Я знал, что здесь мне больше делать нечего, сейчас нахлынут Журналисты, Корреспонденты, Учёные. Объясняться с ними – дело Андрея.

Было уже совсем светло, и, когда я летел к Ленинграду, я видел, что вся дорога на остров теперь забита элмобилями. Масса людей, неся приветственные плакаты, шла к Матвеевскому острову, увязая в глубоком снегу, но упорно продвигаясь вперёд. Такого множества людей я никогда не видел.

Вернувшись домой, я завалился спать и проспал четырнадцать часов.

Корабль приспускает флаг

Все последующие месяцы, вплоть до июля, я усиленно работал над новым своим литературно-исследовательским трудом «Фантасты XX века». Мои Читатели, впоследствии ознакомившиеся с этой значительной (смею думать – не только по объёму) книгой, едва ли поверили бы, что это монументальное исследование я создал за столь короткий срок.

Всецело поглощённый работой, я за все эти месяцы не разу не смог побывать у Андрея на острове моего имени. Впрочем, я отлично знал, что друг мой жив и здоров. Стоило включить телевизор или развернуть газету – и сразу можно было наткнуться на его имя. Эпоха аквалида уже началась. Во всём мире строились заводы по производству единого материала, и Андрей работал над упрощением и усовершенствованием технологического процесса.

Однажды, совершая прогулку, мы с Надей остановились у памятника творцу Закона Недоступности – Нилсу Индестрому. Памятник высился всё такой же мрачный, но медная доска с формулой Закона была с пьедестала снята, ибо Закон этот был опровергнут Светочевым. В таком виде памятник стоит и поныне.

В школах и институтах вводился курс аквалидоведения. Свёртывалась металлургическая промышленность. Открывались массовые курсы по переквалификации Металлистов, Керамиков, Химиков, Строителей, Деревообделочников и многих других специалистов. К счастью, мне не надо было менять своей профессии.

В конце июня вышла из печати моя «Антология». С прискорбием должен сказать, что она не встретила достойного отклика. Многие журналы сделали вид, что не заметили её, в других же появились небольшие статейки, которые никак нельзя было назвать объективными и доброжелательными. Их авторы с энергией, достойной лучшего применения, обвиняли меня в узости взглядов, в одностороннем подборе материалов, в том, что якобы я обедняю поэзию XX века. Но так или иначе «Антология» вышла в свет, и я был весьма доволен этим крупным событием, оставив на совести Критиков их недостойные нападки на мой капитальный труд.