Работорговец (Русские рабыни - 1) - Игорь Христофоров

-- Приехали?! Ну и хорошо! А то шеф подумал: раз нет его, может, и не приедет, -- удивив Мезенцева неожиданной для такого здоровяка говорливостью, парень наконец-то догадался, что человек пришел не для того, чтобы слушать его речь на ступеньках, и шагнул назад, в тьму коридора. -Проходите. Шеф ждет. Вы всего на десять минут опоздали. Одну мы уже просмотрели. Сейчас -- вторая...

Мезенцев прошел за этим ходячим шкафом по темному коридору, свернул в чуть более освещенный, но тоже мрачноватый коридор, потом -- в довольно большую, залитую светом комнату, вдоль стен которой на стульях безмолвно, словно на прием к зубному врачу, сидели девушки, а уже оттуда -- снова в ночь, в темноту.

-- Садитесь сюда, -- дохнул в ухо здоровяк чесночным ядом. -- Сейчас вторую будем смотреть.

Мезенцев опять собрался задать вопрос, но чесночный дух с левой стороны рассосался, ослаб, а сидящего справа человека он ощущал лишь по локтю и не знал, мужчина он или женщина, и оттого, что не знал, чувствовал себя еще неуютнее, чем перед закрытой дверью.

В дальнем углу комнаты вспыхнул свет. Его желтые, сочные лучи били из потолка прямо в пол, вырывая из тьмы покрытый красным бархатом подиум и вырезая внизу, по этому бархату, ровный-преровный круг.

-- Номер второй! -- откуда-то издали, скорее всего из тьмы, отрезанной от Мезенцева диском света, объявил чуть картавящий голос. -Людмила. Сто семьдесят пять. Семьдесят один. Девятнадцать. Сорок. Шестой.

В круг света из тьмы шагнула обнаженная девушка. Даже туфель на ногах не было, и оттого она казалась совсем ребенком, глупым смешным ребенком, впервые попавшим в баню. Постояв немного лицом к тьме, она скривила лицо испуганной улыбкой, тряхнула длинными соломенными волосами по плечам, и тут же чей-то хриплый шепот из тьмы по ту сторону света развернул ее в профиль.

Стоя ко всем сидящим рядом с Мезенцевым левым боком, она нехотя подняла руку, положив ладонь на затылок и показав крупную родинку на тщательно выбритой подмышке, и Мезенцев, чисто по-мужски не отрывая взгляда от полной, чуть-чуть провисающей груди девушки, вдруг понял, что "шестой" -- это, скорее всего, размер ее лифчика. А остальное? Ну, рост, вес, возраст -- это он догадался сразу. А "сорок"? Девушка тяжеловато привстала на цыпочки, и в голове у Мезенцева отщелкнулось: размер ноги.

Тем временем розовые пятки описали дугу, и, когда расширившиеся глаза Мезенцева вновь вобрали в себя ее плотное, загорелое тело, девушка стояла уже спиной, и смешной белый треугольник спасенной от солнца кожи на ягодицах чуть покачивался в такт ее волнообразным движениям руками. Безмолвный танец оборвался так же неожиданно, как и начался. Девушка вновь повернулась к Мезенцеву, дурацким поклоном-книксеном поблагодарила его и, конечно же, всех сидящих рядом с ним за внимание, но поскольку локоть с правой стороны от Мезенцева отплыл в сторону, исчез, то он ощущал себя совершенно одиноким в зале, а когда упавшая на девушку тьма спрятала ее, Мезенцеву показалось, что он только что что-то украл и его вот-вот схватят за руку.

Выход, если Мезенцев не совсем очумел от странного представления, помнился слева, вроде бы за шторой, которую отбрасывал угодливой рукой здоровяк в коричневой кожаной куртке. Стыд поднял его со стула, но в дальний угол опять упал желтый конус света, и все тот же картавящий голос остановил его.

-- Номер третий! Лидия. Сто пятьдесят семь. Пятьдесят один. Восемнадцать. Тридцать четыре. Нулевой.

Справа, в темноте, кто-то презрительно хмыкнул.

В конус не просто шагнула, а прямо выпала худенькая девчонка. Обернувшись на того, кто в спину пнул ее вперед, она слепо посмотрела маленькими заплаканными глазенками во тьму перед собой. Позади от Мезенцева, чуть ли не прямо ему в затылок, кто-то громко, сочно чихнул. Девчонка взвизгнула и, согнувшись в три погибели, закрыла одной рукой крошечные сосочки на том месте, где еще не прорисовались груди, а второй -низ живота. Крутнувшись на подиуме, она нырнула назад, в спасительную тьму, и вызвала смешок в зале.

Чья-то нервная и властная рука нажала на выключатель, и ворвавшийся в комнату свет ослепил Мезенцева.

-- Ну в чем дело, Михалыч?! -- бросил окрик к дальней стене, к подиуму кто-то справа, и Мезенцев невольно повернулся на голос.

Глаз, привыкающий к свету, остановился на худощавом, интеллигентного вида мужчине. Ему вряд ли было более тридцати пяти, а густая черная шевелюра делала и того моложе. На холеном лице к месту смотрелись модные, в тонкой золотой оправе очки с чуть затемненными стеклами, а костюма такого качества, в котором он небрежно восседал в единственном на всю комнату кожаном кресле, Мезенцев не видел даже в Москве, где две недели весной обивал пороги, собирая документы на увольнение из армии.

В зале, кроме них двоих, сидели еще трое: кавказец с трехдневной черно-седой щетиной на худом лице, толстяк, сморкающийся в платок и очень похожий на банкира, какими их рисуют в карикатурах -- с непомерным животом и отполированной лысиной, и -- чуть в стороне -- здоровяк в черной кожаной куртке "три четверти", который явно потел от нестерпимой жары, но все равно куртку не снимал, словно она уже навек приросла к его телу. Но это был не тот здоровяк, что привел Мезенцева, и от этого ему подумалось, что таких здоровяков полно в этой странной химчистке.

-- Осечка, Константин Олегович. Осечка, -- высунулась из-за черной шторы над подиумом курчавая голова неопределенного возраста. Ее обладателю можно было дать и тридцать лет, и пятьдесят -- как кому нравится. -- Она отказывается.

-- Ну и хорошо! -- простуженным голосом просипел толстяк и опять сочно, с прибулькиваньем, высморкался. -- На кой хрен эта сопля нужна тебе, Костя? Ни рожи, ни кожи и попка -- с телефончик...

-- Не скажи, не скажи, -- воздел глаза к потолку человек в кожаном кресле, поправил очки и в потолок же ответил: -- Есть любители и на такое, есть... Знаешь, в этом тоже есть своя изюминка, своя искорка. Я думаю, фотохудожник со мной согласится? -- хрустнув кожей кресла, повернулся очкарик к Мезенцеву. -- Вы, наверное, таких вот тоже снимали? Не противоречьте, по глазам же вижу, что снимали. Я в "Андрее" и "Махаоне" несколько ваших таких фотографий худых натур видел. Тонко. Очень тонко... Ничего не попишешь -- столица, уровень. А в нашей глухомани даже на паспорт толком отснять не могут...

Очкарика подбросило в кресле. Он вскочил, прошелся к подиуму и обратно. Был он высок, строен, но в том, как себя держал, чувствовалась отработанность, поза. С такой видимой энергичностью раньше взлетал на трибуну комсомольский вожак, чтобы позвать слушателей туда, куда он сам ехать не собирается.

-- А номер второй, Людочка,.. хороша... Ох, хороша! -- не сдержался толстяк.

-- Пэрсик! -- поддержал его кавказец. -- Попка -- пэрсик!

-- Тогда, может, со второй и начнем, Арнольд Исаевич? -- по-ленински указал ладонью на Мезенцева очкарик. -- Пять-шесть кадров. Любые позы. По вашему усмотрению и фантазии. Себя не сдерживайте. Аппаратура с вами или в гостиничном номере?

Мезенцев медленно встал, по-военному, как китель, поправил куртку и врастяжку, глядя прямо в стекла очков, за которыми почти не угадывались глаза, спросил:

-- Вы -- Пеклушин Константин Олегович?

Черная куртка сделала шаг от стены. Скрипнул стул под толстяком. Что-то свое, очень похожее на "ара-ара" прошептал кавказец.

-- Да... Я, -- уже о чем-то догадываясь, выдавил из себя очкарик.

-- Я -- по вашим восемнадцати жалобам-заявлениям на соседей, -- и, почувствовав, что здесь нельзя терять инициативу, представился: -- Старший лейтенант милиции Мезенцев, ваш новый участковый... Кстати, а что здесь происходит?

-- Как это что?! -- развел Пеклушин руками с таким видом, словно они здесь всего лишь смотрели новости по телевизору. -- Самый обычный рабочий момент -- отбор девочек в танцгруппу...

-- А почему... ну, так? -- показал пальцем на подиум Мезенцев.

-- Так принято! -- сделал потрясенное лицо Пеклушин и так долго смотрел с этим выражением на гостя, словно впервые увидел столь странного человека. -- Нам же очень важны физические параметры,.. физические данные претенденток! Рост, фигура, пластика, умение подать себя, -- сказал и осекся, немного пожевал воздух пухлыми красивыми губами и, поняв, что теряет напор, опять стал хорошо поставленным голосом говорить, как нравоучать: -- Сейчас это все разрешено. Ничего противозаконного в этом нет. Лицензию мы имеем. Работаем уже два года. И никаких нареканий со стороны властей, -- показал почему-то на толстяка, а тот в ответ опять высморкался. -- Наши танцгруппы гастролируют по всему миру: в Европе, Турции, Канаде. Отзывы -- только отличные... Значит, заявления, говорите, -- вспомнил слова Мезенцева и тут же обернулся к подиуму. -Михалыч, объяви девочкам технический перерыв. Минут на тридцать. Не более, -- и, повернувшись уже к Мезенцеву, с напускной учтивостью поинтересовался: -- Не более?