Строптивая сиротка для Айсберга (СИ) - Верта Мила

— Болезная, вставай. Надо поесть.

На удивление Герда не спорит, послушно выбирается из одеяла и терпеливо ждёт, пока я подаю ей пиалу с бульоном и блюдце с гренками. Пристраивает тарелку на диване и начинает есть, будто нехотя, но потом понимаю, что она действительно голодная. Уминает бульон, и гренки минут за пять, даже ложку облизывает. Делает пару глотков чая и ставит посуду рядом на журнальный столик.

— Спасибо, было вкусно.

— Пожалуйста. — радуюсь как дурак, что всё съела.

Снова сую ей градусник, результата ждём молча, после сигнала Герда отдаёт его мне. Тридцать восемь, температура падает, всё по плану. Смотрю на Машу и не понимаю, как я так попал? Когда я за кем ухаживал? Аптеки, бульоны. Никогда такого не было. Походу я встрял. Надо обдумать.

— Мне, правда, лучше. Спасибо за лекарства, бульон. Я вообще-то заразная, не боишься заболеть? — пытается дерзить моя подопечная, хрустя гренками.

— Не боюсь, зараза к заразе не липнет.

Смотрю на этого милого хомяка в одеяле, не понимаю, какого я на дыбы встал? Наорал. Сутки порознь. Очень долгие. Каждый час как испытание, не сдохнуть и не позвонить первым. Молодец обыграл девчонку. У неё ангина, у меня почти запой, ещё я просто адски соскучился.

Ревновать мне не понравилось, башку сорвало, наговорил ей говна. Напился как скотина. И Карина эта — конкретный залёт.

Соколова шумно выдыхает, теребит угол одеяла и шепчет.

— Кай, прости меня, пожалуйста! — губёшки дрожат, в карих глазищах слезы — Я ужасная, наврала тебе, что симулирую и не кончаю. Мне нравится наш секс. Я психанула просто, когда ты так мерзко сказал про меня и Андрея. — начинает рыдать Герда.

— Я наверно, правда, дикая. Катя мне говорила: надо быть по-женски хитрой, независимой, не влюбляться, использовать мужиков. А я так не могу! Игры какие-то, всё время быть начеку, у меня ведь в первый раз всё! — от слёз голос совсем хрипнет — Как не влюбляться? Когда ешь, спишь с человеком? Как использовать? Я не умею.

Я теперь тоже. Видимо, это заразно. Герда сама не замечая, призналась мне в чувствах. Откуда это облегчение? Словно гора с плеч. И дышится нормально впервые с момента нашей ссоры. Мозг становится на место, нечто холодное и скользкое покидает солнечное сплетение, тело наполняется теплом и равновесием. Скажи мне кто такое раньше, я бы уже готовил речь в стиле «дело не в тебе, а во мне».

— Скажи, что-нибудь хоть, — всхлипывает Маша и снова ныряет с головой в кокон. Только ноги торчат в махровых носках, я купил ей их и одеяло это. Потому что старое крошечное и спать под ним вдвоём было нереально.

Я снова смогу с ней спать, обнимать, трогать когда выздоровеет. А хочется сейчас. Я скотина, конечно, Герда болеет, а я уже планирую, как снять с неё трусы. Просто я адски соскучившаяся скотина.

Присаживаюсь на диван и тяну Машу на колени, продолжая горько всхлипывать, обнимает меня, утыкается мокрым носом в шею. Баюкаю как маленькую, постепенно успокаивается и начинает нетерпеливо ёрзать в ожидании ответа. Никогда не встречал людей, которые так любят что-то выяснять.

— Нормальная ты, это я му…дурак. Ты первая, кому я готовил, и носки купил и одеяло. — перечисляю, стараясь подвести логичный итог этим поступкам, но слова не находятся.

Не получается обличить в монолог то, что горит внутри, язык липнет к нёбу. Сглатываю, но это не помогает. Самому себе не могу признаться.

Мама никогда не говорила нам с Мишей о любви, позже отец вдалбливал, что чувства — это слабость, все эти обнимашки, поцелуи и подарочки для слюнтяев, а надо же быть мужиком.

— Кай, — шепчет — Что? Скажи?

Пиз*ец, но мой язык неподъёмный. Это днище. Соколова замерла и не дышит. Я упираюсь лбом в её лоб. Я скажу, обязательно. Потом.

— Маш, я никогда никому не покупал одеял.

Только тебе, так себе признание, конечно, но другого у меня нет.

— У меня тоже всё в первый раз так. — мне непривычно, остро, непонятно.

Как не сломать хрупкое между нами? Что из этого выйдет?

Раньше, до неё всем девушкам хватало кошелька и члена. Никто так не брал меня за жабры, о любви и речи не было.

— Герда, ты у меня тоже первая, настоящая. Знаешь ли, я не очень силён в отношениях и разговорах. Поэтому перегибаю и ревную. — черчю пальцем невидимые узоры, там, где Машина коленка под одеялом.

Глаза у неё становятся размером с блюдца.

Да, твою мать, я ревную! И не такой холодный, как ты думаешь. Если я такой ущербный и косноязыкий начнём хоть с такого признания.

Глава 20. Кай

Первые сутки просто ужасные. Давно я так не психовал. Особенно ночью, когда у Маши начала подниматься температура, проснулся оттого, что её огненный лоб упирается мне в плечо. Растираю лицо ладонями, на часах три пятнадцать ночи. Вот и поспали.

Аккуратно ставлю Маше градусник.

Тридцать девять! Опять! Блядь, покой мне только снится.

Иду на кухню за жаропонижающим и водой, пару минут смотрю на неё спящую. Разрываясь, между желанием дать ей отдохнуть, и скормить волшебную таблетку. Осторожно растормошив, осоловевшую Машу шёпотом, чтоб не напугать объясняю, что нужно выпить лекарство. Слава богу, она послушно открывает рот, запивает и тут же вырубается.

Температура падает через час. Честно я чуть не поседел.

Что только не передумал за это время. Скорая, платная клиника, семейный доктор? Мне хотелось позвонить сразу всем и орать:

— Помогите!

Меня крыла паника.

Последний раз я чувствовал такое, когда забирали Мишу в Америку.

Это просто ангина, переживём, убеждаю себя, но легче не становится.

Внутри меня идут бесконечные дебаты. Пришлось признать, что мне страшно за Машу, мутит при мысли, что я мог не позвонить.

И она осталась бы одна, одуревшая от температуры, без лекарств. Чем бы это кончилось? Беспомощная, больная.

Закусился с девчонкой, чувствовал же, врёт про докторишку и секс, упивался своей обидой. Трахался по туалетам. Дебил. Температура спала, но спать больше не могу. Сейчас мне нужно всё контролировать, остаток ночи пялюсь на Машу как маньяк и прислушиваюсь к каждому звуку.

Не хрипит? Не горячая? Соколова спит как младенец, лоб холодный, осторожно поправляю мокрую чёлку. Смешно морщит нос во сне, неожиданно улыбается и переворачивается на другой бок.

Удивительная Герда.

Подтащив кресло к дивану, устраиваюсь напротив. Две чашки кофе помогают продержаться ещё пару часов, но к шести утра меня начинает жёстко выключать от недосыпа.

Глаза закрываются сами собой, прилагаю титанические усилия, чтоб держать их открытыми, гул в ушах нарастает, тело становится тяжёлым. Трогаю Машин лоб, холодный. Наверное, всё не так плохо? Обещаю себе, что подремлю минут десять не больше, закрываю глаза и мгновенно вырубаюсь.

Просыпаюсь оттого, что ужасно затекла спина. Часто моргаю, солнечный свет льётся в окно. Уже утро? Накатывает тревога, я всё-таки выключился. А у Маши снова могла подняться температура, подскакиваю как, ошпаренный, мечусь взглядом по комнате. Герда?!

— Я здесь. Доброе утро. — Маша выглядывает из кухни, запихивая в рот ложку шоколадной пасты — Боже, какая вкуснятина, а мне так сладкого захотелось! — загребает следующую и снова отправляет в рот, жуёт, театрально стонет от удовольствия.

В комнате появляется очень эффектно. В белых трусах с Микки Маусом, в майке с открытым пупком, волосы влажные после душа, на неприлично длинных ногах всё те же розовые носки. Облизывает губы, перепачканные шоколадом. Просто богиня, отвал башки.

— Как себя чувствуешь? — хриплю спросонья, переминаюсь с ноги, на ногу стараясь уменьшить дискомфорт в трусах, утренний стояк — дело такое.

— Уже лучше, аппетит вот вернулся. — взмахивает ложкой в подтверждении своих слов.

Жадно глазею на Герду. Мне кажется, она тоже смотрит по-новому, то ли пытливо, то ли подозрительно. На секунду меня ошпаривает мысль, что догадалась. Мнительный параноик. Ничего она не знает. Но мне гадко и неуютно, так я чувствовал себя в детстве, когда пакостил, и валил всё на Мишу. Мелкий пиздюк. Отворачиваюсь к окну, пялюсь на соседние высотки.