Книга - Алекс Тарн

С румыном Адрианом Наджед познакомился на кумранских раскопках, куда нанялся от полной безысходности — копаться в земле, как последний феллах… но что еще оставалось изгнаннику? Сам Клим к тому времени там уже не работал — просто навещал старых друзей, интересовался находками. Наджед тоже в некотором роде представлял собой находку из пустыни, предмет понятного любопытства. Но главной причиной их сближения было, скорее всего, не это, а удивительное умение Клима слушать и понимать, его доброжелательное и спокойное внимание, так поразившее в свое время Пашу Шварценеггера. Смешно сказать, но при всей своей крайней внешней несхожести темнокожий бедуинский парень и русоволосый новгородский гигант были, во многом, родственными душами. В этом смысле Клим привлекал их одинаково сильно.

Сначала Наджед по привычке смущался своего уродства, но потом перестал. Его новый, а точнее, первый и единственный друг обладал безграничным терпением и при этом не хитрил, не притворялся, а действительно слушал… слушал! Их общим языком, таким же неповоротливым и бедным, как искалеченный язык Наджеда, являлись несколько сотен ивритских, арабских и английских слов, а также безграничное количество жестов и гримас. На мимике увечье Наджеда не сказывалось никак, что ставило собеседников в относительно равное положение.

Потом они работали вместе на разметке туристских троп, а в свободное время уходили в пустыню, и Наджед учил Клима ее тонким и важным секретам. Во время одной из таких прогулок они оказались в нескольких километрах к востоку от Хирбет Абу-Табак, на том самом склоне около Носа Сатаны, где Наджед впервые услыхал это проклятое название. Ему и сейчас не хотелось вспоминать о случившемся, но чуткий Клим почувствовал его настроение и спросил.

— Нос Сатаны, — объяснил бедуин. — Тот самый, о котором я тебе рассказывал. Идем дальше.

Но Клим не послушался. Ему непременно хотелось заглянуть внутрь. Они даже немного повздорили из-за этого. Напрасно Наджед втолковывал своему неразумному другу, что место чревато бедой, что живым примером тому служит хотя бы его личная история, напрасно указывал на камни, убившие того злосчастного пастуха… ничего не помогало.

— Ты что, мне не веришь? — обижался Наджед.

— Верю, — улыбался Клим. — Только на румынов бедуинские заклятия не действуют. Что румыну здорово, то бедуину смерть. И наоборот. Подожди меня здесь, я быстро… разочек гляну и вернусь.

Рассерженный Наджед не ответил, отвернулся. Клим вскарабкался к основанию Носа и только тогда увидел щель. Она была действительно узка: толстый человек ни за что бы не протиснулся. Клим поглубже вздохнул, чтобы подавить тошноту от неожиданного приступа клаустрофобии. Неужели полезешь? Страшно…

Ничего, не застряну, — успокоил он сам себя. — А застряну — Наджед выручит. Хорошо, что он тут… один бы я не полез, это уж точно…

Клим еще раз глубоко вздохнул и ползком протиснулся в горизонтальную щель. Она расширялась лишь метра через полтора, так что ему пришлось пережить несколько неприятных секунд. Наконец он почувствовал, что может встать на четвереньки… на колени… во весь рост. Клим немного постоял, привыкая к темноте и чудовищной вони. Наджед предупреждал его обо всем этом, но действительность превосходила все ожидания. Свет снаружи проникал сюда крайне скупо. Пещера казалась небольшой, метра три на четыре… хотя, возможно, в дальней стене имелся проход… или это просто складка? Клим сделал осторожный шаг. Нога сразу погрузилась в толстый слой мягкой пыли… по всем признакам, никто не ступал по этому полу в течение многих лет, если не веков… пещера нетронута, это очевидно.

Он так же осторожно отступил и пустился в обратный путь: на колени… на четвереньки… ползком… вот и ослепительный иудейский день, вот и пустыня, раскаленная добела, как наджедова сковородка, вот и сам Наджед, по-прежнему сидящий спиной, обиженно глядя в прямо противоположном направлении. Возвращаться сюда придется в одиночку. А в том, что возвращаться надо, Клим не испытывал ни малейших сомнений. За несколько лет безвылазного пребывания в районе Кумрана и Вади Мураббаат он повидал немало пещер. Все они без исключения несли в себе многочисленные следы недавнего пребывания человека, будь то варварская кирка бедуинов, поспешный заступ самодеятельных охотников за древностями, или деликатная, но основательная, все дочиста выметающая лопатка археологов. Только самый наивный мечтатель мог еще надеяться обнаружить здесь что-то не до конца докопанное, не растоптанное в мелкий прах, не до последней пылинки просеянное…

И вдруг — такая находка! Как эта пещера ухитрилась уцелеть? Неужели только благодаря бедуинскому табу? — Похоже на то… хотя и спрятана она так, что заметить ее можно, лишь подойдя вплотную, если, конечно, слово «подойдя» применимо к передвижению по отвесной сорокаметровой стене. Клим аккуратно спустился вниз, хлопнул по плечу надувшегося Наджеда.

— Эй! Не обижайся. Прав ты оказался, дружище. Ничего там нет, кроме дерьма. И проклятия тоже нет. Нам, румынам пустыни, никакие проклятия не страшны. Эй, Наджед! Ну что ты, в самом деле…

Они помирились не раньше, чем отошли на значительное расстояние от сатанинского клюва, за стаканчиком приторного бедуинского чая, в котором тает любая, даже самая серьезная ссора. И тем не менее Наджед еще долго не забывал о неприятном приключении. Уж больно зловещее место… попал туда нечаянно или по глупости — жди беды. Только ведь беда на то и беда, что не приходит, когда ее ждут. Дни сменялись неделями, ничего страшного не случалось — ни с ним, ни с его бесстрашным другом-румыном, и Наджед понемногу успокоился, забыл. Только ведь беда на то и беда, что приходит именно тогда, когда о ней забывают…

Клим вернулся в пещеру не сразу — его мучили сомнения. Да, самостоятельные раскопки были противозаконными, но это как раз волновало Клима меньше всего: ведь само его пребывание здесь, без визы и под чужим именем, мягко говоря, закону не соответствовало. Ну, будет еще одно нарушение — одним больше, одним меньше… подумаешь! Куда серьезнее выглядело попрание профессионального кодекса… хуже того — предательство друзей. Дело в том, что среди кумранских археологов Клим считался за своего: с ним делились, советовались, хвастались победами и жаловались на неудачи. Последние чаще всего заключались в том, что очередной перспективный раскоп оказывался безнадежно и варварски разграбленным неизвестными искателями сокровищ. Клим слушал, сокрушался, сочувственно цокал языком и вполне разделял всеобщую неприязнь к бессовестным грабителям древностей. И вот теперь грабителем становился он сам!

Бывали дни, когда Клима прямо-таки подмывало выложить свою козырную карту на пыльный стол в вагончике археологов. То-то все бы удивились и обрадовались! Еще бы! Конечно, пещера может оказаться пустышкой, но если там действительно что-то есть, то это «что-то» обязательно будет нетронутым, незагаженным, драгоценным, как кувшины с кумранскими свитками, как письма Бар-Кохбы, как золотая утварь Храма… такие открытия не совершаются каждый день! Почему он так в этом уверен? — Да разве из ряда вон выходящая скрытность пещеры не служит тому порукой? Уж если где прятать самые важные, самые ценные вещи, то непременно в ней! А бедуинское проклятие, дурная слава, накрепко прицепленная к этому месту? — Скорее всего, это просто дополнительная защита!

И все же Клим не торопился бежать со своей находкой к археологам. Причина этому могла показаться смешной, но отчего-то именно смешные причины чаще всего бывают решающими. Заключалась она в том, что Климу ужасно хотелось найти. Найти что? — Точно ответить на этот вопрос Клим затруднялся. Напрашивающийся ответ «найти себя» являлся очевидным только на первый взгляд: на самом деле, он тоже не имел продолжения, немедленно упираясь в тупик последуюшего «а что это значит — найти себя?»

Когда Клим оглядывался назад, то видел, что все его предыдущие поиски представляли собой лишь банальную смену мест обитания, работ, друзей, книг и сопутствующую ей смену неясных надежд однозначностью непременных разочарований. Более того, с каждой новой попыткой надежды становились все слабее, а разочарования все непременней. Какое-то время религия представлялась ему последней остановкой, единственно оставшимся вариантом: по крайней мере, лишь она обладала огромным потенциалом многовековых интеллектуальных усилий и духовного напряжения бесчисленного множества людей. Не могла же такая гигантская энергия вдруг обернуться пустышкой, каковою при ближайшем рассмотрении оборачивались всевозможные «умные» социальные теории и философские учения!

И тем не менее, тем не менее… Нет, Клим ощущал эту энергию, слышал мощное гудение ее уходящего в глубину истории ствола, чувствовал ее страсть и ярость, ее силу и спокойствие, ее красоту и проникновенность; все это, без сомнения, существовало. Но существовало где-то рядом, в отрыве от него, Клима, как прекрасное здание, вокруг которого он плутал в безнадежных поисках входа. Близок локоть, да не укусишь… Конкретные выплески религиозной энергии в реальный, современный Климу мир не устраивали его категорически. Все эти всенощные с полунощными, куполки-луковки, дьяки с иконками… он никак не мог заставить себя отнестись серьезно к этому дешевому театру. Религиозные трактаты, по большому счету, немногим отличались от уже забракованных светских: все то же бесплодное петляние в двух соснах с тоненькой свечечкой разума наперевес.