Открытие медлительности - Стен Надольный

— Отныне ни один предмет у меня не останется без вопроса, — сказал Уестолл. — Кто не дает себе труда задавать вопросы, тот вообще ничего толком сделать не сможет, а в живописи тем более! — изрек он и немедля приступил к всестороннему рассмотрению первого предмета. — Мы полагаем, например, — изрек он, — что нам прекрасно известно, какая часть этого мира остается неизменной, а какая подвержена изменениям, что в нем вечное, а что преходящее. Ничегошеньки-то мы не знаем! В редкие минуты прозрения мы только смутно догадываемся об этом. И в хороших картинах этот момент интуитивного угадывания можно уловить.

Джон кивнул, сосредоточенно разглядывая раскинувшийся перед ними город на воде, состоявший из бесчисленных джонок и плотов. Он прислушался к себе, пытаясь определить, хорошо ли он понял сказанное Уестоллом. Там, внизу, копошились тысячи людей, занимавшихся торговлей, голодные и богатые. Все, что видел Джон, все так или иначе было связано с этой торговлей: тенты, зонтики от солнца, зубчатые стены, лодки, более походившие на плоты, и длинные багры, которыми эти лодки подтягивали к большим судам. Уже много дней кряду он наблюдал за всеми этими манипуляциями: циновки обменивались на медяки, шелк — на золото, мебель, покрытую лаком, или же тонкие, изящные вещицы из стекла. Самое же главное, однако, оставалось недоступным взору: то, что неизменно присутствовало и угадывалось в каждом действии, но угадывалось не в том смысле, как это бывает в живописи, а выводилось путем логических рассуждений. Терпение, вот что было тут главным. Без терпения торговля не торговля. Купец, не обладающий терпением, уже не купец, а просто разбойник. Терпение — главная пружина всего часового механизма.

— А вот мне бы очень хотелось знать то, что всегда остается неизменным и одинаковым, — сказал Джон Уестоллу, который, не ожидая от него никакой реакции, ушел уже совсем далеко от изначального предмета разговора.

Неизменное и одинаковое казалось Джону родным и близким, но эту одинаковость было трудно уловить.

Он повидал уже столько разных мест, но во всем этом многообразии он чувствовал себя не вполне уверенно, ибо слишком много в этом многообразии было всего неопределенного. Тем более что оставался открытым главный вопрос — отчего неизменное остается неизменным? Отчего страус не летает, если у него есть крылья? Отчего у морских черепах есть панцирь, а у рыб панцирей не бывает? Отчего у самцов косуль растут рога, а у жеребцов нет?

— Ни в чем нет никакой определенности! — гнул свою линию Уестолл.

Еще большую тревогу, пожалуй, вселяла Джону несхожесть отдельных человеческих рас, и прежде всего потому, что, помимо всего прочего, в каждой отдельной группе проявлялись порой совершенно взаимоисключающие черты. Австралийцы, к примеру, опирались на свои палки и медленно смотрели вокруг себя. Но они же могли в одну секунду поймать рыбу голыми руками. Китайцы умеют безо всякого напряжения держать спину прямо и выглядят при этом очень гордо. Если с ними заговорить, они начнут кланяться, сгибаясь в три погибели по сто раз. Французы всегда ходят с радостно-восторженным видом, но при этом все время хотят все изменить. Они тратят бесконечно много времени на приготовление и поедание пищи. Английская кухня вызывает у них отвращение, они будут умирать от голода, но ни за что не притронутся к английской еде, Джон видел это собственными глазами в Сиднее. А португальцы, они все время ждут землетрясений и потому строят свои дома кое-как, что не мешает им возводить роскошные храмы ровно на том же месте, где стояла предыдущая церковь, пострадавшая от очередного природного катаклизма. Или взять англичан, они обожают свою страну, но почему-то все время норовят уехать от нее подальше. Уестолл согласно кивал.

— Ничего нельзя знать наперед. Никто не может объяснить, почему все происходит так, а не иначе. Все предсказания ничто перед случаем и противоречием.

Джон восхищался художником. Уестолл был всего на пять лет его старше, но не боялся смотреть на вещи прямо и задаваться вопросом, а действительно ли они таковы, какими кажутся. Он, Джон, позволить себе такого не мог. Тот, кто задавал много вопросов, должен был уметь это делать быстро. От спрашивалыциков всякий норовит поскорее избавиться. Кроме того, Джон, как никто другой, знал, что не со всяким ответом можно согласиться. Получишь такой неподходящий ответ, а потом еще и расстраивайся.

А вот о случае ему хотелось бы узнать побольше, особенно о случайной смерти.

Перед его внутренним взором вновь предстал Денис Лэйси, как тот упал с грот-брам-рея с высоты пятидесяти футов и потом лежал посреди палубы.

Почему расшибся самый ловкий и быстрый, а не самый медлительный? Почему это произошло в тот момент, когда уже все самое страшное было позади и корабль с остатками экипажа на борту направлялся в Кантон? Джон снова увидел всю эту жуткую сцену в мельчайших подробностях. Картина, впрочем, не заслонила от него пестрого многообразия города на воде. Он увидел лужу крови, в которой лежал Денис с размозженным черепом. Переломанные ребра проткнули ткань рубашки и торчали страшными иглами, грудь вздымалась и опускалась, изо рта и носа шла пена, потом сердце перестало биться. Чтобы отогнать страшное воспоминание, Джон подумал о Стенли Керкби, как на острове Кенгуру его покусал тюлень, цапнувший его, причем весьма чувствительно, за мягкое место. И снова, спрашивается, почему произошло такое, почему непременно нужно было такому случиться? Или вот еще история с квартирмейстером, который вывалился из лодки и его отчаянно пожгла медуза. Потом он еще несколько недель ходил весь в пятнах. И ведь больше им не попалось ни одной медузы, эта оказалась единственной на всю округу. Или взять того же парусного мастера Тисла, которого сожрала акула, его и мичмана Тэйлора, когда их шлюпку накрыло волною чуть ли не у самого берега. Почему погибли именно они, а не какой-нибудь мистер Колпитс, для которого по крайней мере такой конец не стал бы неожиданностью? Так нет же, с мистером Колпитсом ничего подобного не случилось! Более того, он сидит себе теперь преспокойно в Сиднее, получил от губернатора должность управляющего складами, ест, пьет и в ус не дует.

— Таблицы со сведениями о том, как люди живут и умирают, вот что нужно было бы составить, — сказал Джон. — Геометрию такую.

Он даже знал, как это сделать. Вывести постоянные величины, остающиеся неизменными при любой мыслимой скорости. Ему невольно вспомнился хранитель времени и Мэтью. Мэтью сейчас где-то на пути в Англию, вместе с бесценными морскими картами, почтой и котом Тримом. С Мэтью он еще повидается, когда доберется до Спилсби. А вот Шерард остался в Австралии, решил осваивать новые земли, чтобы потом, быть может, построить там гавань. И никакие уговоры не помогли, ничем его оттуда было не выманить.

Мокриджа тоже не было в живых. Три члена экипажа утонули, когда «Катон» наскочил на риф, всего-навсего трое, и один из них оказался Мокриджем! Мало того что все люди разные, мало того что одни из них тебе нравятся, а другие нет, — с этим еще хоть как-то можно смириться. А вот как быть со всеми этими случайностями? То, что случай может вмешаться в любое дело и повернуть все по-своему, — это все-таки очень досадно.

— Так сразу не скажешь, что важнее — точные знания или интуитивное угадывание. Надо подумать, — вернулся Джон к разговору с Уестоллом, оторвавшись усилием воли от своих мыслей, — Я не умею рисовать, я собираюсь стать капитаном. Поэтому, пожалуй, для меня все-таки важнее знания. Я хочу знать как можно больше.

— Ну а теперь, мистер Франклин, расскажите мне о том, что с вами было, — сказал капитан Дане. — Доложите коротко все по порядку!

Это не стало неожиданностью для Джона. Дане хотел составить себе о нем представление. О самом путешествии он наверняка уже все знал от лейтенанта Фаулера. К докладу Джон подготовился. Он заранее продумал, что должно быть в подобного рода рапорте.

Каждый доклад имеет внешнюю сторону, в которой все логически выстроено, ясно и понятно, и внутреннюю, которая наличествует только в голове говорящего. Пытаться избавиться от этой внутренней истории — бессмысленно, это только приведет к бесконечным запинкам, заминкам и будет мешать подбирать нужные слова. Стало быть, нужно отвести на нее определенное время, никак ее при этом не обнаруживая. Еще совсем недавно, всего несколько месяцев назад, он ради таких внутренних образов по многу раз повторял последнее слово, до тех пор, пока эти образы не тускнели, давая ему возможность рассказывать дальше. Теперь он научился делать паузы. Спокойно и хладнокровно он шел на то, что его собеседник мог воспользоваться этой паузой и перебить его, а потом еще и обидеться на Джона из-за того, что он, невозмутимо следуя избранной линии, доводил свой рассказ до конца.