Стреляющие камни - Александр Щелоков

В дверь гостиной — мехманханы — постучали. Роджерс замолчал и машинально опустил руку на автомат, лежавший рядом. Громко ответил:

— Войдите!

Дверь открылась, и в проеме возникла фигура Амануллы. Подобострастно кланяясь, он вошел в гостиную.

— Долг зовет, уважаемые воины! — Аманулла, как всегда, выражался витиевато и тонко. — Обнажите мечи во имя победы. Мы выступаем через час. Поступил сигнал от мосташара Шахзура.

Роджерс знал: под именем мосташара — советника — Шахзура сюда, в район операций, должен прибыть помощник мистера Сингха.

— Где советник? — спросил он.

— Уважаемый мосташар Шахзур, господа, ждет вас в кишлаке Лашкарикалай. Это недалеко. Мы направимся сразу туда.

— Хорошо, мы собираемся, — сказал Роджерс.

Когда Аманулла вышел, он отдал распоряжение:

— Все, парни, машина пущена. Переодевайтесь. И отдайте ваши документы.

Этап ограниченной легальности, на котором, наемники действовали под европейскими псевдонимами, окончился. Всякий, кто мог хоть каким-то образом проследить путь мистера Лайтинга, херра Бергмана и месье Дюпре до логова Шаха, теперь неизбежно терял их след.

Собрав паспорта, Роджерс сжег их в комнатном очаге и только потом выдал партнерам плотные карточки, затянутые в пластик. Их украшали посредственные фотографии владельцев — вполне узнаваемые и довольно мало похожие на оригиналы. Все надписи в документах были выполнены арабским шрифтом. Оттиск огромной круглой печати, пришлепнутой на текст, венчал кривой, как сабля, полумесяц.

— Что тут написано? — спросил Мертвоголовый, потрясая документом.

Роджерс достал из кармана бумажку, взглянул в нее.

— Сим удостоверяется, Курт, — сказал он и ухмыльнулся, — что ты есть Муса Сурхаби. Ты, Анри, — Мухаммад Али. Запомнить легко, верно? Меня зовут Рахим. И все мы с вами правоверные мусульмане.

— Муса. — Курт произнес вслух и качнул головой. — Надеюсь, молиться они меня не заставят?

— Нет, парни, — произнес Роджерс успокаивающе. — Вы обращены в новую веру с великим доверием. Без обрезания.

— Кто знает, — возразил Леблан. — Кто знает. Нас могут обрезать и красные. Только не с того конца, где положено верой. Укоротят на голову — и все…

— Заткнись, Френч! — зло рявкнул Мертвоголовый. — Хнычешь, как баба! Клянусь, когда вернемся, куплю тебе юбку и подарю при Деррике!

— Хорошо, — мрачно согласился Леблан. — Только бы вернуться. Верно?

Они переоделись в легкие, раскрашенные камуфляжными зелено-коричневыми пятнами костюмы. Фирма, изготовляющая вещи для наемников и коммандос, предусмотрела многое. Краска, пропитывающая ткань, помогала гасить инфракрасные излучения тела. Если костюм вывернуть наружу, то он становился обычной тренировочной формой спортсмена-любителя. Узкие карманчики, нашитые по бокам, позволяли разместить снаружи и под одеждой солидный дополнительный запас гранат и магазинов к автоматам. Под брючинами в специальных держателях все трое пристроили ножи и небольшие пистолеты. На ногах у наемников теперь были легкие прочные кеды, сделанные по спецзаказу одной из известных мировых спортивных фирм. Мягкая полиуретановая подошва делала шаги легкими, беззвучными.

— Пять минут до выхода, — громогласно объявил Роджерс, поглядев на часы. — Отсчет времени, парни!

— Уже готовы, — отозвался Мертвоголовый. — Мне бы теперь уговорить Шаха, чтобы он навьючил одного из своих азиатов «стингером».

— Откуда у Шаха ракеты? — спросил Леблан.

— Янки этого добра для моджахедов не жалеют, — пояснил Курт.

— На кой черт лишний груз? — сказал Роджерс. — Это ненужные неприятности.

— Море удовольствия, — заметил Мертвоголовый. — Я обязательно завалю русский самолет.

— Никаких самолетов! Главное — операция!

— Есть, сэр! Никаких самолетов. Но после операции власть сардара Рахима надо мной кончается. Верно? И тогда будет самолет. Я его опрокину.

Стараясь перевести разговор в другую плоскость, Леблан спросил:

— Что-то новое в твоем репертуаре, Курт. Откуда такая тяга к «стингерам»? Ты их хоть видел в натуре?

— Я?! Почему видел? Я умею стрелять. Что еще?

В голосе Мертвоголового прозвучало нескрываемое торжество.

— Где все вызнал?

— Прошел полный курс. Помог старый друг семьи Хорстманн. У него в Аугсбурге хитрая лавочка для азиатов…

Дорога до Лашкарикалай у небольшого отряда, в который входили три наемника, Аманулла и пять моджахедов, заняла ровно час десять минут. Группа шла легко и быстро по узкой тропе, тянувшейся вниз вдоль потока. У выхода из ущелья в долину мосташар Шахзур с тремя боевиками лично встретил отряд. Это было проявлением высокого уважения к наемникам.

Пожимая руку посланнику мистера Сингха, Роджерс с интересом разглядел тайного дирижера боевых операций. Жирные дряблые щеки, большой мясистый нос, усы, лохматая, будто старая вехотка, борода. И глаза шельмы — хитрые, бегающие. Аманулла, заочно представлявший советника наемникам, был осторожен в выражениях. И все же Роджерс понял — Шахзура в бандах хорошо знают и сильно боятся. Он представлял здесь незримую власть огромных денег, которыми оплачивают жестокость и карают добродетель.

— Вы прибыли, господа, и я очень рад, — сказал советник, склоняя голову в поклоне.

Он хорошо говорил по-английски с явно выраженным американским произношением. «А ведь когда-то в этих краях старались подражать лондонцам, — подумал Роджерс с некоторой грустью. — Видимо, и у этого послужной список хранится в ЦРУ в Лэнгли».

— До выступления осталось немного, — продолжал советник. — Но вам придется подождать, не входя в кишлак. Сегодня — пятничный намаз. Это важное дело. Очень важное. Происходит очищение души, просветление глаз, обращенных к аллаху.

— Какое это имеет отношение к нам? — спросил Леблан.

— О! — воскликнул советник Шахзур. — Самое непосредственное. Вы останетесь на время без меня. Я тоже буду совершать молитву. Это неизбежно.

— Мы отпускаем вас, — сказал Роджерс. — У нас говорят: богу — богово…

— Правильно говорят! — оценил Шахзур христианскую мудрость. — Но лучше бы, господа, если бы вы молились аллаху.

Наемники расположились на высоком зеленом холме под кронами могучих ореховых деревьев. Отсюда, они прекрасно видели улицы кишлака, пыльную площадь и мечеть на ней. Из узких щелей, стиснутых глинобитными стенами, к мечети выходили моджахеды.

Они тянулись унылой чередой один за другим, сосредоточенные, молчаливые. Выходя на площадь перед приземистым зданием сельской молельни, рядами складывали оружие, разувались и еще некоторое время шли босиком дальше, к месту богослужения. Выстраивались в шеренги.

Площадь все более заполнялась моджахедами.

Одетые вразнобой — в халатах-чопанах, в пиджаках-корти, в штанах-патлунах и шароварах-тонбанах, в поношенных джинсах, в чалмах-дастарах, шапочках-паколях, а то и с непокрытыми головами — короче, кто во что горазд, разновозрастные и разномастные, они все же были войском, объединенным единой целью и волей. Это Роджерс понял с первого взгляда. И еще он обратил внимание на то, что люди эти страшно разобщены в своем странном единении. Они держались рядом, но каждый был сам по себе, замкнутый, закрытый перед другими. Никто из них не улыбался, не шутил. На лицах стыла осенняя угрюмость, в настороженных глазах прятался затаенный страх.

Моджахеды выстроились перед мечетью (теперь Роджерс мог бы произнести правильно название этого заведения — масджуд). Они стояли свободным каре. Было что-то противоестественное, пугающее в этой слепой покорности массы взрослых, самостоятельных людей, которые вдруг бросили все дела, отрешились от живой жизни и встали в строй, чтобы молиться.

Роджерс не считал себя атеистом, хотя не верил ни в бога, ни в дьявола. Человек с утилитарным складом ума, он ценил любую узду, помогавшую держать в подчинении непокорных, безалаберных головорезов, понимающих только аргументы жестокости и страха.

На возвышении перед мечетью появился мулла — суровый священнослужитель ислама, с лицом строгим и непреклонным. Он оглядел выстроившееся на молитву воинство аллаха, воздел руки к небу, распахнул ладони.

— Ла илаха илля ллаху Мухаммадун расулу-л-лахи!

Роджерс сел на плоский камень, хрустнувший под его крепким телом. Леблан стоял рядом, не пожелав садиться. Мертвоголовый улегся в тени ореха, вовсе не интересуясь происходившим вокруг.

Внизу, как на панораме, Роджерс видел молящихся. Они работали ритмично, будто звенья огромного механизма, совершавшего одни и те же движения: возносили руки к небу, падали ниц, упирались лбами в земную твердь, задирали головы к светилу, всячески демонстрировали подчиненность, смирение, покорность. И это однообразие движений, одинаково доступное грамотным и ученым, полуживым и пышущим здоровьем, знакомое молодым и старым, повторяемое регулярно, вопреки утомительной простоте и монотонности, неизбежно делало однообразными и монотонными их мысли, взгляды на мир, их желания.