Не позднее полуночи - Рекс Стаут

– Все-таки что же он там, черт побери, делает?

– Шевелит мозгами, которые вы наняли. Ведь вы же решили, что вам нужны специальные мозги? Вот он ими и шевелит.

– Да-да, конечно… Хорошо, до встречи.

Я сказал ему, что буду жутко рад его видеть, повесил трубку и повернулся к Вульфу, чтобы узнать, доволен ли он моим обращением с клиентами, но он уже снова поднял книгу, раскрыл ее, и я решил его не отвлекать.

12

Не устаю благодарить Бога, что последовавшие за этим четыре дня уже больше не впереди, а давно позади. Не спорю, бывают в жизни такие операции и такие ситуации, когда самое лучшее, что вы можете предпринять, это поставить ловушку, а потом сидеть и терпеливо ждать, пока в нее не угодит жертва, и поверьте, что в таких случаях я умею ждать не менее терпеливо, чем всякий другой, но все дело-то в том, что на сей раз мы не ставили никакой ловушки… А ждать, пока жертва сама соорудит себе ловушку, а потом сама же в нее попадет, это требовало больше терпения, чем было у меня в запасе.

Вульф спросил меня, что я могу предложить, и все время с полудня четверга до пятницы, которое у меня оставалось от телефонных звонков и личных визитов управляющего персонала «ЛБА» или Толбота Хири, я пытался что-нибудь изобрести. И вынужден был согласиться с ним – у нас действительно не было никаких шансов обойти полицейских в том, что было поставлено у них на широкую ногу. В общем и целом, сидя за своим письменным столом или на стуле в кухне, чистя зубы, бреясь или глядя в окно, я все-таки изобразил штук двенадцать светлых идей, правда, при ближайшем рассмотрении оказалось, что ни одна из них не стоила и ломаного гроша. Одну из них я даже в четверг вечером, когда мы поужинали, представил на рассмотрение Вульфа. Она заключалась в том, чтобы собрать всех пятерых конкурсантов у нас в конторе и сказать им, что ранее предполагалось, будто Далманн поместил ответы на последние пять стихов в банковский сейф, но, как выяснилось, он этого не сделал, поскольку обнаружить их так и не удалось. Так что теперь нет никакого достоверного списка ответов, по которому можно было бы проверять их решения, и поэтому те стихи, которые были им розданы, придется заменить другими, которые еще не придуманы. Он поинтересовался, что это нам даст. Я ответил, увидим, как они будут реагировать. Он заметил, что мы это уже видели, и к тому же «ЛБА» с полным правом запретит нам проведение подобной операции, ибо она сделает из них сборище последних болванов.

В пятницу в газетах ничего сногсшибательного не было, но хорошо хоть, что там не объявлялось, что Кремер уже отловил своего человека и инцидент исчерпан. Совсем наоборот. Они не смогли раскопать даже ни одного приличного свидетеля, и, судя по тону, каким повествовала об этом «Газетт», в деле по-прежнему царила полная неопределенность. Около полудня снова позвонил Лон Коэн, на сей раз с вопросом, чего, интересно, выжидает Вульф, я ответил, что озарения. Он спросил, какого еще озарения, и я посоветовал обратиться с этим вопросом к мисс Фрейзи.

Телефонная горячка достигла у клиентов кульминации в пятницу вскоре после того, как мы отобедали. Вульф уже поднялся к себе в комнату, чтобы быть подальше от бурь. Он уже покончил с «Прахом красоты» и занялся «Приемом на одну персону» Клифтона Фадимена, на сей раз, правда, в прозе. Кульминация была представлена в трех сценах. Героем первой из них оказался Патрик О'Гарро. За последние двадцать четыре часа это был его третий звонок, так что он был предельно точен и лаконичен. Попросил к телефону Вульфа, в ответ получил обычную дозу. Потом поинтересовался, не хочу ли я ему что-нибудь сообщить, на что получил отрицательный ответ.

– Все, – проговорил он, – с меня хватит. Я официально довожу до вашего сведения, что наш договор расторгается и он более не представляет фирму «Липперт, Бафф и Асса». Учтите, что наш разговор фиксируется. Он может прислать нам счет за услуги, оказанные к настоящему моменту. Вы меня слышите?

– Понятно, слышу. Хотелось бы, конечно, сказать что-нибудь еще, ведь не каждый день случается, что твои телефонные разговоры фиксируются, но вроде и сказать-то больше нечего. Остается только попрощаться.

Я вышел в прихожую, поднялся по лестнице на второй этаж в комнату Вульфа, постучал в дверь и вошел. Он сидел в большом кресле у окна, в рубашке с короткими рукавами, в расстегнутом жилете и с книгой в руках.

– Вижу, вы здесь славно и удобно устроились, – заметил я с одобрением, – но вы ведь всегда предпочитали свое кресло внизу, так что рад вам сообщить, что вы вполне можете спуститься, если, конечно, хотите… Только что звонил О'Гарро и расторг наш договор. Нас уволили. Он сообщил, что наш разговор фиксировался. Я все думаю, почему это человек чувствует себя таким значительным, когда знает, что его слова фиксируются? Да нет, я не про него, а про себя…

– Вздор, – бросил он.

– Да нет, честно, я действительно прямо как-то даже почувствовал себя значительней.

– Помолчи, – он закрыл глаза. Через минуту открыл их. – Что ж, прекрасно. Я скоро спущусь. Все это чертовски некстати.

Я согласился и покинул его. Когда я вернулся вниз, меня обуревали смешанные чувства. Конечно, что уж тут забавного, когда вас вот так берут и выкидывают за шиворот. Это никак не украсит нашу репутацию, зато процентов на девяносто пять сократит сумму, которую мы сможем вписать в счет, теперь ведь все ограничится не слишком впечатляющим гонораром за консультацию… Но я не разрыдался, я просто начал прогуливаться по кабинету и ждать дальнейшего развития событий. Может, по крайней мере хоть теперь этот зажиревший пес наконец проснется и покажет зубы? Может, он хоть даст глазам немного передохнуть от непрерывного чтения? Может, по крайней мере мне больше не придется постоянно изобретать псе новые и новые объяснения того таинственного факта, почему нельзя беспокоить разговорами гения, когда в нем идет процесс ферментации.

Зазвонил телефон, я снял трубку и уже знакомый мне баритон сообщил: «Это Рудольф Хансен. Попросите к телефону мистера Вульфа».

Я уже больше не изощрялся, просто коротко бросил:

– Ничем не могу помочь. Велено не беспокоить.

– Не говорите ерунды. Его уж наверняка побеспокоило сообщение мистера О'Гарро. Соедините-ка меня с ним.

– Никакого сообщения мистера О'Гарро я ему не передавал. Если он не велит его беспокоить ни при каких обстоятельствах, то это и значит: не-бес-по-ко-ить-ни-при-ка-ких-об-сто-я-тель-ствах. Неужели непонятно?

– Так вы что, ничего ему не передавали?!

– Нет, сэр.

– Но почему?

– Бог мой, сколько раз вам нужно повторять? Не-бес-по-ко-ить!

– Да… Весьма странный способ… Впрочем, не имеет значения… Так даже лучше. Видите ли, мистер О'Гарро слишком нетерпелив. Я уполномочен аннулировать его решение, пользуясь своими полномочиями поверенного фирмы «Липперт, Бафф и Асса». Конечно, мистер Вульф держится слишком уж неприступно, и мы, разумеется, хотели бы, чтобы он лучше информировал нас о положении дел, но мы полностью ему доверяем и просим его продолжать заниматься нашим делом. Так ему и передайте… хотя, впрочем, пожалуй, я сделаю это сам. Я заскочу к вам чуть попозже. Сейчас, к сожалению, не могу, дела.

Я поблагодарил его за звонок, повесил трубку и снова взобрался по лестнице в комнату Вульфа. Как ни странно, он не читал. Книга лежала в стороне, а он сидел с видом великомученика.

– Я же сказал, что скоро спущусь, – проворчал он.

– Да, я понял, но в этом уже нет необходимости. Ситуация изменилась, и вы можете снова приступить к работе. Звонил Хансен в качестве поверенного фирмы. Он сказал, О'Гарро слишком нетерпелив. Они вам полностью доверяют, что свидетельствует о том, как мало они… впрочем, не имеет значения. В любом случае, вы можете продолжать свою кипучую деятельность. Я, правда, не поинтересовался, фиксировался ли наш разговор.

Он взял в руки книгу.

– Прекрасно. Теперь у тебя есть все основания рассчитывать на небольшую передышку.

– Очень небольшую. Хансен обещал заглянуть попозже.

Он что-то пробурчал в ответ, и я ушел.

Передышка продлилась минут десять, а может, и все одиннадцать и закончилась в самый неподходящий момент. Я как раз включил телевизор и смотрел матч между «Гигантами» и «Хитрецами», когда зазвонил телефон, счет был два-один, шла четвертая подача, бил Вилли Мейз. Привернув звук, но не изображение, я взял трубку и получил сразу двойной удар. Уши мои услышали голос Оливера Баффа, говорившего, что О'Гарро и Хансен оба слишком нетерпеливы и потому оба неправы, и продолжавшего в том же духе, а глаза мои одновременно с этим увидели, как Мейз, будто какой-то паралитик, подал на центр поля, прямо в руки противнику, мяч, который даже я мог бы взять кончиком носа. Я отвернулся, чтобы не видеть больше этого позора, но Баффа был вынужден дослушать до конца. Покончив с ним, я выключил телевизор и снова поднялся по лестнице.