Сорок уроков русского (уроки 1 - 7) Изгой Великий (глава 1) - Сергей Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для подкованных моих друзей, вот номер моего Яндекс-кошелька: 410011487061464
Изгой Великий
Глава 1
Дорогие читатели!
Вот уже пять недель в каждый четверг я выкладывал по одному уроку из новой книги «Сорок уроков русского». Мне очень важно было услышать ваши голоса, звучавшие в комментариях и письмах. Причем, самые разные: и те, что воспринимают уроки как глоток живой воды, и те, кто оставался в растерянности от прочитанного, мол, все это интересно, однако очень уж сложно. Было важно услышать голоса скептиков и, в особенности, ворчливых, пресыщенных, утративших веру во всё и вся. Если бы их не существовало в сетях, я бы их придумал и сам писал исполненные крайнего нигилизма комментарии, чтобы читатели ощутили контраст мнений и воззрений на наш великий и могучий Дар Речи. Публикация уроков это своеобразный тест, попытка измерить температурный градус нравственно-психологического состояния общества и его духовно-волевой потенциал. И я весьма доволен вашими отзывами, ибо слово еще способно выбивать искру мысли, будить воображение и желание СОТВОРЧЕСТВА, а это значит, политики и политтехнологи всех мастей слишком рано взялись за лопаты, дабы похоронить устремление России к духовным ценностям и навязать потребительскую модель существования.
Публикацию уроков я непременно продолжу, однако при этом предупреждаю: иным неподготовленным читателям дальше будет еще сложнее, ибо уроки выстроены по определенной внутренней драматургии и порядок их подачи не случаен. Если хотите, уроки это высшая математика слова, где неприемлемы торопливость и невнимательность. Уроки это медленное, осмысленное чтение, требующее повторения, которое, как известно, мать учения.
Но сегодня я сделаю паузу и заполню ее публикацией первой главы из нового романа «ИЗГОЙ ВЕЛИКИЙ», который очень скоро увидит свет. Эта книга написана более года назад, и все это время лежала у меня в столе. Был изначальный замысел предъявить вашему вниманию сначала первые «Уроки русского» и лишь затем этот роман, написанный в жанре исторической прозы, но о сегодняшнем дне.
продолжается сбор средств на издание книги "Сорок Уроков Русского"
1. ПРИБЫЛОЙ ВОЛК
Будучи невольником, он наконец-то испытал все радости жизни и благоденствовал на острове целых два года, впервые не испытывая невзгод и горестей. Вдоволь было всего – времени, изысканной пищи, ласковых наложниц и, прежде всего, много превосходного папируса, чернил и дерзких мыслей. Будучи рабом, он мнил себя господином, и казалось, это состояние продлится бесконечно, хотя блаженство вызывало в нем чувство хрупкости мира, и по велению Ариса, на острове не позволялось громко кричать, бить в барабаны и отбивать часы полудня и отхода ко сну.
Все эти благодатные дни покоя даже море не волновалось, тихо плескаясь в бухте в пору осенних бурь, словно младенец в ванне.
Так продолжалось, пока однажды к острову не причалил чужой корабль, на парусах коего красовался неведомый знак – сдвоенный черный крест. Полагая, что это пожаловал господин, либо его посланник, подневольный философ явился на пирс, но с горделивой триеры сошел человек уважаемого возраста и весьма властного вида, обряженный в судейскую мантию. Двое слуг вынесли и установили на причале деревянное кресло, напоминающее трон с высокой спинкой, двое других принесли пирамидальный деревянный ларец на ножках, украшенный теми же черными знаками и увенчанный золотым шаром. Философ, как полагается, преклонил одно колено и потупил взгляд. Незнакомец в мантии мог быть кем угодно – доверенным лицом господина, вновь назначенным сатрапом острова или вовсе новым господином, однако он назвался всего лишь именем Таисий Килиос, никак не обозначив своего статуса и положения.
И что более всего заставило встрепенуться, обратился к рабу по настоящему имени!
– Встань, Аристотель Стагирит! – велел он и сам сел в кресло.
Звучание собственного имени напоминало манящую песнь морской сирены. Философ встал, но не избавился от чувства напряженного ожидания, и настораживало его не само появление этого человека, а ларец, несомый слугами, вернее, венчающий его золотой шар, означающий высшую власть коллегии эфоров.
Гость откинул крышку пирамиды и извлек оттуда книгу.
– Посмотри и ответь: чьему перу принадлежит сочинение?
Философу хватило одного взгляда, чтобы узнать свой труд о путешествии в Великую Скуфь, созданный более года назад и присвоенный господином. Правда, это была уже копия, переписанная явно рукой доксографа, на дешевом жестком пергаменте и, судя по засаленности титула, изведавшая множество чтецов.
– Здесь стоит имя Лукреций Ирий, – осторожно проговорил невольник. – У меня нет оснований предавать авторство сомнениям…
Человек в судейской мантии невозмутимо извлек из ларца еще одну рукопись, так же изрядно изветшавшую.
– А кто сотворил сей труд?
Руки у Ариса дрогнули: перед ним оказался список его собственного трактата о нашествии варваров, их нравах и гибели библиотеки Ольбии. Того самого трактата, который сделал его известным, но на титуле так же стояло имя жаждущего славы олигарха!
Ожидая ответа, гость взирал на раба с непроницаемым лицом сфинкса, и угадать, что хочет, было невозможно. И тут философ схватил себя за руку, как вора, забравшегося в свой карман: даже не продолжительная жизнь в неволе незаметно насытила его трепещущим страхом, отчего и виделась ему хрупкость мира. Он вспомнил учителя Биона и, вскинув голову, открыто воззрился в лицо эфора.
– Авторство этих сочинений принадлежит мне, – гордо произнес Арис, при этом испытывая студеное дыхание опасности. – Но кто ты, незнакомец, чтоб спрашивать об этом?
Синяя судейская мантия, этот шар на ларце, знаки в виде сдвоенного креста и зрящего глаза вдруг соединились в единую логическую цепь и могли означать, что перед ним представитель некого верховного карающего суда эфоры или герусии. В тот же миг вспомнилась судьба оригинала первого трактата, публично преданного огню, и леденящая рука предчувствия легла на пересохшее горло.
– Таисий Килиос, – просто назвался гость.
– Мне твое имя не знакомо… – начал было говорить невольник и смолк, ибо взор судьи более напоминал щелчок бича.
– Почему же на титулах стоит другое имя? – бесстрастно спросил он. – Ты умышленно скрыл авторство?
Философ выдохнул знобящий сердце холод и кратко рассказал о своем тщеславном господине, купившем его на берегах Персии, об условиях жизни на острове и нынешнем положении раба. Он выслушал это так, словно уже знал все, что приключилось с Арисом.
– И ты утверждаешь, что Лукреций Ирий присвоил твои сочинения? – уточнил он.
– Он сделал это по договору со мной, – честно признался философ.
Таисий Килиос продолжал испытывать его, ничем не выдавая своих чувств и намерений.
– Готов ли ты вернуть свое имя на титулы?
– Готов.
– Это равнозначно смертному приговору.
Образ Биона на минуту возник перед взором, и в ушах прозвучало его повелительное слово:
– Зри!
– Если в Элладе не внимают словам философов, а казнят за свои труды, то исчезает смысл существования, – с достоинством произнес Арис, ощущая прилив сил. – И наступает смерть всякой мысли.
Таисий Килиос вернул в ларец рукописи и откинулся на высокую спинку кресла, взирая на кипящую бликами воду бухты. Он что-то вспомнил, и лицо его слегка оживилось.
– Ты видел, как варвары вышли из моря?
– Да, эфор. И это было невероятное зрелище…
– И утверждаешь, они способны дышать в воде, как рыбы?
– Нет, надзиратель, сего я не утверждаю.
Тот надолго задумался, и теперь было понятно, о чем – вспоминал трактат, принесший Арису известность, и, вероятно, взвешивал степень его вины. Философ же продолжал стоять перед ним и был самому себе судья, и сам себе выносил приговор, перебирая в памяти все, к чему подтолкнул его любопытствующий и одновременно по-юношески мятежный, возмущенный дух несколько лет назад.
– Ты раскрыл в трактате тайну изготовления пергамента, – заключил эфор. – По законоуложению коллегии подлежишь смертной казни. И с мертвого тебя снимут шкуру…
Его дважды пощадили варвары, ибо он узрел их слезы, а потом проникся их мировоззрением; теперь же не приходилось ждать пощады, поскольку впервые он открыто смотрел опасности в глаза, воплощением коей сейчас был Таисий Килиос, и не видел никакого сочувствия, не обретал малейшей надежды на спасение. Поэтому Арис попытался вызвать милость словом.
