Маленький клоун с оранжевым носом - Павел Амнуэль

— Алекс был твоим другом, прими мои соболезнования, — начал Шауль, не собираясь ходить вокруг да около и действительно сберегая мое и, главное, свое время.

— Алекса убили, — сказал я. — Подозревают меня, Ирину, даже его мать, потому что мы были дома в тот момент.

— Глупо, — сказал Шауль. — Ты хочешь, чтобы я поговорил в полиции? Кто ведет это дело?

— Я не хочу, чтобы ты говорил в полиции. Я хочу, чтобы ты рассказал мне наконец, что произошло между тобой и Алексом тогда, в кибуце Шкуфим.

— Зачем тебе? Это давно…

— Я ищу мотив. У кого-то должен был быть мотив для убийства.

— Ты в своем уме? Это было так давно…

— Значит, у тебя был мотив?

— Тогда? Конечно! Еще какой! И что? Не понимаю. Алекса я не видел около… сколько же… почти шесть лет. Пока ты мне не позвонил, я о нем и не вспоминал. Какая разница, что было у нас с ним шесть лет назад?

— Многомирие, — сказал я. — Ты же знаешь…

— Эту вашу с ним идефикс? Помню. Какое отношение… Многомирие! Он еще какого-то Эверетта все время упоминал. Физик, да? Американский, кажется…

— Мы теряем время, — нетерпеливо сказал я. — Ты можешь мне просто и ясно — сам же говоришь: столько времени прошло, можно и без секретов — рассказать, что тогда между вами произошло?

Шауль бросил взгляд на часы.

— Могу, — сказал он. — В двух словах? Он меня достал. Я был тогда в кибуце начальником ювелирной фабрики. Помнишь?

— Еще бы, — сказал я.

Еще бы не помнить. Кибуц Шкуфим, расположенный на полпути между Афулой и Кармиэлем, стал для нас с Аликом «первым домом на родине». Молодые семьи частенько после репатриации ехали на полгода-год в какой-нибудь кибуц (надо еще, чтобы приняли, руководство кибуцев очень тщательно отбирало новоприбывших: ведь им предстояло не просто жить на природе, но и вкалывать на разнообразных работах, не только и даже не столько сельскохозяйственных, в общем — куда пошлют). Предполагалось, что это очень полезно: во-первых, свежий воздух (напоенный пикантными запахами коровника), во-вторых, никаких проблем с жильем и трудоустройством, все брал на себя кибуц, и в-третьих, хорошая семейная атмосфера и практика в языке иврит, что очень важно для новоприбывшего на первых порах. У этого благолепия был один недостаток, но зато очень существенный: развитой кибуцный социализм. Деньги тебе не положены, все, что зарабатываешь, идет в кассу кибуца, кормят в столовой, телевизор в дом выдают со складов кибуца, работаешь там, куда пошлет собрание… Алик с Ирой приехали первыми и быстро поняли, что такая жизнь не по ним — кажется, на следующий день после приезда, когда явилась толстая тетка и потребовала отдать маленького тогда Игорька в кибуцный интернат, поскольку дети мешают взрослым работать на благо новой родины и отдыхать на благо здоровья, которое также является собственностью не вашей, а принявшего вас кибуца.

Полгода Алик с семьей все-таки выдержал — и нас с Галкой дождался, куда ж нам было приезжать, если не к Гринбергам, — а потом мы вместе уехали в Иерусалим, где знакомые сняли нам квартиры и даже нашли для начала подработку.

Шауль Бардана заведовал в кибуце небольшой фабрикой по производству ювелирных украшений — кулонов, браслетов, подвесок — из драгоценных камней и золота. Именно эта фабрика, на которой работали три десятка кибуцников, тех, что помоложе и у кого точнее рука и взгляд, приносила кибуцу львиную долю дохода; от коров и кур были одни убытки, а банановая плантация с трудом окупала собственное содержание. Поэтому Бардана был в кибуце уважаемым человеком, и Алику повезло: не прошло и недели после приезда, он еще не успел впасть в депрессию, когда Шауль явился вечером к нему домой и предложил Ире попробовать свои умения на его фабрике. Через месяц нашлась на фабрике работа и для Алика — проверять и чинить дорогостоящую аппаратуру в которой он сначала не смыслил ни уха ни рыла, но быстро выучился, за что опять же отдельное спасибо Шаулю, объяснившему, на что нужно нажимать, что отвинчивать и как составлять программы юстировки точной аппаратуры. Когда приехали мы с Галкой, моей жене тоже нашлась у Шауля работа, а мне нет, и я проявлял свое знание теоретической физики, ухаживая за огромными и воинственными индюками.

У Алика, как обычно, были проблемы со здоровьем, и, пока я не приехал, он сам записывал каждый случай «аномалий»: где, что и как у него болело, и можно ли было объяснить недомогание обычной простудой или пищевым отравлением (тогда он шел к кибуцному врачу и получал порцию таблеток), или эвереттическим замещением внутренних органов (и тогда никому об этом говорить не следовало, терпеть и аккуратно записывать сначала в толстую тетрадь, а потом, когда появилась возможность работать на компьютерах, — в файл, хранившийся в отдельной секретной директории под паролем, который не знал никто, кроме Алика, а потом и меня, естественно).

Однажды едва не пришлось «расколоться» — когда что-то произошло у Алика с ногами. Никогда прежде с ним такого не случалось, и мы очень перепугались. Как-то утром (недели через три после нашего с Галкой приезда) он не смог встать с постели, сильно болели ступни, обе ноги распухли, и даже на глаз было заметно, что увеличились кости — на ступнях и, видимо, в голени. Нам-то было понятно, в чем причина, но как рассказать об этом другим? Тому же врачу по имени Ицик, хорошему парню, умевшему лечить простые болезни, но наверняка неспособному понять механизма склеек ветвей Многомирия.

Шаулю Алик все-таки кое-что кое-как тогда объяснил. Пришлось, по его словам. Иначе, заботясь о здоровье своего сотрудника, Шауль отправил бы Алика в больницу «Эмек» в Афуле, там сделали бы рентген, может, даже назначили операцию, в Израиле с этим быстро: чуть что — на стол, резать, вправлять, вшивать, это у них замечательно получается, мертвые, говорят, встают и танцуют, но Алику все это было совершенно не нужно, и пришлось Шаулю объяснить — не все, конечно, все он и не понял бы, но кое-какие элементы теории Многомирия и Аликиного во всей этой фантасмагории участия. По-моему, Шауль не поверил ни одному слову, но и спорить не стал — дал Алику отпуск на неделю и приходил каждый вечер справляться о здоровье. Очень заботливый начальник. Что-то из объяснений он, похоже, запомнил: фамилию Эверетта, к примеру

Ноги у Алика болели дня три — потом, как обычно, все сняло, как рукой, только складки на коже остались, и мы долго спорили: считать ли это косвенным результатом склейки или самой склейкой в натуральном виде. Ира не любила эти наши разговоры, она очень нервничала, когда у Алика начинала болеть печень или что-нибудь другое, или когда он слышал или видел то, что вовсе для него не предназначалось. У меня даже сложилось впечатление, что когда-то, может, не так давно, Ира собиралась совершить по отношению к мужу нечто предосудительное, и боялась, что в другой ветви она этот плохой поступок совершила — должна была совершить, если здесь выбрала иную альтернативу. Разве не мог Алик случайно услышать разговор об этом той Иры или увидеть, как она что-то такое делала? Мог, Ира была в этом уверена. И нервничала.