Сибирский эндшпиль - Джеймс Хоган

- Мудро. Я начинал, как юрист, знаете ли. Это оказалось не то, о чем я думал. Пороки и зависть, как будто вернуться назад в джунгли. Ни чувства достоинства, никакой этики не осталось. Только деньги. Продали душу корпорациям. И я вышел из игры. Попал на государственную работу, в юридическом отделе АИП в Вашингтоне.

- Агентство Индустриальной Политики давно разогнали.

- Да, конечно, это было давно... - Нолан собирался продолжить, но, похоже, передумал.

- Как бы там ни было, я пришел, чтобы сказать: с вами хочет поговорить Лученко. Его камера там, на другом конце.

Мак-Кейн поднял брови, удивившись тому, что американец бегает с поручениями для русского старосты. Потом пожал плечами и поднялся.

- О'кей. Пошли.

Они прошли мимо игроков, все еще изрыгающих разнообразнейшую брань, мимо следующей секции. Бородач у центрального стола заваривал чай у большого кипятильника, слушая своего соседа:

- Она никогда никому ни в чем не верила. Она звонила мне и спрашивала, где ее дочь. Я отвечал: "Она вышла" - и через пять минут она звонит опять и спрашивает то же самое. Даже голос меняла, но я-то знал, что это она, потому что...

В следующей секции были в основном азиаты, у одной стены, а у другой лежал с книжкой одинокий здоровяк с высоким лбом.

Проходя через следующую секцию, Мак-Кейн услышал обрывки разговора, какой-то мужчина, судя по голосу, поляк, рассказывал своим товарищам:

- Они остановились под Варшавой и два месяца ждали, пока немцы разделаются с польским сопротивлением. Они специально так сделали.

- Ерунда. - ответил кто-то. - Они не могли идти дальше. Они же наступали весь июль.

Первый голос упал до шепота:

- Эй, Смовак, кто это?

- Новичок - в передней секции.

В разговор вмешался сидящий рядом пожилой:

- Мой отец был там - с армией Конева...

- Американец. - добавил Смовак.

Еще один заключенный лежит на койке, мрачно глядя на стоящую на тумбочке фотографию женщины... В конце концов они добрались до последней секции. Пять секций, в каждой место для восьми человек: блок вмещает сорок.

У последнего стола их ждали двое. Сидящий с краю был толстым, почти круглым, его редеющие волосы были зачесаны назад, типично, по-русски. Пухлое круглое лицо с тройным подбородком. Мак-Кейну пришло в голову, что этот толстяк более естественно выглядел бы у доски с указкой, или в палисаднике пригородного дома, подстригая розы. Тот, что помоложе, напротив, был крепко сложен, с всклокоченными черными вьющимися волосами и подбородком, по цвету напоминающим вороненую сталь. Его глаза уже изучали Мак-Кейна, как возможного противника.

Круглолицый кивнул Мак-Кейну на стул и тот сел напротив вышибалы. Никто не протянул ему руку, а сам он решил не напрашиваться. Нолан, которого Мак-Кейн уже успел про себя назвать "Иисусом Ползучим", сел через два стула от него.

Перед круглолицым на столе лежала картонная папка для бумаг цвета буйволовой кожи, а рядом - папка с какими-то таблицами.

- Вы - новый американец, мистер Эрншоу, два-семь-один-ноль-шесть. сказал он, глянув в бумаги. - Из Пасифик Ньюс, Калифорния.

- Правильно.

- Тут сказано, что вы журналист.

- А-га.

- Меня зовут Лученко. Я староста этого блока. Это Йосип Майскевик.

Мак-Кейн вежливо кивнул. Майскевик продолжал молча глядеть на него.

- Вы знаете местные правила?

- Мне немного рассказали об этом в моей секции, когда меня доставили.

- Не думайте о Замке, как о карательном заведении. Здесь всего лишь поощряется социально предпочтительное поведение и отношение к делу. Здесь действует не принуждение, а инициатива и привилегии. Но привилегии надо заслужить. Я отвечаю за выполнение правил в нашем блоке. Если вы захотите связаться с официальными лицами, или у вас будут жалобы - обращайтесь ко мне. Кроме того, я назначаю на работы. Вы будете работать в Центре, в механической мастерской, начиная с завтрашнего утра.

Лученко продолжал объяснять правила, процедуры, и тому подобное. Над ним стоит старшина блока, также заключенный. Старшина блока может обращаться непосредственно к коменданту блока, о котором говорил капитан, принимавший Мак-Кейна. Начальником блока В был полковник Бочавин. Над ним стоял комендант Федоров, но судя по всему, он крайне редко спускался с небес, чтобы лично встретиться с заключенными. Неисправимых, не желавших включаться в процесс перековки, ждали неприятности и одиночное заключение в карцере. Система наказаний была более или менее стандартной, и новички скоро осваивались с ней, зная сколько за что можно получить. Опоздание в свой блок за час до отбоя - три дня, оскорбление охранника, который в тот день был в плохом настроении - неделя, Драка с другими заключенными или отказ работать - тут вы уже попадали в категорию месяц-и-больше. Нападение на охранника обходилось не больше трех дней - "до того, как вас расстреляют", - с улыбкой пояснил Нолан.

- Я думаю, что вы будете благоразумны. - подвел черту Лученко. - Вы увидите - я буду относиться к вам так, как вы относитесь ко мне. Об остальном вам расскажет Нолан. У вас есть какие-нибудь вопросы?

Пока Мак-Кейн слушал, он решил, что что-то в Лученко не сходится. Русский пытался быть грубым и жестким, но это у него не получалось. Как у торговца, выполняющего на практике все, что он прочитал в книгах об убеждении клиента - только выразительности не хватает. И, похоже, упоминание о благоразумии скорее для спокойствия Лученко, чем для меня. подумал Мак-Кейн. А этот молчун Майскевик, зачем он здесь? Уж не намек ли на то, как работает структура власти, если кто-то ей не подчиняется? Да, это, пожалуй, именно так. Лученко необходима сильная рука за спиной.

- Один вопрос. - ответил Мак-Кейн. - Я был арестован, вместе с моей коллегой из службы новостей. Ее зовут Пола Шелмер. Мне ничего не сказали ни о ее здоровье, ни где она находится. Я хотел бы поговорить с комендантом блока, узнать хоть что-нибудь.

Лученко на секунду поджал губу, затем сделал на листочке в папке какую-то пометку.

- Я ничего не могу обещать. - ответил он. - Запрос будет передан.

- Я был бы очень благодарен.

- Что-нибудь еще?

- Это все.

- Отлично. Как я уже сказал, выполняйте правила, и скоро вам станет легче. Как вы со мной, так и я с вами. Вот что я могу вам сказать.

Мак-Кейн вернулся в переднюю часть камеры, и сел у края стола, слушая оживленную математическую дискуссию Рашаззи и Хабера. Нолан, неслышно следовавший за ним, притянул стул и сел рядом.

- Хорошо, что здесь еще один американец.

- Здесь много американцев?

- Двое, в других камерах. Но мне с ними не о чем говорить. Слишком наглые и горластые. - Нолан все время улыбался, словно избегая казаться раздражающим. Для Мак-Кейна это было чересчур напоказ и дьявольски раздражительно. Но это только его первый день; это он должен сюда вписаться.