Лоскутный мандарин - Гаетан Суси

Вдруг одна мысль затмила все остальные и настолько им овладела, что он даже вскочил с постели. Пегги пообещала купить ему костюм – так тому и быть. Она ему еще говорила, что будет выбирать костюм вместе с ним, и он пойдет в нем в мюзик-холл. С этим тоже все в порядке. Но ему придется раздеваться у нее на глазах. Он бросился на кровать, чтобы телом прикрыть бешено забившееся от страха при этой мысли сердце, стук которого, казалось, отдавался от стен. С его губ сорвался тихий стон, как у издыхающей собаки. Он напрягся изо всех сил, пытаясь вызвать воспоминания о родных краях. Выпрямился, как будто нашел ответ на мучавшии его вопрос. Храбро вынул ремень из брюк и повесился на нем.

Ксавье упал на собственные штаны – крюк, с которого свисал ремень, выскочил из прогнившего потолка, и подручный очутился на полу, прилично отбив себе зад. Так он там и сидел, удивленно озираясь по сторонам.

– Я чуть было не умер.

В конце концов, когда у него нервы напряглись до предела, как струны, вот-вот готовые лопнуть, он прижался виском к стене и провалился в сон, глубокий, как обморок.

Спал он долго, а когда проснулся, почувствовал себя совершенно измотанным, все мускулы болели так, будто он всю ночь дрался. Парнишка стал машинально одеваться, но потом, хоть ему очень не хотелось, должен был раздеться и снова одеться, потому что он забыл о своих планках. После этого подручный открыл лягушачий ларец и погладил пальцем лягушке брюшко, что ей всегда очень нравилось, но на этот раз примадонна пребывала в печали. Она была обижена на него за то, что всю ночь провела в заточении, – потому и хандрила.

– Прости меня, – сказал он. – Я больше никогда так не буду с тобой поступать.

Пегги постучала в дверь, как они условились, около одиннадцати. Около десяти секунд он ждал с закрытыми глазами, прижав кулак к груди, потом отворил дверь. К жизни своей он относился серьезно.

И отступил назад, как будто его кто-то толкнул. Перед ним был не иначе как первый цветок первого утра творения. Пегги подкрасила губки, напудрила личико, подвела глазки (совсем немного), с мочек ушей у нее свисали два маленьких синеньких перышка. Красный ореол шляпки, матросский костюм с плиссированной юбкой, туфельки на низком каблучке и ленточки, вплетенные в черные косы. «Единственное, чего ей недостает, – это скакалки», – подумал Ксавье со странным чувством возвращения в детство. – От тебя пахнет ручейком, – сказал он. Она, казалось, не вполне поняла, что именно он хотел сказать ей этой фразой. Что-то вспыхнуло в ее взгляде, будто кто-то чиркнул спичкой, и погасло. Ксавье объяснил: Пегги была как струя свежей воды. А он, наоборот, чувствовал себя так, будто всю ночь провел в сточной канаве. Насколько он помнил, ему никогда не доводилось бывать в лесу, но ему казалось, что, подходя к ручью, чувствуешь его запах, и от нее исходило то особое благоухание свежести, которое он себе представил. Он сказал ей об этом. Такое сравнение отнюдь не ухудшило настроение Пегги. Глаза ее заблестели снова.

В тот день в Нью-Йорке было чудесное утро, в небе ослепительно сияло солнце, создавая ощущение праздничной субботы. Яркая зелень деревьев, плавные линии улиц и мостов, изящные контуры зданий. Пегги выбирала самые красивые, зеленые и веселые улицы и проспектыу даже если они не вели их к цели кратчайшим путем. А Ксавье шагал, уныло опустив голову, будто перед носом его висел отвес. Пегги не очень беспокоило пасмурное настроение парнишки. Она больше думала о том, какие удовольствия его ждут, полагая, что он просто не сможет остаться равнодушным. Она была совершенно уверена в том, что, одев Ксавье с иголочки, сделает его счастливым.

– К тому же, – заметила она, – когда переоденешься, всегда чувствуешь себя лучше.

Ксавье свернул с улицы в сквер, подошел к скамейке и сел, как будто устал и решил отдохнуть.

– Что с тобой?

Подручный не ответил. Уперев локти в колени, он безучастно рассматривал муравьев, перетаскивавших травинки. Пауза затягивалась. Пегги села рядом с ним, почти к нему прижавшись, и положила ногу на ногу; Пегги повернулась к нему спиной и стала внимательно изучать собственные ногти; Пегги встала и некоторое время стояла, подперев плечом дерево; в конце концов Пегги снова села на скамейку, но на этот раз – на дальний ее конец, подальше от него, и стала так вздыхать, будто хотела, чтобы вздохи ее дошли до небес. Все это она делала, желая ему показать, что ждет его. А Ксавье все сидел – молчаливо и неподвижно. Примерно четверть часа он вообще не пошевелился.

Он как-то отреагировал на ее присутствие только тогда, когда она шмыгнула носом. Пегги осторожно терла себе глаза. Ксавье жалобно произнес:

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь покупал мне костюм.

Срывающимся голосом Пегги спросила его почему, и Ксавье ответил ей тоном, не терпящим возражений:

– Потому.

– Но ты же понимаешь, что в мюзик-холл не ходят, вырядившись, как ты.

– Это моя рабочая одежда, – парировал подручный, хоть было ясно, что он не слишком уверен в силе своего довода.

– Ты что, считаешь, что в субботу вечером люди ходят в мюзик-холл в рабочей одежде?

Она произнесла это с нарочитым спокойствием и сдержанностью, потому что хотела дать ему ясно понять, что, несмотря на веские причины не сдержаться, у нее достало великодушия не поддаться этому искушению. Подручный это прекрасно понимал, он сам себе был противен до крайности, но ничего не мог с этим поделать. Это было выше его сил. С похоронной торжественностью он оценил последствия – последствия для него самого, и ту печаль, на которую он обрекает молодую женщину. Так тому и быть. Он услышал, как с языка его сорвалось:

– Если это так необходимо, я думаю, мне лучше вообще не ходить в этот твой мюзик-холл.

Он заметил, что сжатые в кулачки изящные руки Пегги безвольно упали на ее изящные бедра.

– Ну, что ж, если тебе так больше хочется…

Она встала со скамейки, Ксавье так и сидел, сгорбившись, уперев локти в колени, продолжая на нее смотреть и испытывая к себе самому невероятное отвращение. Пегги собралась уходить. Но перед этим решила убедиться, что ремешок ее сумочки надежно держится на плече, – так она давала пареньку последний шанс задуматься над своими словами и извиниться. Ксавье угрюмо рассматривал фаланги и суставы пальцев. Он жалел, что ничего у него рано утром не получилось с ремнем. От той попытки у него остались только желтоватые следы на шее, которые он пытался скрыть, подняв воротник.

Пегги не выдержала:

– Почему? Можешь ты мне объяснить почему? Что, черт возьми, такого страшного в покупке нового костюма?

Он сказал, что такие вещи предназначены не для него. И печально добавил:

– И потом, я все равно не знаю, как это делают, как одежду покупают…

Пегги хмыкнула.

– Надо же! Это совсем не трудно. Выбираешь, что тебе нравится, идешь в примерочную, смотришься на себя в зеркало, потом платишь и – до свидания. Вот и все.

Она проговорила это больше себе самой, тихо так сказала, почти шепотом, скорее чтобы привести в порядок собственные мысли; она понятия не имела, какую реакцию вызовут ее слова. Все ее радужные надежды на праздник вдруг развеялись в пух и прах, исчезли, испарились, дымком растаяли в воздухе. Но вдруг Ксавье распрямился! (Это было его первое движение за последние полчаса.) При слове «примерочная» с ним произошла удивительная метаморфоза. Ей пришлось объяснить ему, что оно означает. Он хотел совершенно точно уяснить себе, что это такое. Потом он спросил, можно ли ему туда пойти одному.

– Конечно, а как же иначе? -спросила она, отпрянув от неожиданности.

Лицо Ксавье озарила улыбка.

Страхи его улетучились, Ксавье почувствовал то же самое, что каждый день ощущал на стройке, когда снимал свои пудовые башмаки: как будто у него сзади вырастали крылья. Все его восхищало, приводило в изумление, как чудо, вызывающее в душе трепет. Он часто смеялся – громко и от души. Когда они вошли в универмаг, его длинные ноги несли его, казалось, сами по себе; он не знал, что такое прилавки, и постоянно оказывался за ними рядом с продавщицами, что неизменно смешило Пегги. Все там было для него новым и неожиданным – светильники, обилие товаров, щелканье кассовых аппаратов, звон монет и шелест купюр, яркие указатели. Временами у него начинали болеть глаза, словно он пристально смотрел на солнце.

В конце концов настало время покупать костюм. Двойку, будьте любезны, двубортную, из чистой шерсти мышиного цвета, в синюю крапинку, но очень мелкую, такую, что заметить можно, только если носом в ткань уткнешься. И, кроме того, – только представьте себе! – не одну, не две, а целых три рубашки в тон костюму, и все с жестким воротничком – только вообразите себе на минуточку! Эта необъяснимая бескорыстная щедрость, желание сделать подарок просто для того, чтобы доставить ему удовольствие, вызвала у подручного слезы. Почему все это ему – Ксавье? Мисс Пегги сама выбрала ему галстук-бабочку – фиолетовый, не больше большого пальца величиной. Ксавье скептически оглядел себя в зеркале, отягощенный сомнениями, гадавший, почему эти вещи сидят на нем не так шикарно, как на манекенах, которыми он любовался в витринах универмага. Но Пегги уверила парнишку в том, что выглядел он просто восхитительно. Он шепнул ей застенчиво на ухо: