Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Министерство Талейрана — Фуше 16 июля решило, невзирая на возражение Гувион-Сен-Сира, распустить Луарскую армию; 24 июля оно составило, при деятельном участии Фуше, проскрипционные списки, в которых последний, по словам Талейрана, «не забыл ни одного из своих друзей», а 22 августа произвело выборы. Ни для какой другой работы это министерство не годилось, да и не могло годиться, и должно было скоро сойти со сцены, осуждаемое одновременно и иностранцами и королевскими приближенными. Роялисты были возмущены тем обстоятельством, что в совете министров заседает «цареубийца» Фуше. Александр не мог простить Талейрану ни оппозиции, которую последний оказывал всем его проектам на Венском конгрессе, ни договора с Австрией и Англией, заключенного им 3 января 1815 года. Фуше был принесен в жертву первым и 19 сентября назначен посланником при дрезденском дворе. 24 сентября Талейран подал королю прошение об отставке, надеясь, что она не будет принята. «Если кабинет подает в отставку, то я найду других министров», — ответил король.

Людовик XVIII. «Нас провели», — говорил своим интимным друзьям Талейран, пораженный этим ответом, совершенно противоречившим всем его ожиданиям и всем его представлениям о характере короля. Выло ли это естественной склонностью или результатом долгой и бездеятельной жизни в качестве претендента, но Людовик XVIII боялся всяких деловых забот и избегал всякого труда. Физической неподвижности, на которую его обрекала подагра и изуродованные ноги, соответствовала некоторая оцепенелость духовной деятельности. Насквозь проникнутый сознанием законности своих прав, убежденный в божественном их происхождении, он намерен был неуклонно пользоваться ими и спокойно наслаждаться властью; трон был для него просто самым мягким из всех кресел. Политический режим, подобный английскому, Людовику XVIII нравился в том отношении, что позволял царствовать, не управляя и возлагая на министров всю тяжесть деловых забот, — такой режим благоприятствовал его лени и дилетантским наклонностям. Какая-нибудь ода Горация или удачно переданная сплетня занимали его гораздо больше, чем заседание совета министров или выработка законопроекта.

С другой стороны, ясный и скептический ум короля, мало способный поддаваться иллюзиям, определенно подсказывал ему, что Францией невозможно управлять иначе, как на основе либерального режима, и он прекрасно понимал, что при малейшей попытке произвести какие-нибудь существенные перемены в учреждениях, созданных революцией, он ставит на карту свою корону с величайшим риском окончательно ее потерять. А в шестьдесят лет ему вовсе не хотелось снова начать цыганскую жизнь, бродя с одного места на другое — из Вероны в Митаву, оттуда в Гартвель, Гент ит. д. Двадцать с лишним лет изгнания внушили Людовику XVIII отвращение к такому бродяжническому существованию, и, по словам Тьебо, «он твердо решился умереть на престоле, и у него хватило ума и благоразумия, чтобы осуществить срое желание на деле». Такой монарх, если бы он был один и мог свободно следовать влечениям своей природы, вполне был бы способен дать Франции возможность постепенно пройти школу парламентского режима. К несчастью, оп был не один, а стремление к спокойствию неоднократно заставляло его делать уступки резким выходкам окружавших его фанатиков и давлению еще более фанатической палаты, далеко не являвшейся точным отражением общественного мнения страны.

Приближенные короля. Среди приближенных Людовика XVIII мы должны прежде всего указать на родного брата короля, графа д'Артуа, который любил хвастать тем, что он и Лафайет — единственные люди во Франции, не изменившие своих убеждений с 1789 года. Это был узкий ум, с ограниченным кругозором, упорный в своих немногих идеях, сторонник крайней реакции, которую граф д Артуа считал и законной и возможной; он имел свой собственный отдельный двор в Марсанском павильоне, свой тайный кабинет, свое закулисное министерство и пытался играть роль «контрправительства», опираясь на фанатических эмигрантов, надеждой и королем которых он был. Рядом с ним стоял сын его, герцог Ангулемский, не лишенный здравого смысла и сердца, но отличавшийся какой-то странной робостью и обезличенный своим отцом и своей женой, влиянию которых он подчинялся и увлечения которых разделял. Герцогиня, дочь Людовика XVI, испытывала вполне понятную ненависть ко всему тому, что связано было с революцией; ее чисто мужская энергия заставляла ее не только одобрять все резкие меры, но даже требовать еще более суровых: никто не добивался так беспощадно, как она, осуждения маршала Нея. Что же касается герцога Веррийского, то слишком занятый игрой в генералы, он совершенно не вмешивался в политику, а если ему иногда и приходилось высказывать какое-нибудь мнение, то это делалось с такой резкостью и грубостью, что мнение это весьма неохотно выслушивалось и не производило особого впечатления на уравновешенный и спокойный ум Людовика XVIII.

Партии: ультрароялисты. Вокруг этого роялистского главного штаба шумела немногочисленная, но весьма крикливая армия чистых роялистов, так называемых «ультра», которые вследствие растерянности слишком ограниченного избирательного корпуса дважды получили большинство в палате. Внезапное их падение в период Ста дней, тревога, пережитая в изгнании, сожаления о едва лишь возвращенной и так легко снова утерянной власти — все это довело их страсти и ненависть до бешенства. Для ультрароялистов вся Франция была сплошь населена изменниками, соумышленниками «ужасного заговора», и Ла Вурдоннэ точно выражал мысли своей партии, когда требовал «оков, палачей, казней». Процессы и юридические убийства Лабедуайера, Нея, братьев Фоше, Мутоя-Дюверне и многих других не в состоянии были утолить их жгучую жажду мести и кары, и эта бешеная страсть к репрессии и привела в конце концов к учреждению превотальных судов. Затем предстояло переделать дух нации, «раздавить», как этого требовал уже Ламеннэ во время Империи, эту «разрушительную философию, которая произвела такие опустошения во Франции и которая опустошит весь мир, если не будет, наконец, поставлена преграда ее дальнейшему распространению».

Для достижения этой цели необходимо вернуть духовенству преобладающее положение в государстве, и если невозможно предоставить ему школьную монополию, то хотя бы подчинить его надзору все дело народного образования; по отношению к прессе рекомендовалось пользоваться всеми деспотическими приемами императорского режима, обуздать ее с помощью цензуры и установления системы предварительных разрешений для всех периодических изданий. Если ультрароялисты не, доходили до требования возвращения национальных имуществ, владение которыми против всякой справедливости было гарантировано королевской декларацией, то они считали, что все ограбленные собственники уж по меньшей мере получат вознаграждение за понесенные потери в награду за страдания, которые они претерпели во имя «правого дела». Если бы король вздумал оказать сопротивление этим проектам, то следовало именно в интересах самой монархии не считаться с этим сопротивлением и кричать «И все-таки да здравствует король!»(Vive le roi quand тёте!). Вожаками этой партии были Ла Вурдоннэ, Шатобриан, Корбьер, Витроль и Виллель; теоретиком ее — Вональд. Газеты ультрароялистов назывались: Белое знамя (Drapeau Blanc), Ежедневная газета (Quotidienne), Монитер (Moni-teur), Парижская газета (Journal de Paris), Французская газета (Gazette de France), Консерватор (Conservateur), Религиозный Вестник (Memorial religieux). Журналь де Деба (Journal des Debats) вплоть до разрыва между Шатобрианом и Виллелем по большей части шел рука об руку с ультрароялистской прессой.

К партии крайних роялистов примыкало тайное общество с религиозной окраской, получившее известность под именем Конгрегации (La Congregation), политическая роль которого была официально признана с парламентской трибуны в 1826 году аббатом Фрейсину, министром по делам церкви. Своими начальными корнями Конгрегация восходила к эпохе Революции. В то время, когда публичное отправление богослужения было запрещено, несколько верных католиков собирались для выполнения своих религиозных обязанностей в бывшей семинарии заграничных миссий. Позднее эта группа продолжала существовать вопреки конкордату. С 1808 года и со времени ареста Пия VII она приняла характер тайного общества для защиты религии и одновременно превратилась в роялистскую ассоциацию, направленную против Наполеона и подготовлявшую Реставрацию. В 1814 году, по совету графа Феррана, вожаки этого общества сообщили о его организации королю и приняли в свой состав канцлера Дамбрэ. Вскоре в числе его членов начали фигурировать граф д Артуа и наиболее непримиримые роялисты. Усилиями этого общества удалось избрать в 1815 году депутатов «бесподобной палаты» (Chambre Introuvable)[25], оно же доставило людей 1822 года, а также депутатов возродившейся «бесподобной палаты», получившей название «вновь обретенной палаты» (Chambre Re-trouvee).