Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди

Он извлек из сумки косматый мех, полный вина. Приложился к нему, утер губы. Рубиновые капли, оставшиеся на ладони, напоминали кровь.

— Ты умный, брат. Умнее меня.

Кипарисы зашептали, соглашаясь.

— Я всегда тебя слушался. Но так нельзя. Нельзя!

Крик, эхом отразившись от скал, заметался меж темно-зелеными копьями деревьев, взбегавших к вершине горы.

— Я клялся. Я сдержу слово. Никому из людей…

Вернув мех в сумку, Биант глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и, нахлобучив шляпу, двинулся дальше. Словно боялся, что решимость в последний миг оставит его. Впереди открывался вид на гору Хаон. Брат Мелампа держал свой путь к ней.

Тени облаков неслись по склонам. Мнилось — горы, как корабли, плывут в бирюзовом море неба. Медвяно благоухали заросли тамариска, неся розово-сиреневую пену соцветий. Хор цикад и кузнечиков выводил извечный гимн Гелиосу. Издалека доносилось журчание водного потока. Путник миновал гранатовую рощу, чьи плоды еще не налились багрянцем зрелости; нырнул под ветви старой оливы, свисавшие до земли. Шум воды стал отчетливей. В нем различались переливы и всплески, звонкая дробь капель и бурный рокот. Краткий бег по камням — ступеням, ведущим в жилище чудовища — и путнику открылись шесть потоков, что вырывались из недр горы. Здесь подземная река Эрасин, текущая в утробе матери-Геи, являла себя людям.

Меж двух ближних потоков темнел скальный уступ, на котором примостился жертвенник. Именно он был целью Бианта. Оглядевшись, брат Мелампа приметил зонтик гиганта-фенхеля, одиноко торчавший на краю масличной рощи, срезал его под корень и очистил ствол от веточек. Плющ тоже нашелся без труда. Гибкая плеть не желала держаться — пришлось воспользоваться ниткой, выдранной из хитона. Шишку пинии Биант предусмотрительно подобрал по дороге.

Все, тирс готов.

Легко, без разбега он перепрыгнул узкий поток и встал над жертвенником. По краям алтаря виднелись полустертые знаки. Разобрать их Биант даже не пытался. Он и так знал: это древний жертвенник Реи, Матери Богов. Здесь давно не приносили жертв. Наверняка в округе есть тайные алтари Диониса, но Биант не имел времени для их поисков. Он надеялся, что Рея простит его, а Дионис — услышит. Ничего другого ему — предателю — не оставалось.

Тирс удалось воткнуть в расщелину за алтарем. Из сумки явились мех и медный ритон[56]. Биант до краев наполнил ритон вином; замер, собираясь с духом.

— Эвоэ, Вакх! Эван эвоэ!

Он плеснул на алтарь красной влаги — так, чтобы попало и на тирс.

— Услышь меня! Пожалуйста…

Плеснул еще раз. И еще.

— Я не жрец и не обучен таинствам. Но я принес тебе лучшее вино. Крепкое, настоянное на травах. Торговец уверял, что оно достойно богов. Тебе понравится!

Ритон опустел. В доказательство своих слов Биант отхлебнул из меха. Гремел набат потоков, извергавшихся из скалы. В воздухе висела водяная пыль. Семицветная радуга выгнулась над жертвенником. Знамение? Вряд ли. Тут, небось, всегда радуга…

Сетуя на свое тугоумие, Биант отхлебнул еще.

— Я к тебе с просьбой, Дионис. Меня зовут Биант, сын Амифаона. У меня есть брат, Меламп. Тоже сын Амифаона. Мы с братом знаешь как? Как один человек! Сросшиеся родились. Вот, смотри…

Биант задрал хитон, выставив на обозрение правую ногу. Нога была самая обычная, и даже не черная, как у Мелампа — просто загорелая. От щиколотки до середины бедра, накручивая витки вокруг голени, тянулся шрам, похожий на след от ожога. Казалось, ногу обвил хвостом огненный змей. Кожа на шраме блестела, как лакированная. Местами она шелушилась, напоминая чешую.

— Это его хвост ко мне прирос. Мы ведь хтонии, змеиного рода. Правда, все змеиное ему досталось. И хвост, и вообще. Нас в пейонатах[57] разделили, после рождения. Меня теперь все младшим считают. А Меламп, он добрый. Он мне всю жизнь помогает. Жену мне добыл. Воровать пошел, в темнице год сидел, а добыл! Знаешь, как я ее любил? А она умерла. Я детей хотел, а она умерла. Даже брат не помог. Сказал, новую жену найдет. Он хороший, он найдет! А я не хочу новую. Я по старой скучаю…

Биант в очередной раз приложился к меху. Торговец не соврал: голова шла кругом, шум воды отдалился. В ушах стоял мелодичный перезвон — тысяча серебряных колокольчиков.

— Славное вино. Тебе нравится, Дионис? Да, я о брате. Я про него всё знаю. Всё-всё! Как про себя. Честно! Мы, наверное, не одними телами срослись. Нас разделили, а я про него всё равно… Что говорит, что думает… А он про меня — нет! Вот потеха! Провидец, а про меня — ничегошеньки…

Биант хихикнул, подмигнув алтарю.

— Я клятву дал. Что никому, ни словечка. Если он напроказит или сопрет что-нибудь… Ни единому человеку! Никогда. А сейчас… Нельзя же так!

Он ударил кулаком по алтарю, рассадив в кровь костяшки пальцев.

— Я обещал — никому из людей. А ты не человек. Тебе можно. Ему сказали: хочешь город? Два города? Отрави Персея! Пусть тот умом тронется или сдохнет, как собака. Меламп добрый, он согласился. Он мне город хочет и жену новую… Он думает, ты обрадуешься. Вы же с Персеем — враги. А я думаю: ну и что? Если так, за твоей спиной… Все решат — это ты Персея с ума свел. А это не ты, это Меламп…

Биант допил вино.

— Не казни моего брата. Останови, и хватит. Иначе это будет недостойное дело! Бог? — рази врага сам. А так нельзя. Хорошо, Дионис? Ну правда ведь, хорошо? Ты же принял мою жертву…

Речь его перешла в бессвязное бормотание. Вскоре Биант уже спал. Во сне он играл с пухлым малышом. Руки малыша обвивали змеи. И шею. Биант узнал их — змеенышей, выкормленных Мелампом, племянников-сирот.

«Ты любишь змей?» — спросил он.

Мальчик засмеялся вместо ответа.

Жертвенник Реи, Матери Богов, был залит вином и кровью. Биант спал, пристроив голову на алтаре. Он улыбался во сне. Знал: все будет правильно. Правильно и достойно.

10

— …В Тиринф? Зачем? Пусть остается.

Мальчик затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово. Что скажет дедушка? Как назло, Персей не спешил с ответом. Поднял сумку, качнул, проверяя тяжесть — словно жребий взвешивал.

— Будет моим гостем, — продолжал ванакт. — Вместе с Кефалом. Пока ты спасаешь нас от Вакховой напасти…

— Что ему делать в Аргосе?

— Твой внук приехал любоваться атлетами. Вернете женщин — устроим состязания. В честь, так сказать…

Уши Амфитриона пылали огнем. Как на стадионе, где он чуть не бросился на дедушку с кулаками. Мальчик с обожанием, как щенок на хозяина, смотрел на ванакта Анаксагора. Вот кто мудрый и справедливый! Будь Анаксагор его дедом, он бы ни за что… Вдогон жаркой волной ударил стыд. Что, согласен продать дедушку? За жалкую подачку? И ты еще корил тех, кто изменяет Персею за милость Косматого…

— Я вернусь домой!

Голос сорвался, «пустил петуха».

— Хорошо, — дед будто не услышал. — Ты прав, Анаксагор. Пусть остается.

И обернулся к Горгонам, выстроившимся у стены. Рядом переминались с ноги на ногу аргивяне-загонщики.

— Все в сборе?

— Все, — из-под портика объявился Меламп.

Мальчик пригляделся: тень целителя падала назад, как у остальных. Впрочем, солнце светило в лицо Мелампу, из-за чего тот щурился.

— Но я не всем доверяю. Здесь есть человек, способный расстроить наши планы.

— Кто?

В ответ Меламп указал на хмурого Эхиона.

— Я доверяю спарту, — отмахнулся Персей. — Этого достаточно.

— Если б мы шли убивать вакханок — я б и слова не сказал…

— Продолжай.

Сын Зевса изучал фессалийца, как охотник — диковинного зверя. Взять шкуру в качестве трофея? Или пусть живет? Левый глаз Персея косил больше обычного.

— У спарта, — Меламп казался огорченным, словно его вынудили публично раскрыть чужую тайну, — личные счеты с Косматым. Ты слышал, как менады растерзали Пенфея Фиванца? Тот не принял Косматого и погиб от рук собственной матери. Как звали твою жену, спарт?

— Агава, — спокойно откликнулся Эхион. — Агава, дочь Кадма. Пенфей был нашим сыном. А Косматый был племянником моей жены. Что еще ты хочешь знать? Имя моего отца? Так у меня не было отца.

— Агава принесла в Фивы голову сына, уверенная, что убила льва. На следующий день ты оставил город. Это правда?

Эхион кивнул.

— Все, что у тебя осталось — месть. Мститель — скверный лекарь.

— Ты сам сказал: мы идем не убивать, — Персей снизошел до объяснений. — Эхион не ослушается моего приказа.

— У тебя не было случая проверить. До сих пор вы только убивали. Эхион — спарт, он не прощает. Драконья кровь! Если месть ударит ему в голову…

— По-твоему, драконья кровь жарче человеческой? Я тоже не прощаю. Горгоны подобны мне, фессалиец. У них, — Персей ткнул пальцем в кормчего с Тритоном, — Косматый утопил всю команду. Спартак мстит за своего вождя. И за сына, разорванного в клочья. Здесь все такие, кого ни возьми. Каждый — ненависть. И каждый знает, что мой приказ — закон.