Stories, или Истории, которые мы можем рассказать - Тони Парсонс

И тут он ощутил на своем бедре ловкие женские пальцы.

И машина тронулась.

7

Под землей хороших мест не бывает в принципе. Но хуже, чем метро, сложно придумать.

«Спиды» оставили Рэя в состоянии мандража, он ощущал каждое нервное окончание на своем теле. Его то и дело бросало в пот, он отчаянно боролся со все учащающимися приступами клаустрофобии и, как одержимый, вставлял и вынимал кассету из диктофона Терри.

Не самое лучшее время для прогулки по Пикадилли. Снова и снова Рэй лихорадочно убеждался в том, что красная лампочка под надписью «запись» загорается как положено, что с диктофоном все в порядке и, когда наступит время, на пленку впишется каждое слово Джона Леннона. Если, конечно, время вообще наступит. Рэй изо всех сил пытался подавить растущее чувство ужаса. Это всего лишь побочное действие наркотика, уверял он себя. «Спиды» всегда сказывались на его самочувствии именно таким образом — сначала гостя тепло встречали, а позже под белы рученьки выталкивали из окна.

Когда в том полуразрушенном доме они с друзьями смотрели на мерцающие в отдалении огни, а над ними бушевала гроза, по венам Рэя растекалось чувство необъяснимого восторга. Но co временем эйфория иссякла, а на смену ей пришла ноющая тревога. Ему хотелось заплакать. Все казалось ему спутанным и размытым. Включая себя.

Вагоны метро громыхали к западу, битком набитые орущими офисными работниками, неизменными атрибутами которых были костюмы в стиле «Тейксикс», прически а-ля «Глиттер-бэнд» и вонь освежителя изо рта. От шума, запахов и близости всей этой разноперой толпы у Рэя раскалывалась голова.

Конторские служащие съезжали по эскалаторам на центральные станции метро и садились в поезд, который уносил их домой. А Рэю еще многое предстояло сделать. Сконцентрируйся, сконцентрируйся. Каков план, Рэй? Плана не было. Облизнув губы, высохшие, как пустыня Гоби, Рэй вдруг понял, что не может в таком состоянии брать интервью у Джона Леннона. Брать интервью? Ха! Он даже не может найти его!

Спускаясь в метро, Рэй подумывал нагрянуть в гостиницу «Бланш» и ждать Джона в холле. Гостиница «Бланш», которая находилась прямо за Марбл-Арч, была одним из возможных вариантов местонахождения звезды — приезжающие в Лондон американские музыканты почти всегда останавливались именно там. Тысячи ковбойских сапог прошли по коврам гостиничного холла, сотни коллективов понежились в ауре декадентской роскоши, десятки журналистов из «Нью мюзикл экспресс», «Звуков». «Мелоди мейкера» и «Газеты» наведывались сюда с блокнотами в руках, мечтами о достойных цитатах и бесплатном кокаине. К семнадцати годам Рэй был знаком с холлом этой гостиницы лучше, чем с колледжем-шестилеткой, который формально все еще посещал. Ему улыбалась идея поездки в «Бланш». Она успокаивала его. Дарила ему ощущение комфорта.

Но Рэй интуитивно чувствовал, что искать Джона в «Бланше» было бесполезной затеей. Если Нильс Лонгфрен, «Флитвуд мэк» и «Иглз» останавливались именно там, это еще не значит, что так поступит Леннон. В действительности это значит, что Джон наверняка остановится в другом месте. Джон всегда выбирал путь, отличный от других. Мне надо брать с него пример, подумал Рэй. Идти собственной дорогой. Вот урок, который надо усвоить…

Электричка затормозила, не доезжая до станции, и белые воротнички прыснули со смеху. Голос с азиатским акцентом извинился за задержку по интеркому. Застрять между станциями было не слишком приятным переживанием. Для Рэя это было просто адом.

Прослушав извинения машиниста, некоторые офисные работники затянули хитовую песню Питера Селлерса — «Oh, Doctor, I'm in Trouble», а Рэй пытался дышать ровнее, пытался подавить в себе растущее чувство паники. В его левой руке началось покалывание, а сердце колотилось так, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Сердечный приступ? Смерть была так близка, она всегда была близка. Они не понимали — не понимали их с Терри и Леоном и всеми остальными сотрудниками «Газеты». Все, что вы любите, погибнет и сгниет. Все. И возможно, очень скоро. Рэй подумал, что и сам может сейчас умереть, и эта мысль испугала его до такой степени, что он чуть не забился в истерике. Но контроль над собой нельзя было терять. Только не здесь, не в поезде, застрявшем между станциями. Не здесь.

Ему нужно было как-то смягчить действие «спидов». При помощи какого-нибудь другого наркотика. Если он сойдет с этого поезда живым, первое, что он сделает, — это покурит. Но, засунув руки в карманы, он нащупал там совсем немного мелочи и мятные леденцы. Не хватит на косяк. Рэй снова начал крутить в руках диктофон — у него в крови было еще достаточно амфетамина, и он полностью вовлекался в любое действие, зацикливался на нем. Это было одной из характерных особенностей амфетамина. Приняв его, вы теряли себя.

— Раз, раз, — произнес Рэй насколько возможно тише, поднеся диктофон ко рту. Конторские служащие посмотрели на него и, заржав, стали наперебой повторять:

— Как слышишь меня?

— Вперед, Хьюстон!

— Подсвети меня, Скотти.

— Прием, прием. Рэй сосредоточил все свое внимание на красной лампочке, тяжело дыша, словно загнанная борзая.

Он смотрел и смотрел на красную лампочку, пытаясь не абстрагироваться от конторских работников, и вдруг понял, что именно ему надо сделать перед тем, как отправиться на поиски Джона.

Ему надо было поехать домой. Надо было привести себя в норму. Рэй хотел смягчить свой отходняк — воспользовавшись тем, что было припасено в его старой школьной коробке для ланча.

А больше всего на свете Рэй хотел увидеть брата и убедиться, что с ним все в порядке.

Снаружи легко глумиться.

Но, спустившись в «Голдмайн», Леон оказался на чужой территории. Он помедлил и осмотрелся с болезненным осознанием того, что за плечами у него была сумка с брошюрами, а на голове — идиотская шляпа. Продвигаясь к бару, он испытывал знакомое чувство неловкости — такое же, как в подростковом возрасте перед зеркалом. Когда вы настолько обременены своей непохожестью на других, что вам не хочется больше шевелиться. Как же ему повезло, что он под кайфом!

Все здесь было таким странным, незнакомым, чужим.

Танцы. Движения, которые привык наблюдать Леон, вообще с трудом можно было назвать танцами. Одно и то же поршневое движение, вверх-вниз и только, пот в три ручья. А здесь, в «Голдмайн», они выделывали какие-то замысловатые па и трудоемкие выкидоны — они умели танцевать по-настоящему, так, как танцевали Джин Келли и Сид Шарисс. Казалось, это было для них так же естественно, как дышать. И Леон подумал — почему я так не умею?

Одежда. В «Вестерн уорлд» одевались так, словно подобрали чудом уцелевшее отрепье после ядерного холокоста. В «Голдмайн» одевались как на свадьбу. В «Вестерн уорлд» преобладали оттенки черного. Здесь же популярностью пользовались обтягивающие наряды белого цвета, а волосы были накручены и начесаны. Все выглядели так, словно только что приняли воскресную ванну. А еще здесь был свет.

«Вестерн уорлд» почти всегда утопал в кромешной тьме, лишь над баром наверху и сценой в подвале были вкручены лампочки. Помещение «Голдмайн» пронизывали лучи фантастических лазеров, блики вращающихся шаров и пульсирующих импульсных ламп. Леон застенчиво заказал «отвертку» и опрокинул жидкость в себя одним махом, ощущая привкус апельсинового сока во рту и хмельную горечь водки «Смирнофф». Как зачарованный, он следил за переплетением цвета и света над танцплощадкой, пытаясь понять, по какому принципу синий сменяется красным. Леон был просто уверен, что если будет очень внимательно смотреть, то обязательно это выяснит. Здесь было столько цвета. Он никогда в жизни не думал, что цвета может быть так много.

А музыка! Никаких тебе групп. Никаких парней в коже, сутулившихся на сцене и выкрикивающих что-то вроде: «Следующая песня о субсидиях! Э-э-эх! Раз! Два! Три! Четыре!» Здесь была только музыка в записи и диджей в кабинке. Но он был совсем не похож на невозмутимого Дреда в «Вестерн уорлд», задачей которого было подогревать настроение между основными событиями. Здесь диджей правил бал. А музыка!

Почему-то Леон ожидал, что в «Голдмайн» крутят одни примитивные сопливые баллады и всякую дребедень из чартов, но музыка оказалась более нарциссичной, более эзотерической — все эти призывы двигать телом, зажигать, и делать это круто. Совсем не похоже на массовую музыку, которую иногда приходилось слышать Леону. Эта музыка была жестче, ритмичнее, прикольнее — диджей с гордостью демонстрировал белые лейблы, лицензии, пластинки редкого калибра. Посетители «Голдмайн» были не менее разборчивы, чем любой подросток в «Вестерн уорлд».

Здесь Леон чувствовал себя не в своей тарелке. Ему здесь было не место. Для чего он таскал в своем рюкзаке брошюры? Для чего вообще он жил? Леон мечтал одолеть расизм и несправедливость, изменить мир. А в «Голдмайн» стремились отодвинуть мир на второй план. Тем не менее Леон заказал еще одну «отвертку» и не очень спешил уходить.