Двуллер-2: Коля-Николай - Сергей Тепляков

– Хитрый… – с уважением сказал Петрушкин.

– Дурной… – не поддержал его Бесчетнов. – Я ему говорю: «Вы на что надеялись-то?!». А он мне: «Ну, при определенном раскладе…». То есть, он думал, что его могут еще и не поймать…

– Ну ведь могли и не поймать? – заинтересованно спросил Петрушкин.

– Ну могли. Если бы он украл миллиард или если бы делился с кем-нибудь… – ответил на это Бесчетнов. – Но он же работал чисто на себя. Вот на таких себе милиция и делает план раскрытий. Вот ты мне поясни, Леха, откуда эта надежда на «определенный расклад»?

– А ты чего хочешь? – пожал плечами Петрушкин. – Люди с утра до вечера смотрят про то, как кто-то ворует. У нас поговорки какие? «Не украдешь – не проживешь». Это как бы шутка. Имеется в виду, что на самом-то деле мы люди честные, просто юмор у нас такой. Это мы с тобой, люди взрослые, еще помним другие шутки. А этот парень только на таких и вырос.

– Вот иногда ты дело говоришь, Леха… – сказал Бесчетнов. – Уважаю.

– А то! – польщенно отозвался Петрушкин. – Нынче же если человека милиция забирает за воровство или мошенничество, человек искренне не понимает – за что? Он же всего-навсего жил как все. Он не воровал – он «крутился»… Ну и опять же: почему всем можно, а мне нельзя?

– Ну да… – хмыкнул Бесчетнов. – Раньше на красный свет ездили только «Ленд-Круизеры», а теперь и дедки на «Москвичах». И как быть?

– Совесть должна быть у человека! – убежденно ответил Петрушкин.

– Так она у этого парня есть… – сказал Бесчетнов.

– А тут как в театре: реплики надо вовремя подавать! – пояснил Петрушкин, иногда писавший про театр. – Когда он воровал, она у него молчала. А проснулась в тот момент, когда от нее всем одно только расстройство: и ему самому, и этой его бабе. Да и ладно бы хоть им. Но ведь еще куча разных следователей, прокуроров и судей сейчас желают ему провалиться пропадом. Люди за это время на повышение пошли, звездочки на погоны новые нацепили, а тут он со своей совестью нарисовался!

– И что думаешь? – спросил Бесчетнов, становясь хмурым.

– Да ничего хорошего… – ответил Петрушкин. – Помяни мое слово – найдут у него наркотиков килограмм. Скоро не он жену из колонии ждать будет, а она его.

– Типун вам на язык! – сказала Наташа, до сих пор молчавшая. Петрушкин только пожал в ответ плечами. Бесчетнов нахмурился еще сильнее, достал из пачки еще одну сигарету и начал мять ее желтыми пальцами.

Глава 6

– Закрутила ты свою жизнь, как роман… – сказала Лариса Степановна Ирине, когда та вернулась в барак после трехдневного свидания с Грядкиным. – Чисто «Анна Каренина»… Только для нас, бедных.

– Какая там «Анна Каренина», – отмахнулась Ирина, смутно помнившая эту историю, скорее даже не по книге, а по фильму. – Они вон как жили. Я бы тоже так пострадала – с прислугой-то, да с их деньгами…

– А я вот не помню, какая такая Анна Каренина, расскажите, Лариса Степановна! – закричала Елена, небольшая юркая девчонка еще школьных лет, сидевшая за наркотики. Тут же и цыганки (в их отряде было несколько молодых цыганок, некоторые из них даже грамоты не знали и ходили в тюремной школе в первый класс) закричали, что хотят про Анну Каренину. Лариса Семеновна нередко рассказывала подругам по несчастью книги. Эти истории гипнотизировали женщин. В тюрьме, как в любом другом месте, где на человека давит невероятное напряжение, складывающееся из неволи, одиночества на людях, нервной и физической усталости, необходимости постоянно контролировать себя, восприятие обострено до предела. Воображению людей в неволе позавидует любой импрессионист: мозг додумывает и разукрашивает любую историю самыми удивительными красками. Анна Каренина сама по себе не впечатлила девчонок – было бы из-за чего под поезд бросаться! Но, сошлись все, сходство этой истории с историей Ирины имелось.

– Вот этот твой, Грядкин, сбил тебя, Ирина, с панталыку, как этот, как его, Вронский… – заявила Елена. – Вот сейчас он еще и женился на тебе – уж извини, все равно не пойму – зачем…

– Нет, девочки, это как раз понятно… – ответила Лариса Степановна. Все прислушались, а первой Ирина, которая и сама не понимала, зачем Грядкину эта свадьба. – Он и для нее это делает – показывает, что, мол, я с тобой, не брошу. И для себя: чтобы посильнее себя к ней привязать. Он теперь женатый человек. Должен свою жену из беды выручать. Ну и чисто практически – теперь он может приезжать к ней на долгосрочные свидания.

– А правда, Ирина, что он написал заяву, будто это не ты мужа зарезала, а он? – вдруг высунулась из-за женщин Настя, бывшая студентка, бывшая манекенщица (она-то и подбивала то и дело девчонок бегать по утрам).

– Ну написал… – нехотя ответила Ирина.

– Ого! – зашумели бабы – все же хоть и не нравился им Грядкин заочно, но за такой поступок они уже готовы были многое ему простить.

– И что ж теперь будет? – спросила Настя. Глаза ее горели от любопытства: еще бы, это тебе не Анна Каренина, это жизнь.

– Да кто же знает… – ответила Ирина. – Главное, я не понимаю – зачем? Чего уж теперь?

– Есть такое слово – самоуважение… – сказала Лариса Степановна. – Твой Грядкин готов в тюрьму сесть, только бы доказать, что он человек.

– Вот он себе докажет, а Ирине хуже сделает… – убежденно сказала Настя.

Женщины погудели еще и разошлись.

На следующий день Ирина, улучив момент, пошла в библиотеку и спросила там «Анну Каренину». Книжка оказалась такой толстой, что Ирина засомневалась – как же такое читать? Потом начала. Уже первые строчки – про то, что каждая несчастная семья несчастлива по-своему – показались ей странными. «Чего ж там… – подумала она. – Наркотики и пьянка – вот тебе и несчастная семья, у всех одно»… Но потом книжка увлекла ее. Во Вронском было мало от Грядкина, а сравнивая Каренина и Радостева Ирина и вовсе смеялась – уж так не похож был ее муж на этого чопорного старика. «А поди ж ты, Каренин-то простил Анну… – вдруг подумала она при этом. – А Сашка-то скорее убил бы меня. Да и сам по пьянке не понял бы, что убил. Может, только в тюрьме бы и протрезвел…».

«Вронский бегал за ней долго, так и Коля вокруг меня вон сколько танцы танцевал… Анна с Вронским по Европам путешествуют, а мы с Колей – по Сибири…» – подумала она, вспомнив, как Грядкин колесил по разным городам, как жили они по красивым гостиницам и ходили по дорогим магазинам.

Зато про Анну и Сережу она читала, едва видя страницы от слез. Ее поразило, что Сереже в момент встречи Анны и Вронского было восемь лет – почти как Мишке. Ее потрясло, что Анна, приехав, чтобы увидеться с сыном, представляет его себе маленьким, и вдруг видит его повзрослевшим. «И я ведь так же – уже какой год Мишку-то помню пятнадцати лет. А ему, выйду, будет уже двадцать четыре». Сережа любил Анну, Мишка же за все эти годы ни разу не приехал на свидание, и прислал только два коротких – в пять строк – письма.

То, что Вронский в книжке сам устал от Анны и стал отдаляться от нее, напугало Ирину, но не очень. «Если жизнь такая, что бьет тебя каждый день молотком по голове, так надо быть и к тому готовой, что надоест это мужику…» – вдруг подумала она.

Ей стало интересно – вдруг да ответит ей эта книжка на вопрос – как быть? Однако в конце Анна вдруг бросилась под поезд – как показалось Ирине, ни с того, ни с сего.

«Не знала горя баба… – подумала она. – Не хлебала его нашей деревянной ложкой».

Зачем в романе нужен Левин и его жена Кити, Ирина не очень-то поняла – уж слишком они были счастливы в жизни, так счастливы, что из знакомых ей людей Ирине и сравнить их было не с кем. Ирина решила, что таких людей и в те времена не было, и писатель просто их придумал, чтобы роман был толще, и после этого страницы с Левиными перелистывала.

Глава 7

Через несколько дней начальница отряда, та самая, что принесла на свадьбу платье, после утреннего построения вдруг отозвала Ирину в сторону.

– Слушай, Радостева… – начала она.

– Грядкина я теперь… – усмехнулась Ирина.

– А, да. Грядкина… – поправилась начальница. – Твой-то не утих… – эти слова она сказала как-то и удивленно, и одобрительно. – Звонили сегодня из управления, на днях приедут журналисты. Главный повод – про учреждение наше рассказать, как вы тут живете. Но и к тебе журналисты подойдут. На жалость давить будут. Так что ты подумай, что и как им говорить. И смотри, используй это на все сто. Других возможностей не будет. Нам и так за такие штуки может влететь всем, снизу доверху…

Начальница пошла прочь. Ирина удивленно смотрела ей вслед. Она уже давно переставала понимать этот мир. Вот вроде и в тюрьме – а людей она встречала здесь получше тех, что были на воле. И начальнице этой – какое вроде бы дело до бабы-зэчки? «Или и на них действует тюрьма? – подумала Ирина, имея в виду охрану и офицеров. – С нами же вместе сидят, только ночуют дома».

Через несколько дней журналистов и правда привезли. Ирина была на своей работе в пекарне. Из окна она видела, как большая толпа разного народу прошла мимо пекарни. «Пронесло…» – подумала она, не зная, огорчаться ей или радоваться. Но тут дверь пекарни открылась и вошел один из офицеров колонии. С ним был еще один незнакомый Ирине офицер, полненький, краснолицый, с усами подковой, а сзади них – мужчина лет сорока, с темным лицом и темными волосами.