Стожары - Алексей Мусатов

— Давай уж помогу, — снисходительно предложил Петька и, подойдя, потянул Лиску за повод.

Но шея лошади окаменела. Петька погрозил Лиске кулаком и потянулся за вожжами. Та шарахнулась в сторону.

Тогда Федя вытащил из кармана кусок хлеба, поднес к влажным розовым ноздрям лошади, потом положил его на землю.

Запах хлеба сломил Лискино высокомерие. Она опустила шею, потянулась губами за куском и сама всунула голову в хомут.

Вскоре вереница подвод двинулась к лугу.

Навьючили по первому возу сена. Санька поставил Муромца впереди всего обоза, оглядел подводы, мальчишек, застывших около лошадей, взмахнул рукой и заливисто скомандовал:

— По передкам! Шагом арш!

Муромец неторопливо взял с места тяжелый воз. Следом за ним, мерно скрипя и покачиваясь, тронулись остальные подводы.

Когда миновали топкую лесную дорогу и выехали на укатанный проселок, Санька разрешил мальчишкам забраться на возы. Сам он продолжал степенно шагать рядом с Муромцем, заложив руки за спину, как это делал его отец, и зорко всматривался в дорогу, примечая каждую рытвину, канаву, каждый спуск и подъем.

Шумно дышали лошади, звенели уздечки, поскрипывали колеса, от них пряно несло запахом дегтя. Солнце поднималось все выше, разгоралось ярче.

Дорога пошла под крутой уклон. Санька свистнул, и подводы остановились. Он осторожно свел с пригорка Муромца, потом вторую лошадь, третью, четвертую. Дошла очередь до Лиски.

— Не надо… Сам попробую. — И Федя взял лошадь под уздцы.

Казалось, что вот-вот Лиска не выдержит давления напиравшего сзади воза, опрокинет мальчика и понесется вскачь.

Но маленькая напрягшаяся рука твердо сжимала удила, голос Феди звучал по-хозяйски властно, и лошадь, едва не вылезая из хомута, покорно оседала на задние ноги, не шагала, а почти сползала с крутогора.

Но вот спуск кончился. Федя отпустил занемевшую руку, перевел дыхание и потрепал Лиску по шее.

Облегченно вздохнул и Санька. Потом спохватился и покровительственно заметил:

— Ничего свел. Только кричишь много. Спокойнее надо.

Федя забрался на воз. Голова немного кружилась. На возу укачивало, как в люльке. Сладкий запах сена, скрип колес, напоминающий журавлиное курлыканье, посапыванье коней, пестрое, нарядное поле кругом, теплый ветер над головой — все это было так хорошо, так напоминало те дни, когда он жил с матерью в совхозе.

Заслонив от солнца глаза. Федя смотрел на дорогу. Если пройти через все поле, потом через лес, где воздух в летние дни всегда так густо настоен на сосновой коре и папоротниках, добраться до станции и проехать два пролета, то к вечеру можно попасть в совхоз «Высокое». А там подняться на пригорок, к рабочему поселку, отсчитать с края третий домик, маленький, белый, точно умытый к празднику, и постучать в оконце — Федя всегда так делал, когда запаздывал домой.

«Это ты, грибник-лесовик? — ворчливо спрашивала мать. — А я уж собиралась на розыски идти. Садись, ужинай скорее!»

«Да нет, мамка, я ничуть не заблудился, — принимался уверять Федя: — на курень напал. Смотри, белых грибов сколько принес…» — И, с аппетитом хлебая молочную лапшу, он долго рассказывал о грибных местах, мшистых полянках, частых ельниках…

Федя вздохнул и зарылся лицом в сено. Нет, лучше не смотреть на дорогу…

— Э-эй, на возах! Гляди в оба! — услышал он голос Саньки.

Федя открыл глаза — возы приближались к косогору. Впереди ехал Петька Девяткин. Неожиданно его воз начал крениться набок.

— Девяткин, левее правь! — закричал Федя. — Задремал, что ли? Лево, говорю!

Петька не шевелился.

Федя, не раздумывая, спрыгнул на землю, бросился к возу Девяткина.

С другой стороны к нему бежал Санька. Они почти одновременно подставили свои плечи под опрокидывающийся воз.

Душная, жаркая тяжесть навалилась на мальчиков, закрыла свет, перехватила дыхание. Сотни колючих травинок, точно иглы, впились в лица.

— Ой, мамочки! Задавило! — закричал с заднего воза Тимка Колечкин и бросился бежать к лугу.

Лошадь наконец миновала опасный крутой уклон, приподнявшиеся от земли колеса правой стороны телеги вошли в колею, воз выровнялся и отвалил от мальчиков.

Красный от напряжения, Санька потер плечи, грудь, неловко повел шеей и вдруг заметил на возу ухмыляющегося Девяткина.

— Дрыхнешь там! Ворон ловишь! — вышел из себя Санька и, подпрыгнув, ухватил Девяткина за ногу и стащил его на землю.

— Очумел, Коншак… — забормотал Девяткин, отряхиваясь от пыли и отступая назад. — Так уж и подремать нельзя…

— Мотай, говорю, отсюда! Не нужны мне такие возчики… Ясно? Федя, будешь смотреть за двумя подводами.

— Есть за двумя! — козырнул Федя и поглядел на Саньку.

Лицо мальчика, исколотое травинками, было покрыто мелкими капельками крови, точно обрызгано ягодным соком.

— Тебе умыться надо, — сказал Федя.

— И тебе надо.

Они спустились в овражек, к роднику, поплескали на лица водой, вытерли их подолами рубах.

Санька все посматривал сбоку на Федю и думал: «А ничего малый. Работать с ним можно…»

А потом принялся ругать косогор на дороге.

— Срыть его надо, — предложил Федя.

— Это — пожалуй, — согласился Санька. — Обратно поедем — лопаты захватим.

Возы тронулись дальше. Около самой деревни их нагнали Тимка и перепуганные Маша с Катериной.

Маша подозрительно оглядела Саньку, а Катерина принялась расспрашивать ребят, что с ними произошло.

— Ничего и не было, — пожал Санька плечами и незаметно подморгнул Феде.

— Померещилось Тимке, — подтвердил тот. — С жары, верно, кровь в голову ударила.

Вечером возчики распрягли лошадей и повели их в ночное.

Потому ли, что Муромцу захотелось быть поближе к Лиске, по другой ли какой причине, но только Санька оказался рядом с Федей.

— Ты это вовремя плечо-то подставил, — глядя в сторону, сказал Санька. — Одному бы мне ни за что воз не удержать.

— И мне одному не удержать, — признался Федя.

— Ты где это обучился косить да лошадьми так править?

— В совхозе. Меня мать всегда с собой в поле брала.

— А меня отец…

Они помолчали. Потом Санька неожиданно сказал:

— Желаешь — можешь завтра на Муромце сено возить. А я Лиску возьму.

— Кони же у вас закрепленные, именные! — улыбнулся Федя.

— Это ничего… поправочку внесем.

Глава 22. В ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬ

С сенокосом в Стожарах управились как раз вовремя — до теплых затяжных дождей. Колхозницы смогли немного передохнуть. Особенно были рады дождям ребята: наконец-то можно будет сходить в лес за грибами, на болото за черникой, половить рыбу, разведать, каков урожай орехов в этом году!

Утром Санька, как обычно, проснулся вместе с матерью и поспешно начал одеваться.

— Куда в такую рань? — остановила его Катерина. — Поспи еще часок. В луга сегодня не ехать.

— Известно куда… на конюшню. — Санька туго затянулся ремешком, лихо заломил на висок пилотку и вдруг, почувствовав пристальный взгляд матери, оглянулся: — Что ты смотришь? Не так что-нибудь?

— Можно пока и не ходить на конюшню. Управятся там, — сказала Катерина. — А тебя сегодня учительница ждет.

— Какая учительница? — не понял Санька.

— Надежда Петровна. Говорила я с ней… Обещала она позаниматься, к экзаменам тебя подготовить.

Застигнутый врасплох, Санька ответил не сразу:

— Так я же не в игры играю. Мне трудодни за коней пишут…

— Проживем и без твоих трудодней, — вздохнула Катерина. — Ловчишь ты, парень, куролесишь без отца-то. Ты мне прямо скажи: не по душе тебе учение, не по зубам орешек? Полегче жить хочешь, вроде Петьки Девяткина?

Санька вспыхнул, вскинул голову, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Подошел к стене, снял висевшую на стене уздечку.

— Да что же это! — жалобно вскрикнула Катерина. — Все слова мои на ветер…

Она вдруг подбежала к сыну, вырвала у него из рук уздечку и бросила в угол.

— Нечего тебе делать на конюшне! Ешь вот и ступай к учительнице. Пока вместе живем, не позволю учение бросить! Так и знай!

— Ты не кричи, не кричи… — сдавленным голосом сказал Санька и, распахнув дверь, вышел из избы.

На конюшню он пришел мрачнее тучи. Обругал ни с того ни с сего безропотного Муромца, замахнулся на Лиску, в ответ на что кобыла чуть не укусила его за плечо.

— Чего ты лютуешь, парень! — выговорила ему Седельникова. — Белены объелся? Иди-ка охолонись. — И она послала его к шорнику за хомутом.

Вернувшись через час от шорника, Санька заметил у конюшни Татьяну Родионовну. Она сидела у водопойной колоды и о чем-то разговаривала с Седельниковой.

— Иди-ка сюда, Коншаков, — хмуро подозвала председательница Саньку. — Садись, рассказывай!

— О чем рассказывать? — Мальчик не очень уверенно подошел к колоде.