Воришка Мартин - Уильям Голдинг

— Ты уже решил?

— Мэри со мной согласна.

— Мэри Лавелл? Она-то тут при чем?

— Это и есть новость.

Натаниэль повернулся с книгой в руке. Подошел к камину, взглянул на кресло, потом вспомнил о книге и положил ее на стол. Придвинул к себе стул и примостился на краешке.

— Помнишь, что я говорил вчера вечером после спектакля? Про то, что наши жизни тянутся вспять к самым корням времени, через всю историю.

— А я сказал, что ты, наверное, когда-то был Клеопатрой.

Нат снова задумался.

— Не думаю. Не настолько знаменитым.

— Ну, тогда Генрихом Восьмым. Это и есть новость?

— Мы все время натыкаемся на знаки. Они как вспышки откровения… это дано свыше. И когда… — Длинные руки раздвинулись в стороны, словно поддерживали стремительно растущую голову. — Когда встречаешь кого-нибудь, сразу чувствуется, если в тайном прошлом он был с тобой связан. Тебе не кажется? Вот ты и я, например. Помнишь?

— Вечно ты фантазируешь.

Натаниэль кивнул.

— Бывает. И все-таки мы связаны друг с другом. А помнишь, как ты познакомил меня с Мэри? Все трое сразу отреагировали. Это как вспышка или удар, а потом сразу уверенность: «Я уже знал тебя».

— О чем ты, черт побери?

— Она тоже почувствовала, сама сказала. Ты знаешь, она такая умная! А теперь мы оба уверены. Все это, конечно, предначертано свыше, но мы все равно благодарны тебе за то, что ты нас познакомил.

— Тебя с Мэри Лавелл?

— Конечно, все это непросто, мы все продумали, и вместе, и порознь…

Комната расплывалась перед глазами. Казалось, голова Ната пульсирует, меняя размеры.

— Знаешь, Крис, я буду страшно рад, если ты согласишься быть шафером у нас на свадьбе.

— Так вы собираетесь пожениться? Вы с…

— Да, это и есть моя новость.

— Но… это невозможно!

Голос отдался в ушах болезненным звоном, он увидел, что стоит. Нат, не замечая, смотрел в огонь камина.

— Я понимаю, это неожиданно, но мы все взвесили. А теперь я иду служить на флот. Она такая славная, такая храбрая… Да и ты, Крис, наверняка придешь к такому решению.

Он застыл, глядя сверху вниз на взъерошенную черноволосую голову, и понимал все более ясно силу обстоятельств и неотвратимость принятого не им решения. Наступил момент, когда жрут его самого. Кровь бросилась в лицо, в памяти, как фотоснимки из упавшей стопки, рассыпались картинки. Мэри в лодке, поправляющая юбку. Мэри идет в церковь, источая холодную надменность всей своей осанкой и походкой. Мэри сопротивляется, смыкая коленки над драгоценной девственностью, одергивая твидовую юбку и отбиваясь…

— Я закричу!

Нат взглянул на него, удивленно приоткрыв рот.

— Я не валяю дурака, поверь. Ты не волнуйся…

Фотоснимки исчезли.

— Извини, я сам не понял, что у меня вырвалось… это из какой-то пьесы.

С робкой улыбкой Нат развел руками.

— Со звездами не спорят.

— Особенно если они согласны с твоими желаниями.

Подумав, Нат слегка покраснел и серьезно кивнул.

— Есть такая опасность.

— Будь осторожней, Нат.

Как он будет осторожней, если не знает, откуда ждать опасности? Станет держаться подальше от меня? Или вместе с нею удалится от центра моей тьмы?

— Когда меня здесь не будет, присмотри за ней, Крис.

Что-то на самом деле есть в звездах… а может, нелепый порыв вырвал из меня слова вопреки моей воле?

— Будь осторожен… особенно со мной.

— Крис!

Потому что я люблю тебя, болван, и в то же время ненавижу. Да, теперь ненавижу!

— Ладно, Нат, не обращай внимания.

— Все равно не понимаю.

Порыв иссяк, растоптан, отброшен.

— Я тоже иду во флот.

— А как же театр?

Растоптан ненавистью и расчетом.

— Не у тебя одного есть высокие чувства.

— Дорогой мой! — Нат с восторгом вскочил на ноги. — Может, попадем на один корабль.

Мрачно, предчувствуя избранный путь:

— Уверен, что так и будет. Так говорят звезды.

Нат серьезно кивнул.

— Мы принадлежим к одной стихии. Наш знак — вода.

— Воды… Воды…

Одежда стягивала сырыми узлами. Он выволок тело на солнце и прилег, распластанный, как водоросли на скале. Вцепился непослушными пальцами в застежки бушлата, провожая глазами разлетевшуюся колоду фотоснимков. Скинув бушлат, он стал срывать с себя все остальное. В одних трусах и нижней рубахе пополз по камням сначала к выбоине с водой, а затем взобрался наверх по Хай-стрит и свалился без сил возле Гнома.

— Если я не брежу, то от одежды валит пар. Это пот.

Он прислонился спиной к Гному.

— Держись, ты умный.

Белые пузыри покрыли ноги. Он поднял рубаху — пузыри обнаружились и на животе. Припухлости на лице тоже оказались пузырями.

— Я должен выжить!

Что-то яростно рванулось в памяти.

— Я выживу, даже если придется сожрать все, что найдется в этой проклятой коробке!

Он снова взглянул на ноги.

— Знаю я, что это за дрянь. Крапивница. Пищевое отравление.

Над телом поднимался дрожащий пар. Четко очерченные, мертвенно-белые пузыри вздулись так, что даже распухшие пальцы ощущали их контуры.

— Говорил же, что заболею, вот и заболел.

Он оглядел тусклым взглядом линию горизонта, но ничего там не нашел. Посмотрел на ноги и подумал, что они тонковаты для такого количества пузырей. Чувствовалось, как вода под рубахой перетекает от одного пузыря к другому.

Давление неба и воздуха распирало голову.

11

Мысль лепилась как скульптура по эту сторону глаз, перед невидимым центром. Центр следил за ней в промежутки безвременья, когда капли пота преодолевали путь от одного пузыря до другого. Однако он знал, что эта мысль — враг, и потому, хоть и смотрел, не соглашался и не делал из нее выводов. Если медлительный центр сейчас и действовал, он сосредоточился на себе, пытаясь идентифицировать свою сущность, а мысль оставалась неподвижной, как застывшая мраморная фигура в парке, на которую никто не обращает внимания. Кристофер, Хэдли и Мартин стали разрозненными фрагментами, и в центре тихо тлело негодование на то, что они посмели отделиться. Зрительное окошко заполнялось цветовым рисунком, но центр в своем странном состоянии не воспринимал его как нечто внешнее. Цвет был единственным видимым пятном, словно освещенная картина в темном зале. Снизу доходило ощущение струящейся влаги и неудобства, доставляемого твердым камнем. Пока центр был удовлетворен, он знал, что существует, пусть даже Кристофер, Хэдли и Мартин — всего лишь далекие осколки.

Картину на стене скрыла завеса из волос и плоти, и изучать стало нечего, кроме единственной мысли. Он познал мысль. Ужас, пришедший с нею, заставил использовать тело. Огненные вспышки нервов, напряжение мышц, вдохи и выдохи, дрожь. Мысль обратилась в слова и вытекла изо рта.

— Меня никогда не спасут.

Ужас сотворил большее: шарниры суставов распрямились, тело встало на ноги и заметалось по площадке Наблюдательного поста под тяжестью неба, а потом приникло к Гному. Каменная голова тихо кивала, и солнце луч металось туда-сюда, вверх-вниз по серебряному лицу.

— Заберите меня отсюда!

Гном ласково кивнул блестящей головой.

Он скорчился над белесой канавой, цветовые пятна снова замелькали перед окошком.

Кристофер, Хэдли и Мартин шагнули друг к другу. Подчиняясь воле центра, цвет занял все пространство над скалой, разлился по морю и небу.

— Надо знать своего врага.

Телом владела болезнь. Солнечные ожоги, потом отравление — и мир сошел с ума. Надежды падали в пропасть, где клубилось одиночество. Пришла мысль, а за ней другие, невысказанные и непризнанные.

— Возьми их и посмотри.

Запас воды висел на волоске, сохраняемый лишь илистой запрудой. Еды с каждым днем становилось все меньше. Тяжесть, неописуемая тяжесть давила на тело и мозг, за сон приходилось бороться с обрывками старых фильмов. Еще был…

— Был и есть.

Он сидел, скорчившись на скале.

— Возьми и посмотри.

— Еще картинка. Я не знаю, что это, но разум смущает даже неясная догадка.

Нижняя часть лица шевельнулась, обнажая зубы.

— Оружие. Кое-что еще осталось.

Разум — последний рубеж. Монолитная воля. Стремление выжить. Мой разум, ключ ко всем картинкам: разум способен создать их и наложить на окружающее. Сознание в дремлющей вселенной — темный, неуязвимый центр, убежденный в своей самодостаточности.

Слова снова закапали на промокательную бумагу.

— Здравый смысл — это способность к восприятию реальности. Какова же реальность моего положения? Я один на скале посередине Атлантики. Вокруг — безбрежное пространство плещущейся воды. Однако скала стоит твердо, она уходит далеко вниз, соединяясь с морским дном, а значит, и с родными берегами и городами. Я должен помнить, что скала тверда и незыблема. Если она сдвинется, значит, я сошел с ума.