Частное расследование - Джонатан Келлерман

— Он считает, что Макклоски представляет угрозу для твоей матери — или еще для кого-нибудь?

— Он сказал, что доказательства этого у него нет, но вообще все может быть. Ни в чем нельзя быть уверенным, когда речь идет о подобном человеке.

— Пытался ли Макклоски вступить в контакт с твоей матерью?

— Нет, но кто поручится, что и не будет пытаться? Ведь он сумасшедший — такое безумие за одну ночь не проходит, правда?

— Обычно нет.

— Значит, он несомненная и явная опасность, так?

Легкого ответа на этот вопрос у меня не нашлось. Я сказал:

— Можно понять, почему ты встревожена. — И мне не понравилось, как это прозвучало.

Она сказала:

— Доктор Делавэр, как я могу ее оставить? А вдруг его возвращение — это знак? Что я не должна уезжать. Я хочу сказать, что хорошее образование можно получить и здесь. Я прошла и в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, и в Южнокалифорнийский университет. В конечном счете, какая разница, где учиться?

Заметное несоответствие с тем, что говорилось всего несколько минут назад.

— Мелисса, человек с твоей головой может получить хорошее образование где угодно. Кроме качества образования, у тебя есть еще какая-то причина думать о Гарварде?

— Не знаю... может, просто самолюбие. Да, скорее всего так и есть. Хотела доказать себе, что смогу.

— И больше ничего?

— Ну... еще Ноэль. Он очень хочет, чтобы я туда поехала, и я подумала, что... Я хочу сказать, ведь это действительно лучший университет в стране? Я подумала, почему бы не подать заявление? Фактически это было чем-то вроде забавной шутки. Я даже не думала, что попаду туда. — Она покачала головой. — Иногда мне кажется, было бы куда легче жить, если бы учиться на одни «уды». Меньше возможностей выбора.

— Мелисса, любой на твоем месте — принимая во внимание ситуацию с твоей мамой, — испытывал бы такую же борьбу противоречивых чувств. А теперь еще и Макклоски. Но жестокая правда состоит в том, что даже если он действительно представляет угрозу, ты никак не сможешь защитить от него мать.

— В таком случае, что же вы предлагаете? — гневно спросила она. — Чтобы я так просто отступилась?

— Я хочу сказать, что Макклоски определенно заслуживает того, чтобы в него заглянули. Это должен сделать профессионал. Надо узнать, зачем он вернулся и что затевает. Если его сочтут опасным, то можно будет принять кое-какие меры.

— Какие, например?

— Ордер на ограничение свободы действий. Меры предосторожности. Ваш дом хорошо охраняется?

— Наверно. Есть система сигнализации и ворота. И полиция все время патрулирует — в Сан-Лабрадоре бывает так мало преступлений, что полиция в основном просто что-то вроде службы проката полицейских. Вы думаете, нам следует сделать что-то еще?

— Ты сказала матери о Макклоски?

— Нет, что вы! Не хочу перепугать ее — особенно теперь, когда у нее так хорошо идут дела.

— А... мистеру Рэмпу?

— Нет. Никто ничего не знает. Никто и не спрашивает моего мнения ни о чем, а я по своей инициативе его не высказываю.

— Но Ноэлю ты сказала?

Она в замешательстве посмотрела на меня.

— Да. Он знает.

— И что он говорит?

— Советует просто не брать в голову. Но ему легко так говорить — ведь это не его мать. Вы не ответили на мой вопрос, доктор Делавэр. Есть что-то такое, чего мы не сделали, но следует сделать?

— Мне трудно судить. Есть профессионалы, которые специализируются в подобного рода вещах.

— А где их можно найти?

— Дай мне кое-что проверить. Возможно, с этим я тебе помогу.

— Ваши связи в суде?

— Что-то вроде этого. А пока давай-ка будем действовать, как наметили. Я свяжусь с обоими Гэбни и выясню, можно ли мне встретиться с твоей мамой. Если да, то я дам тебе знать, и ты договоришься о времени, когда мне нужно приехать. Если нет, мы еще раз рассмотрим наши варианты. В любом случае нам с тобой неплохо было бы продолжить разговор. Когда бы ты хотела?

— Как насчет завтра? — спросила она. — В это же время. Если оно у вас есть.

— Есть.

— Спасибо — и простите меня за несдержанность.

— Ничего, все нормально, — сказал я и проводил ее до двери во второй раз за сегодня.

— Спасибо, доктор Делавэр.

— Береги себя, Мелисса.

— Я постараюсь, — ответила она. Но при этом вид у нее был, как у ребенка, которому задали непомерно большое домашнее задание.

После ее ухода я стал думать о том, как она просыпала дорожку из важнейших фактов — брак матери, молодой человек в ее собственной жизни, смерть Датчи, возвращение Макклоски. И все это было сказано как бы между прочим. С небрежностью, которая буквально кричала о самозащите.

Но если принять во внимание, с чем ей пришлось справляться — потеря близкого человека, конфликт противоречивых чувств, необходимость принять важные решения, подрыв собственного влияния, — то ее стремление к самозащите представляется чертовски оправданным.

Вопрос влияния, должно быть, стоял для нее особенно остро. Преувеличенное ощущение личного могущества было логическим следствием всех этих лет, когда она опекала свою родительницу. И она пользовалась им, чтобы довести мать до черты, за которой начинались изменения.

Бюро знакомств. Служба записи к специалистам.

И все это, чтобы потерпеть поражение от своего же успеха. Быть вынужденной отступить на задний план и сдать позиции влияния психотерапевту. Делить материнскую любовь с отчимом.

Если к этому добавить обычные треволнения и сомнения, одолевающие человека в ранний период взросления, то жизнь может стать просто невыносимой.

Кто, в самом деле, заботится о Мелиссе?

Когда-то эту миссию взял на себя Джейкоб Датчи.

Хотя я едва знал его, мысли о нем опечалили меня. Верный слуга, всегда готовый прийти на помощь. Он создавал некий эффект... присутствия.

Для Мелиссы это было равносильно второй потере отца.

Как это обстоятельство сказалось на ее отношениях с мужчинами? Стала она доверчивей?

Если судить по ее замечаниям о Доне Рэмпе и Ноэле Друкере, то здесь все не так просто.

Теперь и эти люди из Кембриджа, штат Массачусетс, требуют нового послабления — маячит призрак еще одной капитуляции.

Кто действительно будет поставлен под удар?

Во всяком случае, ее опасения нельзя назвать безосновательными.

Микокси с кислотой.

Почему все-таки Макклоски вернулся в Лос-Анджелес, почти через десятилетия после того, как был осужден? Тринадцать лет тюремного заключения плюс шесть условного освобождения — ему сейчас пятьдесят три года. Мне приходилось видеть, что делают с человеком годы, проведенные в тюрьме. Может, теперь это просто бесцветный, уставший от жизни старый мошенник, ищущий утешения и покоя в обществе таких же, как он сам, неудачников, завсегдатаев третьесортных злачных мест.

Или, быть может, он потратил проведенное в Сан-Квентине время на то, чтобы разжечь свою злобу. Вынашивая фантазии, где фигурировали кислота и кровь, наполняя свою бутылку...

Меня начало грызть неприятное чувство неуверенности в своей правоте, то самое чувство непопадания в цель, которое я испытал девять лет назад, когда отошел от всех своих правил, чтобы лечить измученного страхом ребенка.

Чувство, что не ухватил по-настоящему суть проблемы.

Девять лет назад она, несмотря на это, вылечилась.

Волшебство, фокус.

Сколько еще кроликов осталось в шляпе фокусника?

В клинике Гэбни на мой звонок включился автоответчик, продиктовавший номера телефонов и коды экстренного вызова обоих докторов. Никакие другие сотрудники не упоминались. Я записал для Урсулы Каннингэм-Гэбни свое послание, назвавшись лечащим врачом Мелиссы Дикинсон, и попросил позвонить мне как можно скорее. В течение следующих нескольких часов мне звонили неоднократно, но из Пасадены ни одного звонка не было.

В десять минут восьмого явился Майло, в той же одежде, что была на нем утром, только с пятнами от травы на брюках и пота под мышками. От него пахло дерном, и он казался усталым.

Я спросил:

— Как успехи?

Он покачал головой, нашел в холодильнике бутылку «гролша», откупорил ее и сказал:

— Этот спорт не для меня, приятель. Беготня за маленьким белым мячиком по ползучим сорнякам выводит меня из себя.

— Выбивает тебя из себя. Раз уж мы говорим о гольфе.

Он усмехнулся.

— А я — просто набитый дурак, раз вообразил себя обитателем пригорода. — Запрокинув голову, он стал лить в себя пиво. Когда бутылка опустела, он спросил:

— Так где же мы ужинаем?

— Где захочешь.

— Ну, — сказал он, — ты меня знаешь, я всю жизнь помираю по высшему свету. Видишь, я даже оделся в расчете на успех.

Дело кончилось тем, что мы оказались на Пико недалеко от Двадцатой улицы, в плохой части Санта-Моники, где, сидя за исчирканным ножом складным столиком и вдыхая выхлопные газы уличного движения, ели тако — мягкие паровые лепешки с начинкой из крупно нарубленной свинины и маринованных овощей и пили кока-колу с колотым льдом из вощеных бумажных стаканчиков.