Эпоха мёртвых. Москва - Андрей Круз

— Мертвяки тоже умнеют, — пожал плечами наш провожатый. — Заметно так.

— Это верно, — подтвердил и Соловьёв. — Мы тоже обратили внимание.

— В общем, мы попытаемся укрепиться, — снова ступил в разговор Баранов. — Если не получится, а нападения продолжатся, то будем искать убежища у вас. Может оказаться, что в городе жизни не получится.

— Мы не против. Место найдётся, — сказал Соловьёв. — Только…

— Начальники не нужны? — усмехнулся Баранов, перебив майора. — Это я сейчас начальник, а всю жизнь отпахал на стройках северных, с прорабов начинал. Хоть по строительству, хоть по трубам, по всему специалист не из последних. Даже проектирую.

— Тогда и вопросов не будет, — кивнул командир группы. — А вообще, давайте пару-тройку сеансов связи в сутки организуем. Чтобы мы знали, что вы тут держитесь. Если совсем подопрёт, можем и бронегруппу выслать.

— Запись сохранилась того морфа, которого обстреляли? — спросил я.

— Разумеется, — кивнул Николай Константинович. — Я зачем, собственно говоря, и уходил.

Он достал из кармана конвертик с оптическим диском, протянул Соловьёву:

— Посмотрите на досуге. Может быть, будет полезно.

— Обязательно, — ответил майор и сунул диск в карман разгрузки. Затем сказал: — Ладно. Приятно было познакомиться. Дайте человека от связи, чтобы со мной в кашээмку подошёл, договорился по расписанию и частотам. А у нас ещё задачи, отбываем для выполнения.

— Это в смысле ваши «Ниву» завели наконец? — усмехнулся Николай Константинович.

— «Нива» — это попутно. А задач ещё хватает.

Как раз в этот момент в рации послышался доклад о том, что «Нива» на ходу и даже полный бак бензина в ней. Соловьёв приказал выкатить машину на Садовку и там оставить до возвращения. Всё равно никто не украдёт.

Человек в музее

31 марта, суббота, утро

В опустевшем несколько дней назад здании Зоологического музея жил человек. Один. Молодой, в грязной одежде, состоящей из джинсов, кроссовок и ярко-красной пуховой куртки. У него был с собой рюкзак, забитый банками с консервами, и автомат, который он подобрал у человека в милицейской форме, с которым поначалу делил жилое пространство.

Сначала у них было всё хорошо, они даже о чём-то много разговаривали, но о чём — человек в красной куртке вспомнить не мог. Единственное, что он помнил, это… что человеку в милицейской форме не нравилось, когда он… он забыл своё имя, в общем, когда он нагревал в ложке над пламенем зажигалки желтоватый порошок, растворив его в воде. А затем набирал жидкость в шприц и его посредством переливал получившуюся смесь прямо себе в мозг. Он даже чувствовал, как, оказавшись у него в вене, игла начинала вытягиваться и ветвиться, опутывала стальной сетью весь его организм, после чего холодная волна чего-то светлого и прохладного врывалась в сознание. Он закрывал глаза, и дух его свободно парил над умирающим городом, сверкая в вышине подобно диковинной алмазной птице. Даже ожившие мертвецы переставали нападать на живых и задирали головы и смотрели в небо мёртвыми глазами, завидуя его полёту.

Человек в милицейской форме ему завидовал и поэтому вёл себя недружелюбно. И ещё он не хотел, чтобы его полёты мешали мертвецам добивать город. А потом человек в форме замыслил его убить. Его… вспомнить бы, кто же он? И наверняка убил бы, у него был этот маленький автомат с коротеньким огрызком-стволом. Но он ошибся в одном: все его планы, все его замыслы становились известны человеку в красной куртке заранее.

Духи животных, чьи чучела в стеклянных клетках заполняли длинные коридоры и этажи музея, не покинули этот мир. Им было известно всё, каждая душа была им открыта, а каждый замысел известен. Дух гиены, поблёскивавшей в темноте стеклянными глазами, рассказал ему всё. Рассказал, что человек в форме даже молился демонам земли, чтобы лишить его полёта, что он желал ему смерти.

И тогда он подкараулил человека в форме, бросился на него сзади и зарубил пожарным топором, разрубив голову до шеи. Он помочился на труп, чтобы тот не восстал, и тот не восстал. И стало ему легко и радостно, когда он понял, что никто не может отныне прервать его полёт. И как же он ошибся! Человек в форме отомстил ему. Вечером, вновь введя себе в тело стальную сеть игл, он вдруг не смог взлететь. Мёртвый человек в форме забрал с собой его способность к полёту, навеки приковав его к этой юдоли скорби и отчаяния.

Он сделал это вместе с чугунным человеком, который сидел в кресле, откинув руку, и которого хорошо было видно из окна. Каждый вечер он корчил рожи человеку в красной куртке, доводя его до слёз, до такого отчаяния, что он вынужден был кататься по полу и выть, заливаясь слезами, колотясь затылком в рассохшийся паркет. Однажды он схватил автомат, оставшийся от человека в форме, и выпустил весь рожок в чугунного своего врага, и тот умер, затих. И так смирно сидел до следующего вечера. Но потом снова воскрес, когда новая луна всходила на небе и вела за собой всё зло, что приходит ночью. Тогда он расстрелял в чугунного человека ещё один рожок, и тот снова умер.

У человека в красной куртке оставался всего один рожок к автомату, и он знал, что через день ему нечем будет убить чугунного человека, и тот придёт к нему и задушит его, втопчет чугунными своими ногами в вытертый паркет музейных залов. И даже желтоватый порошок почти закончился, и с ним уходила последняя надежда на то, что удастся улететь отсюда. Поэтому всю последнюю ночь человек в красной куртке лежал, свернувшись калачиком, и тихо подвывал, засунув в рот большой палец.

Чугунный человек не стал ждать ещё день и ещё ночь. Утром перед окном появились зелёные пятнистые машины, а на них сидели люди и хохотали, показывая пальцами на человека в красной куртке, который присел за подоконником, согнувшись пополам. Он отскочил назад, вскинул маленький автомат и выпустил оставшиеся патроны в людей на машинах, и все они умерли, стекли ртутью на асфальт и впитались в него. А затем он услышал, как они грызут снизу фундамент музея. Он попытался выстрелить в пол, но патроны закончились. И тогда он схватил пожарный топор, разбил стекло перед чучелом гиены, которая не подсказала ему, как спасти свою жизнь, и начал рубить её, стараясь, чтобы ни одного крупного клочка от неё не осталось, и вечером её лживому духу некуда было вернуться.

А затем он решил, что изрубит всех животных в этом огромном молчаливом здании, и когда люди из машин всё же прогрызут и подкопают фундамент здания, они будут ему уже не опасны.

Сергей Крамцов

31 марта, суббота, раннее утро