Охотник (СИ) - Шнайдер Эйке

— Это значит зажмуриться покрепче и натянуть одеяло на голову, надеясь, что чудовище не увидит, а потом исчезнет само собой. Можно и так.

— А получится? — Эрик невесело усмехнулся. — Ты смотришь на меня и думаешь, чего я могу желать настолько сильно, чтобы располосовать живого человека. Я смотрю на тебя и думаю: если тебя не трогает то, что ради правосудия могут вздернуть на виску заведомо невиновного, то, наверное, во имя великой цели позволительно и зарезать кого-нибудь незнакомого? Гуннар глядит волком на нас обоих, и трудно его в этом винить… — Он поспешно вытащил из рукава чистую тряпицу, зажал нос, прогнусавил: — Все, одевайся, — добавил, прислонившись к стене: — Да и девчонки наверняка…

Гуннар взялся за цепочку, попытался расстегнуть замочек. Пальцы не слушались, точно деревянные.

— Пройдет, чуть позже, — сказал Эрик, заметив его потуги. — Давай помогу.

— Нет.

Он обмотал амулет вокруг одного из ремешков на перевязи меча. Пусть пока так, жалко, конечно, что не к телу, но возиться и прилаживать не было ни желания, ни сил — натянуть бы штаны, не свалившись с лавки, да не запутаться в рукавах дублета. Все, чего ему сейчас хотелось — добраться домой, закрыться в своей комнате и напиться до бесчувствия. Потому что оба они правы — просто невыносимо смотреть на доброго знакомого и думать, не он ли…

— Может, и получится, — пожал плечами Руни. — Руки у нас у всех по локоть в крови еще после того похода…

Да уж, отомстить, не замарав кружева манжет, еще ни у кого не получалось. И покуролесили они тогда знатно. Но все-таки Гуннар хотел бы знать, по чьей милости он угодил в допросную. Или не хотел? Иначе не начинал бы ворочаться внутри ледяной ком, стоило хотя бы попытаться подумать, кто из четверых — или теперь уже пятерых, мог бы это сделать и ради чего. Или со временем само прояснится?

— …только что надо быть за человеком, чтобы сотворить такую жестокость? — продолжал Руни. — Не просто убить, а этак затейливо?

— Жестокость? — Эрик оскалился, поднял ладонь, на которой полыхнул язычок пламени. — А вот так — не жестоко? Знаешь, мне как-то довелось всерьез обжечься… Вытянуть тепло и жизнь — не жестоко?

— А после этого вы спрашиваете, чего вдруг вас не любят, — буркнул Гуннар.

— Говорят, захлебываться собственной кровью из перерезанного горла тоже не слишком приятно, — огрызнулся Эрик. Снова обернулся к Руни. — Виска и каленое железо — не жестоко?

— Сколько раз еще ты сунешь меня в это мордой? — взорвался тот. — Да, я здесь варюсь. Да, я не знаю другого способа заставить вора или убийцу заговорить. Да, случается и с невиновными. Да, мне очень стыдно, что Гуннар так вляпался, а я не успел вовремя остановить судью. Но если бы я не варился во всем этом последние два года — кто положил бы сейчас допросные листы перед верховным? И не тому, кто хвалился, будто может отнять ногу за три минуты, обвинять других в…

Он махнул рукой, не договорив, хлопнул дверью. Эрик опустился на лавку, закрыв руками лицо.

— Значит, это все-таки ты, — сказал Гуннар.

— Нет. — Целитель поднял голову. — Я не могу доказать, но это не я. И не Ингрид.

— Тогда какого рожна ты его защищаешь? Душегуба?

— Может, убийца — она, — усмехнулся Эрик. — Не защищаю. Знаешь, когда-то… я был намерен любой ценой покарать зло, и это едва не стоило жизни Ингрид. А тот человек… он просто очень хотел жить. Настолько сильно, что цена для него уже не имела значения.

Гуннар скривился. Едва не оговорив себя и других, право судить кого бы то ни было он потерял, но всему же есть предел.

— Того человека ты тоже оправдываешь?

— Нет. Он умер — не от моей руки, но с моей помощью. Только его смерть никого не вернула. И… — Он помолчал, подбирая слова. — Он мне нравился, но не успел стать другом. А сейчас…

А сейчас Эрик наверняка не может не думать, что это кто-то из тех, с кем ел из одного котла и спал под одним одеялом. Кто прикрывал ему спину, и кого вытаскивал от престола Творца сам целитель. Кроме Иде, хотя и та — ученица, тоже совсем не чужая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Руни прав, — продолжал Эрик. — У всех нас руки в крови, так или иначе… И мне в самом деле очень хочется просто сказать себе — ладно, никого из убитых ты не знал, друзья точно дороже и, может быть у него или у нее действительно веская причина… по-настоящему веская, ведь у любого из нас есть что-то, ради чего можно пойти на все. — Он поднялся. — Ладно, в конце концов все мы все равно поступим так, как сочтем нужным. Пойдем, провожу. А то нас отсюда скоро пинками погонят.

— Сам дойду, — сказал Гуннар.

— Да хрен ты куда дойдешь, на ногах еле держишься.

— Значит, доползу. Не хочу быть должен.

И Руни надо как-то отплатить, только придумать как. Вот доберется до дома, напьется, проспится и придумает. А потом постарается обо всех них забыть. И о Вигдис тоже?

— Знаешь что, мне плевать, за кого ты меня держишь, — рыкнул Эрик. — Но если ты сейчас не обопрешься на мою руку и не позволишь довести до дома, я тресну тебя по башке — ума в которой нет, так что вреда это не принесет — и уволоку на плече. А завтра с утра зайду подновить плетения, и чтобы до того времени ты поднимался с кровати только отлить. Все ясно?

Гуннар выругался. Эрик ухмыльнулся.

— Да, я ублюдок, этой новости двадцать три года. Ну так идешь, или тащить?

Глава 12

Эрик оказался прав, чтоб его — один Гуннар до дома бы не добрался: шатало, точно пьяного. На него и поглядывали как на пьяного — и то сказать, шнуровка на дублете порвана, одежда вся в бурых пятнах, нечесан, и разит наверняка. Пропойца и есть, явно не первый день загулявший.

Целитель всю дорогу не раскрывал рта, что было на него совсем не похоже, но сейчас Гуннар этому только порадовался. О чем им теперь говорить, в самом деле? Не забыть бы только предупредить, чтобы завтра не заходил, как-нибудь оклемается и без плетений. Глаза бы ни на кого из них не глядели.

Увидев, как со ступеней дома поднимается знакомая фигурка, Гуннар мысленно застонал.

Вигдис, обняв, не потянулась к губам, как обычно, ткнулась носом в плечо и замерла. Проговорила, не поднимая головы.

— Руни меня прогнал.

— И правильно сделал, — сказал Эрик. — Ты бы тюрьму по камешку разнесла, а ему разбирайся потом.

Она хихикнула, по-прежнему пряча лицо на груди Гуннара. Тот так и остался стоять столбом тоскливо размышляя, как это все некстати. Побыть бы одному, отдышаться и не думать, хотя бы один вечер не думать ни о чем.

— С лестницей помочь? — спросил Эрик.

— Осилю.

Целитель глянул с сомнением.

— Как знаешь. Завтра зайду.

— Нет.

— Не спорь о том, в чем ничего не понимаешь. Вигдис, до утра его из постели не выпускай, — Он хмыкнул. — В смысле…

— Я поняла, — улыбнулась она, наконец, отрываясь от Гуннара и беря его под руку. — Укрою одеялом, поцелую в лоб, буду родной матерью.

Гуннара передернуло.

— Нет. Оставьте меня в покое. Оба. Пожалуйста.

Вигдис выпустила его локоть, развернулась, заглядывая в лицо.

— Пожалуйста, — повторил Гуннар, старательно не смотря ей в глаза.

— Ты думаешь, это я?

— Я ничего не думаю, — сказал он, по-прежнему глядя куда-то поверх ее головы. — Просто хочу упасть и сдохнуть, и пусть хоть весь город вырежут к ядреным демонам вместе со мной. — Гуннар с силой провел ладонями по лицу, мотнул головой и тут же об этом пожалел — повело в сторону. Добавил: — Прости, я сейчас не в себе. Давай потом.

Шагнул в сторону, обходя Вигдис.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А оно будет, это «потом»? — спросила она. Негромко и спокойно, точно заканчивая разговор с неудавшимся нанимателем, и этот негромкий спокойный тон хлестнул куда сильнее крика и слез. Гуннар вздрогнул, словно на него снова вылили ведро ледяной воды. Шагнул навстречу, прижимая к себе, ткнулся лицом в макушку. Сегодня от ее волос пахло чем-то тонким, свежим, как от только что скошенной травы. Умирающей травы. Гуннар сглотнул невесть откуда возникший в горле ком.