Куда исчез Гитлер, или Военные тайны ХХ века - Ада Петрова

Получено почтой. Перевод с английского. В МИД СССР:

Посольство Соединенных Штатов Америки обращает внимание Министерства иностранных дел Союза Советских Социалистических Республик на дело Виктора Норриса Гамильтона (ранее известен как Фаузи Хиндали), который родился 15 июля 1919 года в Палестине и стал гражданином США по натурализации.

Предполагается, что Гамильтон прибыл в СССР в 1962 году и остался на постоянное жительство. Посольство было бы признательно, если бы Министерство могло подтвердить этот факт и информировать нас о том, принял ли он советское гражданство. В том случае, если он принял советское гражданство, Посольству было бы желательно узнать даты подачи им ходатайства о его приеме в гражданство, а также на основании какой статьи советского законодательства он это сделал.

Посольство Соединенных Штатов Америки. Москва.

Из интервью с женой Виктора Гамильтона Лили Бэлл, полученного в Вашингтоне:

– Расскажите, пожалуйста, о семье вашего мужа.

– Он происходит из очень крепкой и обеспеченной семьи. И поэтому его было бы трудно сломать. Его мать была очень сильным человеком. Она сделала все, чтобы ее дети получили блестящее образование. Он родился в старинном и совершенно очаровательном городе Яффе на берегу моря. Тогда это была Палестина. При рождении его назвали Фаузи Димитрий Хиндали.

– Почему Димитрий?

– Его бабушка была гречанкой. Он был на одну треть греком. На одну треть арабом. И на одну треть англичанином. Семья принадлежала к греческой православной церкви. Их фамилия ведет свою историю от крестовых походов.

Когда мы поженились и он натурализовался в Штатах, он взял имя английское – Виктор Гамильтон. Ведь в нем текла и английская кровь. Ему нравилось имя Виктор, что означает «победа».

Я была очень счастлива в браке. Он был хорошим человеком, заботливым мужем и ласковым отцом наших двух дочерей Хилари и Сантии. Он обожал их… О Боже, что с ним будет дальше?

Гражданин «К»

Эта фантастическая и трагическая история началась с обычного телефонного звонка в редакцию. В тот год мы проводили Международный телевизионный марафон «Солдаты ХХ века против войны».

За эфирные сутки мы многожды обращались к телезрителям с просьбой: если кто-то из вас в горькие годы ссылок и тюремных отсидок встречал иностранных граждан, позвоните или напишите нам. Американцы искали своих, пропавших без вести во 2-й мировой, корейской и вьетнамской войнах. По Ялтинскому соглашению наша страна не вернула 23 000 американцев. Позже 19 500 бывших солдат и офицеров были возвращены. На них есть расписки тех, кто принял их с американской стороны. 4500 – пропали. Американцы ищут их по сей день. Искали и после нашей войны в Афганистане. В обмен на интересующие их сведения они предложили нам списки наших солдат, плененных там, тех, кого удалось им разыскать, с указанием их пребывания у разных полевых командиров. У нас тоже была интересующая их информация, и мы предложили поиск.

Так вот – телефонный звонок: женщина, не представившись, сказала, что она тридцать лет служила врачом в Кремлевской больнице. И был у нее «пациент», на истории болезни которого вместо фамилии, имени и отчества стояла буква «К». Молодой красивый господин, говоривший только по-английски. На ее взгляд, совершенно здоровый. Они располагались не в больничных корпусах. Это были отдельные домики. Лечения этот «К» никакого не получал. Каждое утро после завтрака к нему приезжали двое солидных мужчин, говорящих по-английски и, ей казалось, по-арабски. На черной «Волге» они увозили его на целый день. Иногда «К» возвращался за полночь.

Мы попросили женщину, так и не назвавшую себя, о встрече. Она обещала позвонить. Своего телефона не оставила. И, видимо, поразмышляв, решила не искушать судьбу. Звонка больше не последовало.

Мы начали свое расследование. Это было хождение по мукам.

В Кремлевской больнице, включая главного врача, все говорили, что не помнят такого случая. Категорически отрицал это и академик Чазов, занимавший в те годы пост начальника 4-го Главного Управления Минздрава СССР и, конечно, который не мог не знать об этом.

Наконец нам повезло. Обзванивая подряд все отделения больницы, мы попали на заведующую, только что вернувшуюся из отпуска, и, вероятно, еще не предупрежденную, чтобы она молчала.

– Был такой, – сказала она. Мы все удивлялись, почему он у нас, поскольку был совершенно здоров. Потом-то мы поняли, что его просто прятали у нас. Неожиданно «К» исчез. Нам сказали, что его перевели в психиатрическую больницу, куда-то за город. Почему – не знал никто.

Это уже было кое-что… Начался очередной круг поисков: обзвон всех психиатрических больниц Москвы и области. Шли от нас и бесконечные запросы в КГБ СССР – в его разные управления и отделы. И, конечно же, приходил стандартный ответ (но все-таки, приходил, что настораживало): никакого дела ни на одного иностранца, который бы пребывал вначале в Кремлевской больнице, а потом в психиатрической лечебнице, у них нет. Уже потеряв всякую надежду, случайно мы узнали телефон больницы именно этого профиля в 70 километрах от Москвы, построенной еще при царе-батюшке для больных, совершивших самые тяжкие преступления. В наше время, кроме действительно больных людей, сюда тайно привозили неугодных на принудительное «лечение». Для здоровых людей был даже придуман специальный термин: «вялотекущая шизофрения». Вот с таким диагнозом здесь перебывало немало известных людей – генерал Григоренко, писатели Владимир Буковский и Гинзбург, сын Сергея Есенина – Есенин-Вольпин и многие другие. А придумал его глава советской психиатрии академик А. Снежневский. Поставить такой диагноз можно было практически любому человеку. Таких неугодных лечили здесь от «душевных» болезней, накачивая транквилизаторами, чтобы они и языком были не в состоянии пошевелить, и доводя их за долгие годы до полной потери памяти. Они переставали помнить и себя, и свою жизнь.

Набрав телефон главного врача, мы услышали приятный мужской голос, который сказал, что он не только знает о таком человеке, но он и сейчас находится у них. Это американец.

– Приезжайте, поговорим.

Мы помчались немедля, прихватив камеру и оператора. Наученные горьким опытом, опасались чьих-то ушей из персонала, которые могли сообщить о разговоре кому следует. Нам просто Бог послал этого порядочного, милого человека. Фамилию его не станем называть.

Прежде всего, нам показали «больного». Он вышел из палаты и направился в кабинет главного врача. На нем была синяя, сильно потертая больничная пижама из плотной ткани. Дело было зимой. На голове диковинная клетчатая, сильно выцветшая кепочка, явно из другой жизни. Нянечки сказали, что снимает он ее, только ложась в постель, и кладет под подушку. С помощью камеры, на которую он не обращал никакого внимания, мы долго наблюдали за ним. Вид его вызывал даже не сострадание, а какую-то щемящую боль. Он вернулся в свою палату, сел на кровать, надел наушники и стал настраивать приемник, который поставил на колени.

– Вот так уже много лет, – сказали медсестры, – у него два радиоприемника, каких-то необычных, видимо, профессиональных. Тяжело смотреть на него слушающего. То размазывает слезы по лицу, то как-то странно улыбается, то долго смотрит в окно, куда-то вдаль, то берет тетрадь и быстро что-то записывает…

Врачи пригласили нас в ординаторскую, накрыли стол с чаем и домашними пирогами. Рассказывали о «К» с состраданием и болью, жалели его и сочувствовали.

– Вначале к нему приезжали двое солидных мужчин, чаще в штатском, иногда в форме офицеров КГБ, – генерал и полковник. Вдвоем редко бывали. Чаще – то один, то другой. Но это бывало не так уж часто. Привозили продукты, фрукты, кое-что из одежды. Он им передавал какие-то письма. Видимо, просил отправить…

Из дневника агента «КИРА»:

…Моя интеллектуальная жизнь здесь – это малоинтересные и тоскливые советские газеты, зарубежные радиоголоса и воспоминания. Мои опекуны, видимо, вполне приличные люди, связанные подписками, клятвами и осторожностью. Они сами пленники КГБ.

Живут на раскаленных угольях и ждут, когда карательный меч падет и на их головы. Мало у кого есть вера в справедливость того, что они делают.

…Ношу все время черные очки – от солнца, от людей, от предательства и самого себя.

Кроме слушания запрещенных у нас зарубежных радиоголосов, у него была еще одна страсть. Он аккуратно и регулярно писал дневники. Это были огромные книги, те, что у нас называют амбарными. На каждой крупным фломастером был выведен год. Они окружали его со всех сторон – стояли огромными стопами вокруг его кровати. Мы упросили главного врача дать нам несколько книг разных лет – от первых лет его пребывания в СССР и до последних. Конечно, с возвратом. Писались они по-английски, иногда по-арабски аккуратным, почти каллиграфическим почерком.