В Сырах - Эдуард Лимонов

Я согласился, что Михаил прав. Но как я мог не сесть рядом с вашей мамой на пассажирское сиденье, когда она, глядя на меня снизу вверх с водительского сиденья прошептала: «Садись, поедем ко мне! Или слабо?!» Я сел, безрассудность свойственна мне в решающие моменты жизни. Но я до сих пор жив, видимо, меня любит Господин РОК, Госпожа Удача.

Потом она мне сказала, что лихому вождению её обучил однажды каскадёр, с которым она вместе снималась в фильме.

Распробовав друг друга, познав анатомии и физиологии друг друга, мы стали наслаждаться. Летом, в «Волге» («кадиллак» жрал неимоверно много бензина и потому больше стоял в гараже на Земляном Валу) мы поехали в город Ростов-на-Дону к человеку, купившему у меня киноправа на книгу «Последние дни Супермена», к Сергею М. Успешный бизнесмен, ростовский олигарх, как я его за глаза называл, был тогда владельцем сети аптек. Пару дней мы провели в окружении его многочисленной, богатой семьи, сидели за столами, ломящимися от еды, плавали в бассейне, а потом, отделившись, поехали к забетонированному Чёрному морю на территории Краснодарского края. Остановившись в отеле, ходили купаться в море, но ненадолго, основное же время делали то, чем занимаются все только что образовавшиеся пары: предавались making love. Помимо love, мы ещё во множестве употребляли местное вино и чачу. Маленький армянин, таскавший по пляжу чачу (под пирожками) в корзинке, задружил со мной, поскольку я стал его лучшим покупателем. Обедать мы ходили в ресторан отеля с толпой отдыхающих.

Мы неизбежно обгорели. Белокожий водитель Стас не обгорел даже, а сварился, и выглядел как переваренная сарделина, весь в волдырях. Через четверо суток мы убрались от изуродованного бетоном побережья, и «Волга» наша смотрела своим чёрным носом на север.

Непонятно было, понравилось вашей маме, о мои детки, времяпрепровождение на узкой полоске Черноморского побережья, или не понравилось. Меня то, что произошло с побережьем, удручало, мне было жалко мест моей юности, когда-то свирепых, красивых и буйных (это всё к югу от Туапсе), а сейчас разделённых между собственниками, забетонированных и еле дышащих. Но я был в компании любимой женщины, верных партийцев, и потому летний ветер, вдувавший в окна «Волги», мчавшейся на север, вдувал в меня бодрость, и жизнь была открыта, как только что начатая книга.

Наши встречи некоторое время происходили в Сырах, чтобы затем, уже летом, переместиться в богатую буржуазную квартиру на Космодамианской набережной (две спальни, два туалета, гостиная, зеркала, видеонаблюдение за входной дверью и лифтом). Сыры она восприняла романтически и таинственно появлялась на BMW ночами, после спектаклей, с цветами, в тёмных очках, с бутылкой вина и травой. Квартиру на Космодамианской она восприняла как должное, с удовлетворением. Постепенно определился характер наших отношений. Она, по-видимому, восприняла их как отношения странного мудреца и красавицы. Найдя у меня в Сырах солидный том Хлебникова, она попросила меня почитать ей. Я открыл любимую мною поэму «Шаман и Венера»:

Шамана встреча и ВенерыБыла прекрасна и ясна,Она вошла во глубь пещерыПорывом радости. Весна…

— Напрасно вы сели на обрубок,Он колок и исцарапает вас,Берёт со стола красивый кубок,И пьёт, задумчив, русский квас…

Она забрала том себе, и он до сих пор стоит у неё на книжной полке в коридоре. Когда вы, маленькие демоны, вырастете, прочтите обязательно, эту великолепную, лёгкую, остроумную поэму, и вы получите полное представление о том, как ваша мама видела нас тогда, когда она меня любила. (И не называла ещё пренебрежительно «донором», хотя и «отличным».) Она не раз просила меня впоследствии читать ей строки из «Шамана и Венеры». Ваша мама не литературный человек вовсе, книги и стихи для неё мало что значат, видимо, она прочла поэму как сценарий, и как близкий ей, объясняющий наши отношения сценарий, он ей подошёл.

Как я, Шаман, видел наши отношения? Как сеансы идолопоклонничества, иначе назвать мои встречи с ней не могу. В ту пору она писала песни и пела, иногда я помогал ей с её текстами. Встречи происходили так. Я встречал её со спектаклей в театре им. Станиславского, что на Тверской. «Волга» наша обыкновенно таинственно ждала её в ближайшем переулке. И мы перезванивались. В конце концов она появлялась с букетами цветов, и мы ехали ко мне на Космодамианскую, иногда к ней, там она жила с тринадцатилетней дочкой Валерией. Мы открывали бутылку вина, она вставляла в компьютер диск со своими, находящимися в работе песнями, и слушала. И подпевала, и курила траву, и вновь слушала. Я в это время готовил салат и мясо, привычно и просто. У неё места в кухне было немного, мы туда прятались от её дочери. В квартире на Космодамианской места было довольно, однако она начинала вечер, нависая над открытым чемоданчиком со светящейся фотографией «Битлз» (модный радиоприёмник и диско-плеер), и по окончании обеда вновь нависала, слушая свою музыку десятки раз. Так мы и оставались на кухне. Я почтительно мирился с этими сеансами самообожания. В том, что это были сеансы самообожания, я не сомневался тогда, не сомневаюсь и сейчас, невзирая на то, что она уверяла меня, что таким образом она «работает» над музыкой. Десятки раз! Она прерывалась лишь на то, чтобы изготовить, смешав траву с табаком, очередной, как говорят в Москве, «косяк». Один лишь раз, в самом начале знакомства, ещё в Сырах, я было почитал ей свои новые стихи, но встретив её чистосердечное равнодушие, больше я ей стихов не читал. Уверен, что вашей маме недоступно наслаждение поэзией, поэзия её никак не задевает. Да и вообще литература — не её чашка чая. Если она и прочла (в чём я не уверен) когда-либо пару модных книг, то только потому, что они модные, а не потому, что книги. К моменту знакомства со мной она была знакома с писателем Сорокиным, её познакомил с ним её режиссёр. Я полагаю, что модный Сорокин был назван ею мне в доказательство её, актрисы, модности, то есть современности.

Итак, типичный вечер. Она курит траву, слушает, нависая над «Битлз»-чемоданчиком, свои песни, мы едим, разговариваем и слушаем её песни, пьём вино. После этого я, наконец, о мои демоны, хочу уже дорваться до тела ещё не вашей мамы, но моей девушки…

— Пойдём, пойдём в постель! — бормочу я.

Она любит меня, она называет меня «дьявол», я занимаюсь с ней любовью долго и сильно (признаюсь вам, мои демоны, нескромно признаюсь), но ей хочется продлить сеанс самообожания.

— Подожди немного, — шепчет она и в пятнадцатый или двадцатый раз прослушивает свои новые песни, а потом прослушивает и те, что записаны месяц назад и два. Когда я всё же утаскиваю её в постель, все окна в домах напротив уже черны. Все угомонились. И только тогда я наконец получаю то, что хотел, — её тело. Засыпаем мы часто под утро. Спать долго ни я, ни она не умеем. К тому же она страстно желает забеременеть. По странному капризу моего организма утро для меня наилучшее время для… сейчас подыщу приличное слово… семяизвержения. В феврале 2006 года там, в квартире на Космодамианской, в дальней спальне мы сделали тебя, Богдан. И мы узнали об этом в марте. Я был счастлив.

Далее её организм начал перестраиваться на ребёнка. Уже с мая месяца я был нужен ей менее всего как любовник, но всё более как объект либо приязни, либо неприязни беременной женщины. Опыта общения с беременными женщинами у меня не было, и я неизбежно огорчался там, где всего лишь следовало понимать.

— Я хочу селёдки, селёдки! Что ты сидишь?!

Я бежал за селёдкой, и перед моим изумлённым взором самка человека проглатывала, громко жуя и урча, целые тушки сельди одну за другой. Если мы везли её в «Волге», я и мои мужики-охранники, она обвиняла нас в отвратительном запахе и рвалась открыть окно, хотя мы источали не более чем обычный мужской дух, табака, сапожного гуталина, одеколонов, дезодорантов и, может быть, перегара.

Тогда же, в мае, мой бенефактор (т. е. благодетель) взялся продавать квартиру на Космодамианской, и я перевёз накопившиеся книги, рукописи и личные вещи в Сыры (среди прочего — несколько глав книги «Ереси»), вытеснив оттуда живших там в моё отсутствие охранников. Однако большую часть времени мне пришлось всё же проводить теперь у беременной моей подруги. Я с изумлением приглядывался к её новому, куда более обширному телу, старался не раздражаться и не обижаться. О чём меня иногда просила и она — женщина, носившая в себе мой плод. В её квартире места было неизмеримо меньше, чем на Космодамианской, отсутствовала гостиная с зеркалами и присутствовала дочь актрисы уже четырнадцати лет. В квартире был небольшой стол, у дочери, и кухонный стол. Писать писателю было негде. Политик же уезжал в автомобиле с охранниками по своим политическим делам, сидел в пробках и в судах, ругался, спешил. В августе я настоял на заключении брака. С уже обильно животастой актрисой мы пошли в ЗАГС и оформили брак. У меня осталось от того дня совершенно чёткое ощущение, что она не очень-то и хотела брака. Впоследствии, о, мои ангелы, детки мои, я вынужден был убедиться, что я не ошибся в ЗАГСе, бросая на неё косые взоры. Она не очень-то хотела мужа, мужчину в доме. И ещё я понял там, в ЗАГСе, что мы перестали быть Шаманом и Венерой…