Диалоги (апрель 2003 г.) - Александр Гордон

Но есть ещё абсолютно понятная вещь – у нас 89 субъектов Федерации. У нас приблизительно две с половиной тысячи следующих территориальных единиц, назовём их муниципальными единицами первого уровня. И в этих условиях, кто ещё может решить, где вмешиваться, кому помогать, как проводить перераспределение? Только федеральный центр. Предположение, что это может быть вече 89-ти губернаторов, которые будут всё решать, и где кто громче крикнет, тот и получит помощь, они абсолютно беспочвенны. Таким образом, я бы сказал, что региональная политика – это вещь, предполагающая умное вмешательства государства. Но никто же не говорит о глупом: «заставь дурака Богу молится», он себе, как известно, определённый орган разобьёт.

А.Г. Тут мне хочется процитировать другое выражение: «хотели как лучше, получилось как всегда». Говорить об умном вмешательстве государства в нашей стране за последние 10 лет… Вы можете называть хоть один пример, кроме Калининграда, умного вмешательства государства в дела региона?

С.А. Во-первых, хочется надеяться, конечно. Как вы понимаете, надежда, она ведь последняя умирает. Во-вторых, на самом деле всё-таки тихо-тихо, потихонечку, наше государство становится не таким, что ли, глупым. Вот в нашей области – это федеральные и целевые программы. Они были очень популярными, их принимали, но никто не выполнял.

Вот уже с последними программами, во-первых, поняли, что их не может быть много. Абсолютно бессмысленно давать всем по рублю в виде инвестиции, надо кому-то дать 10, а кому-то не дать ничего. Это, так сказать, потихонечку поняли.

И поняли другое, что нельзя «закрывать регион». Что такое были наши федерально-целевые программы? Идеология поменялась, это очень любопытно. Раньше это был список; и решали, кому дадим из своего списка, начиная от завода, кончая последней школой. А теперь всё-таки есть понимание, что такое инвестиционный климат. То есть, на самом деле, государство тоже цивилизуется.

Но в государстве есть одно принципиальное отличие. Мы часто говорим в нашей профессии о факторах размещения. Есть сырьевой фактор размещения, рабочая сила, и они удивительно инерционны. Они очень долго меняются. И уходят десятилетия на то, что что-то изменить. И только один фактор можно включить или выключить относительно быстро – это воздействие государства. Этим широко пользуются и на Западе. Потому что нет другого. Понимаете, вы не можете приказать населению стать квалифицированнее. Должно смениться поколение. Вы не можете создать нефть. Для этого, как вы знаете, требуются миллионы лет. А вот поменять политику и осуществить какое-то вмешательство вы можете довольно быстро. С каким результатом – это другой вопрос. Конечно, у нас государство вообще, надо сказать, враг пространства. Вот не нравится ему это пространство: то, что в нём происходит. Всегда существуют какие-то опасения, какая-то демонизация пространства.

А.Т. Как при Николае Первом оно его побаивается. И не зря.

С.А. Ну, возможно, и не зря. Но, знаете, надо бояться, но, тем не менее, надо его учитывать. Вообще, любопытно, а какое оно будет, наше пространство в будущем? Потому что западные люди, с которыми я беседовал, – когда я говорю «люди», это не люди на улицах, а мои коллеги, географы, – говорят: скорее всего, то, что нас ждёт, можно описать такой картинкой. Это жильё для богатого и среднего классов, окружённое заборами и трущобами.

Ради бога, не думайте, что это трущобы в полном смысле этого слова. Это будет несколько лучше наших пятиэтажек, а, может быть, даже и отдельные дома, но всё равно это будет уже абсолютно другой уровень жизни. всё-таки там будут проживать маргиналы – эмигранты, одинокие матери, безработные. То есть наше пространство распадётся.

А.Г. Но вы сейчас просто описываете районы Нью-Йорка…

С.А. Есть замечательное понятие – «эксклюжн» и «инклюжн», то есть «включение» и «исключение». Вот пространство и распадается на то, что будет включено в основное пространство, и то, что будет исключено. Недаром понятие «центр – периферия» так поменяло своё значение. Вот «центр» – это что? Москва, в нашем понимании. А периферия – это, скажем, Ямало-Ненецкий автономный округ. Это же поменялось. Уже в Москве или в Московской области есть районы, которые логично отнести к периферии. А если вы возьмёте Лондон где-нибудь в районе Ист-Энда, это действительно уже периферия, эти районы «исключены».

А.Т. Уже не доки, но…

С.А. И это всё чередуется. Вы можете за полчаса перейти в другую социальную формацию.

А.Г. Нагатинская пойма – это явно не Москва.

А.Т. И всё-таки, и всё-таки. Россия – страна великих реформ и великих реформаторов. Их было много. Наверное, потому, что она не умела меняться плавно и непрерывно из самой себя. И время от времени приходили великие реформаторы. Начиная, по крайней мере, с Петра Первого. Но если реформаторам России, вплоть до последних реформаторов Ельцинской эпохи, часто удавалось обмануть, обогнать время, как-то ускорить его, пустить страну вскачь и так далее, то пространство российское, вот эти огромные просторы, обмануть, как правило, было очень трудно. Вязли они на этих просёлках. Не пускало их это пространство, далеко реформы не шли, они гасли на этих дистанциях. И с этим тоже не считаться нельзя. Потому что может в очередной раз «хотели как лучше, а…»

С.А. У большинства западных специалистов в этой области указано, что рынок многое, что решает. Но рынок и создаёт региональные проблемы… И никаких чудес не бывает…

Формула эмоций

Участник:

Раевский Владимир Вячеславович – доктор биологических наук, зам. Директора Института Высшей нервной деятельности и нейрофизиологии РАН.

Владимир Раевский: Мне хотелось бы рассказать о некоторых аспектах науки, которая родилась в нашей стране, науки о высшей нервной деятельности. Особенно стоит её отметить сегодня, потому что в апреле этого года мы будем отмечать столетие выступления Ивана Петровича Павлова на Мадридской конференции. Это первое его выступление, посвящённое данной науке. Впервые была сделана заявка именно на этой конференции об этом новом направлении.

Собственно говоря, высшую нервную деятельность сам Иван Петрович Павлов определял как науку о поведении. А поведение – это, собственно говоря, единственная форма адаптации организма к окружающей среде, независимо от того, что имеется в виду: или это адаптация к какому-то болевому или болезнетворному разрушающему воздействию, или это адаптация к социальным каким-то проблемам, или потребление необходимых веществ для жизни организма. Всё это поведение. И если мы будем знать о поведении достаточно много, ну, например, принцип его формирования и механизмы, лежащие в основе его развития, мы сможем решать практически все вопросы, связанные с нашей жизнедеятельностью. Поэтому очень важно было с самого начала определить, а что же является, лежит в основе поведения.

Надо сказать, что в течение многих сотен лет основополагающим было открытие, сделанное Рене Декартом. Он сформулировал очень чёткую позицию, которая давала возможность экспериментатору практически исследовать физиологические процессы, протекающие в организме. И всё это исходило из введения в обиход термина «стимул». После чего и сформировалась определённая последовательность «стимул-реакция». И до сегодняшнего дня мы не только пользуемся этой формулой, но и много исследователей по-прежнему придерживаются убеждения, что именно по этому принципу формируется поведение.

Иван Петрович Павлов совершил революцию в своё время в этом направлении. Он вводит новое представление, он вводит понятие «сигнал». Это принципиальное отличие. Принципиальное потому, что, вы понимаете, когда мы говорим о стимуле, который побуждает к какому-то поведению, мы сразу же обращаем внимание на то прошлое, от которого строится наша адаптация. Когда мы говорим о сигнале, мы говорим о напоминании, о предупреждении, о будущих событиях. И таким образом, мы во всеоружии имеем возможность встретить будущее. В этом действительно заключается истинная адаптация.

Надо сказать, что до сегодняшнего дня, пожалуй, это гениальное открытие Ивана Петровича Павловича, что поведение строится по принципу сигнала и последующей реакции, недостаточно востребовано в нашем обществе. А мне думается, что оно должно быть востребовано не только, скажем, применительно к физиологическим исследованиям, к развитию научной мысли, но просто в нашем обществе. Потому что, одно дело, если мы будем строить своё произвольное поведение, ориентируясь на прошлые события (вас раздражает какой-то человек и вы рефлексируете в отношении него), и совсем другое, если вы строите своё поведение и отношение с ним по принципу – сигнал и будущие отношения с ним.