Первое дело слепого. Проект Ванга - Андрей Воронин

– Богохульство, – сказал он, откладывая в сторону вилку и протягивая руку за сигаретами. – Кощунство. Надругательство над памятью мертвых и чувствами живых…

Ирина отобрала у мужа пачку и закурила сама.

– Сначала поешь, – сказала она строго и сразу же вернулась к избранной теме. – А вот Грабовский утверждает, что с точки зрения морали его работа мало чем отличается от работы врача-реаниматолога.

– Он вообще много чего утверждает, этот ваш Грабовский, – ответил Сиверов и, протянув через стол руку, ловко выхватил у Ирины сигареты. – Интересно, откуда он взялся, такой разговорчивый? Не было, не было, и вдруг на тебе – нарисовался! Твоя Нина хотя бы понимает, в какое положение она себя ставит?

– Ей безразлично, что о ней станут говорить, – твердо ответила Быстрицкая, и было видно, что она целиком и полностью одобряет подругу.

– Просто она учла не все возможные темы таких разговоров, – возразил Глеб. – Говорить ведь могут не только в глаза или за спиной, но и над могилой! В траурном митинге, на мой взгляд, хорошо одно: виновник торжества не слышит, какой бред несут о нем присутствующие.

– Что? Ты о чем это?.

– Допустим на минутку, что Грабовский – мошенник. Согласись, это представить намного легче, чем то, что он действительно умеет воскрешать мертвых. Он обещает вернуть Нине жениха, который, по его словам, убит. Максим Соколовский скорее всего действительно умер – своей смертью или насильственной, в данном случае несущественно. Существенно другое: что станет делать наш экстрасенс, получив деньги? Если он мошенник, воскресить Соколовского у него кишка тонка. История так или иначе выплывет наружу, и придется как минимум вернуть деньги. Это же очевидно! В таком случае зачем вообще затевать это безнадежное дело? А вот если Нина, заплатив ему, как-нибудь тихонько исчезнет, это уже совсем другой коленкор. А что? Получила жениха с полной амнезией и поехала выхаживать его на свежем воздухе, в деревне, вдали от шума городского… Или умерла от сердечного приступа, не выдержав такой радости. Чудо ведь все-таки, а не фунт краковской колбасы…

Ирина уронила с кончика сигареты длинный столбик пепла и, спохватившись, сделала затяжку – наверное, вторую с тех пор, как закурила, хотя сигарета у нее в руке уже почти истлела.

– Это невозможно, – пробормотала она.

– Ты и вправду так думаешь? – переспросил Глеб. – А воскрешение из мертвых, по-твоему, более вероятно, чем убийство из корыстных побуждений?

– Ты прав, – сказала Ирина, помолчав. – Все бабы – дуры. Да какие!

Получив это признание, Сиверов почему-то не испытал удовлетворения. Он курил, задумчиво размазывая вилкой по тарелке остатки сметаны, под любопытным взглядом идущей на убыль луны, которая, взойдя над крышей соседнего дома, нескромно заглядывала в кухню через неплотно зашторенное окно.

– О чем ты думаешь? – негромко, словно боясь помешать, спросила Быстрицкая.

– Да, в общем, ни о чем, – рассеянно ответил Глеб.

Это была правда: в тот момент, когда жена задала свой вопрос, он действительно не столько думал, сколько уныло злился, сетуя на свое бессилие. Единственное, что он мог предпринять в сложившейся ситуации, – это пойти и застрелить Грабовского, потому что уважаемый Борис Григорьевич сильно ему не нравился. Это была скользкая дорожка, на которую Глебу очень не хотелось ступать. Беря на душу смертный грех, и притом далеко не первый, надо иметь хоть какое-то оправдание – если не перед Богом и людьми, то хотя бы перед собой. И потом – а вдруг?.. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» Пропади он пропадом, этот Шекспир! Но все-таки: а вдруг? Вдруг, не сумев оживить мертвеца, экстрасенс окажется в состоянии хотя бы подарить Нине Волошиной иллюзию, достаточно стойкую и продолжительную, чтобы она смогла пережить боль утраты? Вдруг он просто-напросто рассчитывает исцелить ее от этой боли, заставить забыть, что был когда-то на свете такой человек – Макс Соколовский? По слухам, некоторым по-настоящему талантливым гипнотизерам это удается… Хорошо это или плохо – вместе с болью отобрать у человека память – вопрос спорный, и решать его не Глебу Сиверову, а кому-то поумнее, пообразованней. А Глеб Сиверов, меткий стрелок, может только сэкономить Нине Волошиной приличную сумму, отобрав при этом то, чего не купишь ни за какие деньги, – надежду…

В этот момент в мозгу у него что-то шевельнулось: то ли мысль, то ли воспоминание, то ли одна из тех внезапных, неизвестно откуда берущихся догадок, о происхождении которых он уже давно перестал задумываться, приписывая их хорошо развитой интуиции. Догадка эта была каким-то образом связана с его размышлениями о том, что лучше: отнять у человека надежду или память? Память… Да, вот именно! Пять минут назад Ирина говорила, что у воскрешенных Грабовским покойников начисто пропадает память о прошлой жизни.

В этом Глебу чудилось что-то знакомое – когда-то, похоже, хорошо известное, а затем основательно позабытое. Он попытался вспомнить, что это было, но не смог. Это не было связано с амнезией, которую когда-то перенес он сам; воспоминание, которое он пытался и никак не мог нащупать, относилось к куда более раннему периоду его жизни. Заметив, что мысли уже некоторое время бегают по замкнутому кругу, как собака, ловящая собственный хвост, Сиверов отступился. Это был старый, неоднократно проверенный способ поймать упорно ускользающее воспоминание: сделать вид, что оно тебе не нужно, и заняться чем-то другим. Тогда скользкая, увертливая мыслишка непременно высунет наружу любопытный нос, чтобы узнать, почему это за ней перестали охотиться. Вот тут-то ее и надлежит хватать за шиворот и тащить на свет божий – как говорится, за ушко и на солнышко…

Вспомнить он так ничего и не вспомнил, зато, перестав наконец гонять по кругу слова «Грабовский», «покойники» и «амнезия», от частого повторения превратившиеся в набор бессмысленных, ни к чему не относящихся звуков, осознал, что, пока он этим занимался, решение созрело само собой. Всесторонне его изучив и одобрив, как законопроект, в первом чтении, Глеб повеселел и даже почувствовал, что к нему вернулся аппетит. «Воскрес, будь он неладен», – подумал Сиверов, подцепляя вилкой сразу четыре оладьи.

Ирина ничего не сказала и ни о чем не спросила, однако в тихом, почти незаметном вздохе, которым она сопроводила это действие мужа, Глебу почудилось удовлетворение человека, который понял все без слов и остался понятым доволен.

Борис Грабовский закончил просматривать последнюю дискету, извлек ее из компьютера, с треском надломил и небрежно швырнул в спортивную сумку, где было полным-полно сломанных разноцветных дискет и блестящих радужных половинок компакт-дисков. Информация, которую день за днем, год за годом по крупице собирал этот писака, Макс Соколовский, все еще находилась там, в этой груде изломанного, исковерканного пластика, но теперь это был просто хлам. Черновые наброски будущих статей, записи интервью, факты, даты, имена – все это теперь превратилось в бесполезный мусор.

Просматривая материалы Соколовского, экстрасенс сделал несколько пометок в своем рабочем блокноте – имена и координаты людей, молчание которых следовало обеспечить любой ценой. Журналист проделал действительно гигантскую работу, ему удалось выйти на некоторых персонажей, о существовании которых ясновидящий просто-напросто забыл, но он, к счастью, и сам толком не знал, что именно ищет, а потому сюда, в особняк Грабовского, явился как на рядовое, рутинное интервью. Он понятия не имел, что идет в гости к главному фигуранту своего журналистского расследования, зато Борис Григорьевич это знал, и его попытка перекупить журналиста на самом деле была последним шансом, предоставленным этому самоуверенному модному щелкоперу. Но он, видите ли, гордый! Что ж, теперь пускай пеняет на себя…

Борис Григорьевич выключил компьютер, задернул «молнию» сумки и вызвал Хохла, который явился моментально – наверное, по своему обыкновению торчал в холле, любуясь акулами. Очень они ему нравились, и глазеть на них Хохол мог без перерыва круглые сутки, особенно если бы кто-то взял на себя труд доставлять ему прямо туда, к аквариуму, еду и выпивку. Он и сейчас что-то дожевывал, стоя в дверях, и от него по всему кабинету тяжелой волной расползался смешанный аромат копченого сала и ядреного украинского чеснока. Грабовский сто раз грозился снарядить в Украину карательную экспедицию с целью поголовного истребления многочисленных родственников Хохла, чтобы те перестали, наконец, тоннами пересылать ему упомянутые продукты. В ответ на эти угрозы слуга только смущенно улыбался, полагая, по всей видимости, что хозяин шутит. Грабовский же знал наверняка, что его карательная экспедиция будет бесполезной: лишившись посылок, Хохол просто начнет приобретать милые его сердцу продукты на ближайшем рынке.