Зигзаги судьбы - Сигизмунд Дичбалис

Доехав до Мемеля, мы сразу же начали искать отряд. Комендант города заявил что, о Феофанове никто ничего не слышал. Вместе с ордером на провиант нам вручили приказ присоединиться к какой-то немецкой части. Переглянувшись, мы ответили: «Яволь!», получили на складе продовольствие и вышли из Мемеля на дорогу, по которой по нашим расчётам, должен был пройти наш отряд с северо-востока.

Немцы двигались на Запад. Кругом царил беспорядок. Суета, брошенные обозы… — всё это было так нетипично для Вермахта, но это было налицо — германская армия отступала, да ещё и впопыхах. Висела угроза окружения, и никто не желал очутиться в кольце. Дороги часто бомбили и обстреливали; горевшие машины, разорванные осколками бомб туши лошадей, брошенные телеги — всё это говорило о необходимости держаться отдельно от главного потока спешившей массы.

Поймав огромного битюга, бродившего без хозяина вдоль дороги, мы свернули на боковые пути и направились тоже на запад. Без седла, узды, или хотя бы верёвки, управлять нашей огромной лошадью, даже несмотря на её спокойный темперамент, было трудновато. Поэтому мы обменяли её у каких-то монахов на колбасу, хлеб и сало, а в качестве особой благодарности за хорошую сделку нам была вручена бутылка незабываемо вкусного ликёра. Я забыл название на этикетке, помню лишь, что на ней была изображена голова оленя.

Долго ли, коротко ли бродили мы в поисках нашего обоза, но дошли почти до самого побережья, когда идущие навстречу люди известили нас о том, что впереди был заминирован мост и никого дальше не пропускали. Наша маленькая группа распалась. Трое решили делать обход, а я и ещё один разведчик задумали продвигаться дальше через залив. Мы нашли маленькую лодчонку, весло было сделано нами из доски, остатки продовольствия мы засунули под сидение и оттолкнулись от берега. Попутный ветерок помогал нам до тех пор, пока не превратился в крепкий ветер. Он понёс нас через водное пространство. Зыбь превратилась в холодные волны, заливавшие нашу посудину, и нам стало ясно, что надо покидать наш корабль.

Ужас охватил нас от мысли, что мы далеко от берега и не продержимся долго в холодной воде.

К моменту, когда борт лодки сравнялся с поверхностью воды, нам было уже всё равно; промокшие насквозь, мы решили прыгнуть за борт и, ухватившись за лодку, продержаться до конца непогоды, стараясь не утонуть. Первым прыгнул я — и чуть не сломал ногу от внезапной встречи с каменным дном залива. Глубина воды была меньше метра. Да, мы не знали, что во время отлива это огромное пространство было покрыто водой только по колено, но сильный ветер поднимал такие волны, что эта необъятная лужа выглядела, как океан.

Через несколько часов, продрогшие и обессиленные, мы добрались с нашей лодкой до берега, забрали наши промокшие вещи и решили, что жизнь моряков не для нас. Выжимая нашу одежду, мы оба стали хохотать — так жалко выглядели мы оба, посиневшие от холода. Пришлось высыхать на ходу, так как наступила ночь, а о тёплом ночлеге думать не приходилось.

Шли мы ночью через поселки и леса, казалось, в юго-западном направлении. Выходя на опушку, мы увидели блеснувший фонарик, и шедший со мной парень окрикнул по-немецки идущие нам навстречу фигуры. В ответ ему ответила длинная автоматная очередь, буквально перерезавшая его пополам. Даже не успев вскрикнуть, мой напарник осел на землю.

Наверно, я был в стороне чуть-чуть, и под укрытием куста меня, в темноте, не заметили. Четыре фигуры в советской форме, видимо разведчики, подошли к убитому, перевернув его труп, обшарили карманы и сумку, не найдя ничего, кроме пистолета и куска сала, (размокшие документы были выброшены им ещё у залива), и пошли своей дорогой.

Всё это происходило метрах в пяти-шести от меня, стоявшего за кустом в совершенно беспомощном состоянии. Мой пистолет, попавший в солёную воду, был разобран на части и ждал промывки в сумке, а больше у меня не было ничего для защиты или нападения. Говорили разведчики на одном из азиатских языков, который я понять не мог. Как они меня не заметили, знает только Всевышний. Помогли, конечно, и куст с темнотой.

Оправившись от пережитого, я понял, что иду к фронту, а не в тыл, и, подождав рассвета и захоронив моего бывшего спутника под ветками и камнями, я побрёл бесцельно на запад, все еще, как бы в бреду.

Вспоминается, что встретил на пути отступавших немецких связистов, накормивших меня и предложивших ехать вместе, я отказался, и опять остался один. Через несколько дней блуждания, разговорившись с фермером, которому я помогал грузить его скарб на телегу, я узнал, что отряд Феофанова останавливался у него на ночлег по дороге к г. Радому.

Всеми правдами и неправдами, не брезгуя даже воровством велосипеда, переехал я почти через всю Польшу, и догнал наш обоз.

Отряд Феофанова после множества приключений остановился в городе Радоме, в южной части Польши. Шли слухи, что немцы намериваются включить нас в состав фронтовых частей и что сам Феофанов делает всё, что можно, чтобы отряду удалось избежать такой участи. Гришка очень обрадовался, увидев меня. Он устроил так, что я смог остаться в казарме, где помещался распределительный продовольственный пункт для солдат, передвигавшихся по так называемым «маршбефелям» через этот городишко, а их было немало — большинство шли назад к своим частям на фронт после пребывания в госпиталях. Этим продпунктом заведовала немецкая часть, занимавшая казармы до нас. С её уходом на фронт заведование им поручили Феофанову. Гришка и ещё один парень из отряда обслуживали, по требованию, нуждающихся в походном провианте, а Феофанов вел учёт, делал заказы на пополнение продуктов и лично обслуживал старших офицеров, проезжавших через Радом.

Случилось так, что Гришкин помощник был уличён в обвешивании и без того полуголодных солдат, и Феофанов выбросил его из отряда. Это произошло как раз перед моим возвращением. Выслушав мой доклад и посмотрев на меня с удивлением, как на вернувшегося с того света, Феофанов дружелюбно спросил меня, почему я не в рядах наступающей Красной Армии по ту сторону фронта. После моего видимого замешательства с ответом капитан с усмешкой на лице успокоил меня замечанием, что такого выхода для нас всех теперь нет — на нас лежит проклятие советской власти, которое нельзя смыть никаким переходом назад. По его данным, пленных, которым удавалось перебежать назад, ждала незавидная судьба — недоверие, презрение и заключение. Теперь их даже не посылали в штрафные подразделения, а отправляли в тыл на расправу. Пожав мне руку, Феофанов послал меня помогать Гришке.

Через несколько дней зашедший к нам за провиантом лейтенант-артиллерист подтвердил слова нашего капитана. Увидев на нём орден железного креста высшей степени, Гришка спросил его, за что он получил это отличие. Предложив ему кружку горячего супа, мы разговорились с ним. Оказалось, что лейтенант попал в плен под Сталинградом в 1943 году, и ему удалось через пару месяцев каким-то чудом удрать, выйти из зоны наступления Красной Армии, и, несмотря на мороз и голод, перейти фронт и присоединиться к отступающим немецким частям. Он рассказал, как однажды в сапёрную часть, к которой его, как пленного, владеющего немного русским языком, прикрепили для перевода немецких инструкций для обезвреживания мин новой конструкции, привели двух русских перебежчиков, работавших добровольцами (Hilfsfreiwilligen) у немцев.