Анастасия - Григорий Свирский

Превращение косноязычной прозы улицы в поэзию Станислав Рассадин, конечно, заметил. А вот растущий ужас Галича при виде "балаганных рож"- и работяг типа Клима Петровича, и их партийных властителей - остался как бы вне его зрения. Как же боялся поэт этой заказной, нарочитой слепоты советских исследований.

" А над гробом встали мародеры

И несут почетный... ка-ра-ул!"

Что делать? Неужели все было напрасным? И убийство в лагере молодого поэта Галанского, и муки генерала Григоренко, годами скрученного смирительной рубахой. Сколько вокруг невинных жертв? Галич подписывает все протесты интеллигенции против произвола КГБ и сочиняет в те дни песню-пророчество "Летят утки". Их стреляют, этих уток. Одну за другой. Надо ли было им лететь? Песня, исполнявшаяся Галичем в Москве "Надо было лететь даже если никто не долетит...", была куда трагичней, чем напечатанный "за бугром" текст: "... если долетит хоть один!.."

Чудо настоящих стихов-песен Галича - в неотступном, бесстрашном ПРОТИВОСТОЯНИИ ЧЕЛОВЕКА БЕСЧЕЛОВЕЧНОМУ ГОСУДАРСТВУ , - без такого, не на жизнь, а насмерть, противостояния, чудо Галича не состоялось бы, как бы ни был он безумно талантлив. Галич ОТКРЫЛ своим творчеством - для миллионов слушателей - путь, способ, ГЛУБОКО ЛИЧНЫЙ СПОСОБ ВНУТРЕННЕГО СОПРОТИВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОМУ ХАМСТВУ И ВАРВАРСТВУ. Подлинного сопротивления людей - без опасных для их жизни протестных уличных демонстраций, которых бы растреляли, как расстрелял Хрущев рабочих Новочеркасска.

Вот этого, самого существенного и в облике Галича, и в "чуде его настоящих песен", не понял вовсе или, того хуже, не решился, не посмел сказать читателю даже ныне, осенью 2001 года, "иследователь" Станислав Рассадин в самой либеральной московской " Новой газете".

Особенно остро ненавидел Галич, что не раз подчеркивал и в разговоре со мной, прихлебателей власти, людишек, по обыкновению, подловато-ничтожных. Не случайно он воссоздал их в лице своего "героя" Клима Петровича Коломийцева предельно смешными. Кто не хохотал, слушая, как Клим Петрович ошалело лупит по чужим бумажкам:

" Который год я вдовая... Но я стоять готовая за дело мира! Как мать вам заявляю и как женщина!.."

А ведь ничто так не убивает, как смех...

" ...Не я пишу стихи, - не раз вспоминал я давние слова Галича,- они, как повесть, пишут меня..."

Неофициальные, а позже, в дни крутого запрета, и негласные поэтические вечера Александра Галича в московских квартирах не прекращались завершаясь, как обычно, по давней русской традиции, застольем ... Вечерами наш дорогой Александр Аркадьевич, что называется, порой уж лыка не вязал.

Это стало причиной некоторого моего, на время, отдаления от него. Я писал в те годы свои "Заложники". Друзья уносили из моего дома готовые главы, никогда не говоря, где будут их прятать. "Тебе там начнут руки выламывать, ты скажешь, где рукопись. А ты знать-не знаешь, - так успокаивал меня мой тезка Григорий, химик, сослуживец Полины, израненный фронтовик.

Когда книга была готова, стали перебирать имена писателей, и достойных и, в то же время, надежных, чтоб прочли опасную рукопись и высказали свои замечания. Галичу, с его почти ежедневным застольем, не дали. "Что у трезвого на уме, у пьяного на языке,- заключила моя решительная жена Полина.

Но, думаю, кто-то шепнул ему о существовании "Заложников", и каждый раз он смотрел на меня вопросительно. Я молчал.

Лишь когда мы улетали, в дни шумных "проводин", позвонил, чертыхаясь.

"Болеет, а Свирские проститься к нему не пришли... Вы что думаете, вдруг вскричал он, - Я - ссучился?!

Мы схватили из цветочницы букет подснежников, бросились к нему.

4. На презентации моих книг в Союзе писателей Москвы 10 мая 2000 года, наконец-то, переизданных и здесь, в России, пришло неожиданно много народа. Выступления писателей и ученых оказались для меня еще более неожиданны.

Судите сами.

Известный философ и литературовед Юрий Карякин, с которым я ранее вовсе не был близко знаком, на этой презентации сказал спокойно, как давно всем здесь известное: " один из самых сильных ударов по цепям, которыми было сковано наше сознание, нанес Григорий Свирский. Он первым освободил нас от страха. После его смелого выступления в дни террора и цензурного зажима на общем собрании московских писателей ...мы вдруг поняли: можно! Не убъют!"

Карякин, и в самом деле, в те дни прочитал для нас такую отчаянно-смелую лекцию о "забытом" Достоевском, о которой литературоведы все советские годы не смели и помыслить. Затем Карякина затаскали по обкомам-горкомам, но действительно... не убили.

В то утро позвонил мне журналист Валентин Аграновский, "болен, потому и не прикачу поручкаться"-сказал . Вспомнили забытое. Как взмыленно примчался ко мне Валентин в те давние шестидесятые. Заговорил с порога, полушопотом: " Я из Малеевки. Там сейчас Паустовский, Каверин... -он перечислил еще несколько имен писателей-"стариков". Они просят передать тебе, что произойдет дальше...Сперва тебя исключат из партии... Уже исключили?!.. Та-ак! Пото

м посадят. - На глазах моей жены выступили слезы, он замолк, но затем заставил себя завершить так, как его просили. - Угрозами ли , мордобоем ли потребуют от тебя, чтоб ты раскаялся ... Это им жизненно важно...Так вот , они просят передать, Гриша: их опыт, опыт тридцать седьмого года, свидетельствует. Сломается жертва на Лубянке или нет,- все равно "десятка". Понимаешь?! Так старики очень просят, чтобы ты не раскаялся...Очень просят...

Осознавал ли я тогда, как было важно в те страшные годы для многих писателей,

что б я не отрекся от своих слов?.Чтоб мои публичные обвинения преступных властей жили? Не ушли в песок... Вряд ли. Я видел слезы Полины и ...думал о "посадке". Сегодня гебисты уведут, или успею исчезнуть?

На той же презентации моих книг Главный режиссер театра "У Никитских ворот" Марк Розовский рассказал, что его театру запретили поставить новую пьесу только потому, что фамилия автора почти совпадала с фамилией Григория Свирского.

- Мы долго, во всех инстанциях, доказывали, что это пьеса совсем другого человека, писателя начала века, друга Максима Горького... И так не и смогли ее пробить...

Как ужасна должна быть политика государства, если, названная публично, своими словами, без эвфемизмов, вызывает такие ярость и страх властителей ... Другого оружия у меня не было. Лишь острое слово...

Одни члены Союза писателей СССР от меня, после моих публичных выступлений, испуганно отпрянули. Даже демонстративно не здоровались. Другие потянулсь ко мне. Стали друзьями на всю жизнь. Ибо выбор предстоял каждому.

5. Мы сблизились с Александром Галичем, вряд ли нужно объясниять, почему...

Ему было худо в те годы, как никогда...

На все приглашения западных Университетов и знакомых прилететь к ним для лекции или с концертом власть отвечала Галичу отказом. "Подохнешь тут!" Когда приглашения стали приходить пачками, бросили со злостью: " Можешь укатить, но лишь по "жидовской линии", в свой Израиль."

Не знаю, только ли чиновный глум был причиной, но тогда лишь впервые увидел я на его шее крест. От России он уезжать не собирался.

... Но и выжить здесь не мог...

Прошли годы. Изменилсь не только власть, но и сам воздух российской жизни. Одни писатели устарели, другие исчезли , как и не были. А Галич жив! Жив, как никогда - для миллионов россиян. Так почему же сегодня, сейчас, когда разоблачениями и "климов коломийцевых", на всех ступенях правительственной элиты, и всего советского образа жизни уже никого не удивишь, Галич по-прежнему доставляет своими песнями ЭСТЕТИЧЕСКОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ. Нам, литературоведам, как написал мне недавно из Москвы литературный критик и мой многолетний друг Бен Сарнов, "...еще предстоит проанализировать весь его инструментарий, аналитически доказать, какой он великолепный мастер, какие открыл новые возможности, и языковые, и

драматургические. "

Так чего же он ждет, Бен Сарнов? Мы не вечны, Бен! Или, по разным причинам, Галич тебе ныне не с руки?

Как видим, сугубо литературоведческая, может быть, диссертационная тема "Мастерство Галича" или " Секреты вечного текста" еще ждет своих скрупулезных исследователей...

.

Впервые " в другой жизни" я встретился с ним во Франкфурте, в издательстве "Посев". Оказался в те дни в Мюнхене, на радио "Свобода", меня отыскали, попросили срочно вылететь во Франкфурт! Там, в "Посеве", должна была выйти моя "Полярная трагедия", и этот звонок особого недоумения не вызвал.. Но едва я переступил порог "Посева", ощутил необычную напряженность. Словно редакторам "Посева" что-то угрожало. Они шептались, молча выглядывали из своих кабинетов, провожая меня глазами. А меня тянули куда-то в конец коридора. А там, в пустой комнате, вот так раз! - Александр Аркадьевич!

Чего же у всех были замороженные лица? Позднее объяснили: во Франкфурте находилось и руководство НТС ( Народно-трудового союза), много лет враждовавшего с советской Москвой. Они хотели проверить что "советский", выдававший себя за Галича - действительно Галич. У них были основания не сразу верить новичкам "оттуда". Российские гебисты выкрали в Париже и убили генералов, руководителей Белого движения. У НТС не раз пропадали руководители . Одних выкрадывали и доставляли в Москву, на смерть. Других травили ядами. Дважды появлялась и агентура, выдавашая себя за диссидентов беглецов от ГБ. Насторожились НТСовцы . " Очень похож на свой портрет, но..."