Занавес - Агата Кристи

— Никто не мог. Никого не было.

— Возле окна есть балкон. Кто-то мог стоять там и заглядывать в комнату. Или, кто знает, кто-то мог смотреть в замочную скважину.

— Вы зациклились на своих замочных скважинах, Пуаро. Люди не проводят все время, подглядывая за другими в замочные скважины, как вы, похоже, считаете.

Пуаро полузакрыл глаза и заметил, что у меня всегда была слишком доверчивая натура.

— И позвольте вам сказать, что в этом доме с ключами происходят очень забавные вещи. Я… я всегда хочу знать, что моя дверь заперта изнутри, даже если добряк Кертис в соседней комнате. Вскоре после прибытия мой ключ исчезает… бесследно! Мне пришлось сделать другой.

— Ну что ж, во всяком случае, — с глубоким вздохом облегчения сказал я (мой мозг все еще был перегружен личными заботами), — все закончилось благополучно. Страшно даже подумать, что можно взвинтиться до такого состояния. — Я понизил голос: — Пуаро, вы не думаете, что это потому, что… потому что здесь много лет тому назад было совершено убийство, и дом словно заражен инфекцией?

— Вы имеете в виду вирус убийства? М-да… предположение интересное.

— У домов всегда есть своя атмосфера, — задумчиво сказал я. — У этого же — плохая история.

Пуаро кивнул.

— Да. Здесь жили люди… несколько человек… которые от всей души желали смерти другому. Вы правы.

— Наверное, так или иначе атмосфера оказывает влияние. Но, Пуаро, скажите мне, что делать… я имею в виду с Джудит и Аллертоном? Как-то надо их остановить. Что, по-вашему, мне надо предпринять?

— Ничего, — многозначительно произнес Пуаро.

— О, но…

— Поверьте мне, если вы не будете вмешиваться, то причините меньше вреда.

— Если бы я взялся за Аллертона…

— Что вы можете сказать или сделать? Джудит двадцать один год, и она сама себе хозяйка.

— Но, думаю, мне следовало бы…

Пуаро прервал меня.

— Нет, Хэстингс, не воображайте, что достаточно умны, достаточно сильны или достаточно хитры, чтобы произвести впечатление на кого-то из этой пары… Аллертон привык иметь дело с сердитыми и бессильными отцами и, вероятно, наслаждается разговорами с ними, как хорошей шуткой. Джудит не из тех, кого можно запугать. Я бы сам посоветовал… если бы я советовал вам вообще… сделать кое-что другое. Если бы я был на вашем месте, то доверился бы ей.

Я вытаращил на него глаза.

— Джудит, — сказал Эркюль Пуаро, — прекрасная девушка. Я от всей души ею восхищаюсь.

Я ответил нетвердым голосом:

— Я тоже ею восхищаюсь. Но я боюсь за нее.

Неожиданно Пуаро очень уж энергично кивнул.

— Я тоже боюсь за нее, — сказал он, — но не по той причине, по какой боитесь вы. Я ужасно боюсь. И я бессилен… или почти бессилен. А дни идут. Есть опасность, Хэстингс, и она совсем рядом.

Я знал так же, как и Пуаро, что опасность была совсем рядом. У меня было больше причин для уверенности благодаря услышанному прошлым вечером.

Однако я поразмышлял над фразой Пуаро, спускаясь к завтраку. «Если бы я был на вашем месте, то доверился бы ей».

Она была такой неожиданной… и, однако, вызвала во мне какое-то странное ощущение комфорта. И почти сразу я убедился в правоте слов Пуаро. Потому что Джудит, похоже, передумала и в Лондон не поехала.

Вместо этого она отправилась с Фрэнклином в лабораторию прямо после завтрака, и было ясно, что день им предстоит трудный.

Я от всей души вознес молитвы Господу. Каким сумасшедшим, каким отчаявшимся я был вчера. Я решил… решил с полной уверенностью, что Джудит поддалась обманчивым предложениям Аллертона. Но сейчас-то я вспомнил, что фактически не слышал, дала ли она согласие или нет. Да, она была слишком порядочной, слишком хорошей и умной, чтобы поддаться на его уловки. Она отказалась от свидания.

Оказалось, что Аллертон позавтракал рано и уехал в Ипсвич. Значит, он приводил план в действие и, должно быть, предположил, что Джудит поедет в Лондон, как и было условлено.

Что ж, мрачно подумал я, он испытает большое разочарование. Ко мне подошел Бойд Кэррингтон и как-то сварливо заметил, что очень уж веселый я сегодня утром.

— Да, — ответил я, — получил хорошие новости.

Он ответил, что вот у него как раз ничего хорошего. И надоедливый телефонный разговор с архитектором насчет каких-то трудностей со строительством… местный землемер не на шутку взбеленился. Да и в письмах много тревожного. К тому же он боялся, что вчера позволил миссис Фрэнклин сильно переутомиться.

Сразу было понятно, что миссис Фрэнклин с лихвой возмещала свой недавний приступ здоровья и хорошего настроения. Она, как я понял со слов сестры Крейвен, стала просто невозможной.

Сестре Крейвен пришлось отказаться от своего выходного, который был ей обещан, чтобы съездить и повстречаться с какими-то друзьями, и она страшно на сей счет злилась. С раннего утра миссис Фрэнклин требовала нюхательную соль, грелки, различное питье и кушанья и ни в какую не позволяла сестре оставлять комнату. Ее мучили и невралгия, и боли вокруг сердца, и судороги в ступнях и лодыжках, и озноб, и Бог знает что еще.

Могу заявить сейчас и здесь, что ни я, ни кто-либо другой по-настоящему не встревожился. Мы все приписали жалобы миссис Фрэнклин ее склонности к ипохондрии.

Разумеется, вышесказанное относится и к сестре Крейвен, и к доктору Фрэнклину.

Его вызвали из лаборатории, и ему пришлось выслушать жалобы жены, спросить ее, не хочет ли она, чтобы он пригласил местного врача (сие предложение было бурно отвергнуто миссис Фрэнклин); он составил ей успокаивающую микстуру, утешил как мог и вновь вернулся к работе.

Сестра Крейвен сказала мне:

— Конечно, он знает, что она просто притворяется.

— Вы действительно считаете, что с ней ничего серьезного?

— Температура нормальная и пульс в полном порядке. Просто ей хочется поднять на ноги каждого, вот и все.

Она была раздражена и говорила более неосторожно, чем обычно.

— Она любит мешать другим наслаждаться. Ей бы хотелось, чтобы муж взвинтился и бегал бы вокруг нее, и даже сэр Уильям должен почувствовать себя самой последней скотиной, потому что «вчера ее переутомил». Уж такой она человек.

Явно сегодня сестра Крейвен считала свою пациентку просто невыносимой. Я так понял, что миссис Фрэнклин действительно была очень груба по отношению к ней. Она была из тех женщин, которых сиделки и слуги инстинктивно не любят… не только из-за причиняемых ими хлопот, но и из-за того, как они эти хлопоты преподносят.

Итак, как я уже говорил, никто серьезно не отнесся к ее недомоганию.

Единственным исключением был Бойд Кэррингтон, который бродил с таким трогательным видом, какой бывает у маленького мальчика, которому дали нагоняй.

Сколько раз с тех пор я вновь и вновь прокручиваю в уме события того дня, пытаясь вспомнить что-то до сих пор незамеченное… какой-нибудь крошечный, позабытый инцидент, изо всех сил стараясь точно восстановить, кто как себя вел. Кто был нормален, а кто возбужден.

Позвольте мне еще раз описать точно, что я о ком помню. Бойд Кэррингтон, как я уже сказал, чувствовал себя явно неловко. Похоже, он считал, что вчера был слишком энергичен, многословен и эгоистичен, и не думал о хрупком здоровье своей спутницы. Он раз или два поднимался и интересовался здоровьем Барбары Фрэнклин, и сестра Крейвен, которая сама была в прескверном настроении, разговаривала с ним сварливо и раздражительно. Ему даже пришлось побывать в деревне и купить коробку шоколадных конфет. Она была возвращена ему. «Миссис Фрэнклин терпеть не может шоколадных конфет». Он безутешно открыл коробку в курительной комнате, и Нортон, я и он торжественно угостились.

У Нортона, как я теперь думаю, наверняка в то утро было что-то на уме. Он вел себя очень рассеянно, раз или два хмурился, словно его что-то озадачивало.

Он любил шоколадные конфеты и, сам того не замечая, съел много. На улице разыгралась буря. С десяти лил дождь.

Обычно в такие дни на всех нападает меланхолия. Но нас всех погода оживила.

Примерно в полдень Кертис отнес Пуаро вниз и уютно устроил его в гостиной. К нему присоединилась Элизабет Коул и играла ему на пианино. Касалась она клавиш легко и приятно. Она исполняла Баха и Моцарта — любимых композиторов моего друга.

Фрэнклин и Джудит вернулись из сада около часа. Джудит была очень бледной и какой-то напряженной. Она молчала и рассеянно оглядывалась по сторонам, словно была погружена в размышления, и потом ушла.

Фрэнклин подсел к нам. Он тоже устал, явно о чем-то усиленно думал и, похоже, был на пределе.

Помню, я сказал что-то насчет того, какое облегчение принес дождь, и он быстро ответил:

— Да. Бывают времена… когда что-то должно сломаться…

И почему-то у меня сложилось впечатление, что он говорит не просто о погоде. Как всегда неуклюже, он резко двинул стол и рассыпал половину конфет. Как обычно, с пораженным видом извинился, явно обращаясь к коробке: