Алые нити прошлого - Елена Голуб

Мануэль видел, что Верпетий напуган не меньше его самого, но происходящее столь же обескураживало, сколь и раздражало священника, а потому он задал последний вопрос, ответ на который мог объяснить ему — сошёл он с ума, или ещё не совсем?

— Скажи мне, мальчик, тебя зовут Верпетий? Ты назвал мне своё имя?

Карие глаза юноши широко распахнулись, и он лишь тихо пробормотал:

— Да, так меня зовут. Но… я не успел назвать Вам его — вы закричали, и я забылся. Откуда же оно Вам известно?

Только тут Мануэль осознал, какую шутку сыграло с ним его собственное воображение. Это мнимое видение, очевидно, было вызвано чрезмерными страхами перед предстоящим свиданием с епископом Корнетти. Ещё и усталость от дороги, верно, начинала брать своё. Однако эта галлюцинация была весьма странной, если не сказать, зловещей…

Диего Мануэль нервно рассмеялся в сумеречном свете заходящего солнца, и в тот же миг ощутил, как невидимая преграда на его пути в святую землю мгновенно исчезла.

— Прошу у тебя прощения, брат мой, — ответил он. — Но я, очевидно, встречался с тобой раньше, а сейчас, как видишь, изрядно устал в дороге. Да и подзабыл. Ты ведь работаешь в библиотечном крыле?

Вопрос был задан небрежно — Мануэль знал, что большинство здешних братьев его возраста работают, в основном, в библиотеке — снимая переписи с редких и старинных свитков. Он и сам часто бывал там, поэтому сейчас надеялся на то, что не промахнётся. На самом же деле священник не знал имени привратника, и это больше всего пугало его. Но думать об этом сейчас он не хотел — ещё надо было решить дело, ради которого он приехал.

— Да, брат мой, всё верно — я занимаюсь переписью в южном секторе. А мы разве встречались там?

— Ну конечно, — Мануэль, как ни в чём не бывало, зашёл внутрь комплекса, с благостностью в сердце ощутив слияние с освящённой землёй. — Я тогда просил у тебя один из трудов Гесиода — греческого мудреца, и ты любезно предоставил его мне. А теперь, — священник улыбнулся, хотя левое веко его при этом подрагивало, — Давай же запрём ворота и отправимся в трапезную, мой друг. С твоего позволения, я сильно проголодался и устал. И ещё одно — Его Святейшество, епископ Корнетти, он свободен сегодня вечером? Сможет ли он принять меня?

Монах, промолчавший, когда Мануэль пересёк границу врат с лёгкостью птицы, хотя до этого не мог сделать в её сторону и шага, теперь покосился на гостя с нескрываемой подозрительностью. Он был уверен в том, что знакомы они не были, хотя бы потому, что переводом с греческого сам Верпетий занимался не так часто, а уж если бы кто-то попросил у него труд Гесиода — он бы непременно запомнил. Однако Мануэля юноша никогда ранее не встречал — это точно. А вдруг сам Дьявол явился в их обитель в образе странствующего священнослужителя? Говорят, такое раньше бывало, и не раз. Но в таком случае, он бы не выдержал прикосновения к здешней земле, сгорел бы вмиг, не приведи господи (привратник мелко-мелко покрестился, другой рукой отчаянно сжав уздечку и прижавшись к горячему боку лошади). Нагнав Мануэля, к тому времени слегка опередившего его на пару-тройку шагов, Верпетий, весь трясясь от страха, но стараясь его не выказать, вежливо ответил:

— Хорошо, брат мой. Простите мне мою забывчивость, у нас в библиотеке много кто бывает — всех порой в уме и не удержишь, — он коротко рассмеялся. — Прошу Вас, подержите пока свою лошадь, я закрою врата и мы пройдём в общую комнату. Насчёт епископа — думаю, он вас примет. У него как раз сегодня свободный вечер — совсем нет просителей.

Передав лошадь обратно хозяину, юноша наконец сделал то, что должен был и, спустя почти пятнадцать минут (ворота были тяжелы — даже для такого хорошо сложенного человека как Верпетий), они с Мануэлем вошли в главное здание монастыря, предварительно отведя лошадь на конюшню, где передали её под опеку внимательных и доброжелательных послушников.

Несмотря на множество мыслей, роившихся в голове священника, Мануэль не мог не думать о том, насколько он вымотался и изголодался за последние пару часов. Казалось, организм его был «выжат» досуха — никаких эмоций и иных желаний, кроме голода и жажды. Странным было и то, что привыкший частенько ложится в поздний час и потому не страдавший сонливостью, сейчас мужчина буквально ощущал тяжесть собственных век — настолько глаза его слипались и сон охватывал его бедный, ослабевший разум.

Сидя за длинным деревянным столом, за которым обычно трапезничали другие братья, Мануэля не покидало чувство некоей неправильности происходящего. Всё было нормальным, но в то же время происходило нечто, что порой бывает с человеком во сне, когда окружающий его вещественный мир становится как бы нематериальным в той степени, в которой спящий понимает, что он — во сне, хотя сознательно и не ощущает этого. Определённая призрачность происходящего не давала священнику покоя. Медленно поглощая тыквенное рагу, любезно предоставленное ему приютом, мужчина чувствовал, что с удовольствием съел бы ещё, но усталость не даст ему сделать этого. Чтобы не уснуть окончательно на лавке, он решил оглядеться и первым делом поднял глаза вверх. Потолок был достаточно высоким, впрочем, как и в любой другой трапезной любого другого монастыря. На сырой от времени плите, поддерживаемой несколькими каменными колоннами, была изображена фреска, чей классический сюжет божественной идиллии призывал вкушающих к молчанию и спокойствию за столом. Райский сад, в котором паслись разнообразные мирские животные, как бы обрамлял всю картину целиком, растягиваясь по всем идеально ровным четырём сторонам помещения. В центре же, как и подобало, восседал Господь Бог, спокойно и величественно поднявший правую свою руку в знак привлечения внимания тех, кто находился внизу — на грешной земле. В левой же руке Он держал великую Книгу Судеб, в коей были описаны земные пути всех ныне страждущих на земле. Простой, но впечатляющий по смыслу сюжет вселил в священника некую, неопределённую для него самого надежду.

Опустив же взгляд ниже, Мануэль с удивлением заметил несколько пустующих ниш в глубине зала — там стояли небольшие круглые столы из камня, на которых лежали подносы с фруктами и свежим хлебом. Невольно священник нахмурил брови — он не был поклонником подобного «жертвоприношения», когда пища бесполезно возлагалась на алтари в знак «уважения» Всевышнего. По мнению священника, это являлось отголоском позорного языческого прошлого, в котором люди боялись богов настолько, что каждый день отдавали тем последнее в надежде, что их не постигнет заслуженное или случайное наказание этих странных, могущественных тёмных существ. Еда, особенно в зимний период, была наиценнейшим богатством человека, и потому подобное её «приношение» казалось Мануэлю чистой расточительностью. «С другой стороны, — подумал священник, — Раз у епископа есть возможность ежедневно разбрасываться хлебом, значит, есть возможность и ежедневно его покупать. А это, — ухмыльнулся он. — Это свидетельствует о благоприятном положении дел в наших землях».