Край бокала - Кэтрин Гаскин

— По-моему, меня ждут.

— Они не имеют права чего-то ждать. Они же обходились без вас до сих пор.

— А в Лондоне вы говорили, что здесь меня ждут и что я кому-то нужна.

— Я так и сказал? Или вы сами хотели это услышать? В любом случае вы не нужны им прямо сейчас. Останьтесь, и давайте поедим чего-нибудь. Я бы пригласил вас на парадный ужин, но в Клонкате для этого мало возможностей, а далеко сейчас ехать не стоит. Вы останетесь?

Я кивнула. Мной овладело чувство усталости и расслабленности.

— Они знают, что я у вас.

— Наверно, Энни догадалась. Я не называл своего имени, но она и не спрашивала.

— Что здесь значит имя Брендан Кэролл? Когда я называла его Коннору, леди Мод, даже Отто Прегеру, они все будто замирали на мгновение. Что вы им такое сделали?

— Ничего особенного, — пожал он плечами. — Они должны были знать, что я останусь здесь после того, как выяснилось, что денег на перестройку завода Шериданов не будет. Я в течение года готовил квалифицированных мастеров, чтобы они могли применить свои знания. Но Шериданы не могут теперь позволить себе наладить производство современного стекла — у них нет средств. Они могут только, как прежде, тащиться в хвосте у Ватерфордов. Но для этого я им не нужен, а я не могу позволить себе оставаться здесь и ничего не делать.

— А почему бы Прегеру не поддержать стеклоделие Шериданов? Ведь он сам начинал с оптики и хотел вложить в него деньги через Лотти.

— Кто его знает… Может быть, это дело интересовало его только в связи с Лотти. Это его дело и Коннора, а не мое. Давайте займемся едой.

Он встал и пошел на кухню. Я последовала за ним.

— Так вы не останетесь здесь? Вы вернулись сюда напрасно? — спросила я.

— Да нет. Когда был в Лондоне, я думал, что возвращаюсь не напрасно, что смогу оказать последнюю услугу семье Шеридан, если уговорю Бланш Шеридан вернуться к матери. Бланш не оказалось в живых, оставались вы… Я не знал, как мне заинтересовать вас, чтобы вам захотелось приехать сюда, к разбитому стеклу и сломленной старой леди. Вот я и взял каллоденскую чашу. Я чувствую теперь ответственность за вас… Слушайте, мы когда-нибудь кончим болтать и займемся ужином? — Он открыл холодильник. — Здесь имеются яйца…

— Только не яйца!

— Ну тогда сосиски, ирландская свинина, креветки из Дублинского залива, палтус, только что пойманный на здешнем побережье. Есть еще вишни из долины Роны, картошка, немного камамбера…

— Вы неплохо живете, — улыбнулась я. — Есть у вас белое вино?

— Конечно.

— Тогда приготовим палтус в вине. И креветки сгодятся.

— Вы еще и готовить умеете?

— Да.

— Этого не скажешь, глядя на вас… — Он, сам того не зная, повторил слова Энни. — Я с удовольствием уступлю вам кухню, хотя сделал бы это не для всякой женщины. Среди прочего я за границей усвоил, что лучшие повара — обычно мужчины. Один итальянский стеклодув научил меня готовить. Но здесь я никому не стал бы об этом рассказывать, иначе слушатель усомнился бы, можно ли меня считать мужчиной.

— Женщина не усомнилась бы, — ответила я.

Брендан, как и обещал, полностью отстранился от приготовления еды, лишь выполняя время от времени мои поручения. После ужина у второго камина, находившегося на кухне, он сказал, уютно устроившись в кресле:

— Пока можно позволить себе такое удовольствие. Через несколько недель не будет денег ни на рейнское вино, ни на вишни из долины Роны.

— Почему? — спросила я сонно.

— Я начинаю новое дело — стеклодельный завод, вместе с одним англичанином, с которым я познакомился в Швеции. Его зовут Тим Хендерсон. Это настоящий художник стекла, почти как я. — Он улыбнулся при этих словах. — На этот раз Прегер тут ни при чем. Мы вложим в дело свои небольшие сбережения. Заводик будет работать в бывшем складском помещении его родителей, в Бристоле. Есть на примете только двое мастеров. У нас не будет поточного производства, и мы никогда не станем богачами, а несколько первых месяцев, возможно, будем чертовски бедны.

— А жить будете там же, на чердаке? — поддразнила я его.

— Вам бы надо кое-что знать о стеклоделии, а? — парировал он. — Никто не станет жить на чердаке стеклозавода, если не хочет зажариться. Зимой там, конечно, тепло, но очень опасно.

— Зачем мне изучать стеклоделие? До сих пор я обходилась без этого.

— Действительно, зачем! И это говорите вы — потомок Томаса Шеридана. Старик бы перевернулся в гробу. Коннору следовало бы сводить вас на завод. Это и вам полезно, да и для старых мастеров многое значит — увидеть наследницу Шеридана, можно сказать, по прямой линии. Коннор объяснит вам всю технологию, а вы увидите несколько «кресел» за работой. «Кресло», к вашему сведению, в этом случае означает бригаду рабочих, которыми руководит мастер-стеклодув, именуемый «папашей». Вы столько там узнаете, что у вас голова закружится…

— Она и сейчас кружится.

— Коннор хороший знаток своего дела, — продолжал Брендан, не обращая внимания на мои слова. — Ему бы только найти немного денег! Он понимает все головой, а не воображением, и не чувствует дела руками.

— Воображением? — спросила я, пытаясь понять, опьянела я или просто устала.

Его приятный, спокойный голос гипнотизировал меня. Комната теперь была освещена только камином.

— Можете себе представить, — продолжал он, — римский писатель Плиний рассказывает, что люди какого-то купца стали лагерем на песчаном берегу реки, очень давно, еще за несколько тысяч лет до Рождества Христова. Они готовили себе еду в больших котлах. А наутро увидели, что жар от их котлов расплавил песок и соду, и образовалось стекло. Это интересная история. Но я думаю, они сильно переварили свой ужин, если их котлы так раскалились. Это уже искусственное стекло. Но есть и природное — черный обсидиан. Древние жители Мексики брились им и приносили жертвы своим богам с помощью сделанных из него ножей. Однако первое исторически известное стекло стали делать египтяне. У них были и песок, и сода, и топливо — дерево акация, и богатые люди, способные платить за дорогой товар. А теперь попытайтесь представить наш мир без стекла. Нигде нет стеклянных окон, не существует очков и линз. И гений не сможет творить из-за ослабевшего зрения. У Галилея никогда не было бы телескопа, а у Пастера — пробирок. Не было бы лампы Эдисона. Всего нашего нынешнего мира просто не существовало бы. Вот вам и стекло.

Я молча слушала Брендана. Его голос и жесты по-прежнему как бы гипнотизировали меня.

— Вот о чем, — продолжал он, — мы рассуждали в ту ночь в Копенгагене — всякого рода глупое философствование. Тогда мы чувствовали себя очень молодыми, и немудрено, что память о той ночи пьянит меня до сих пор.