Тучи над страной Солнца - Рава Лориана

Потом на обратном пути молодые амаута перекрыли ручей, монахи рискнули пойти по сухому дну, и их тотчас же накрыла волна, пущенная с плотины. Молодые амаута со смехом выскочили их своего укрытия и сказали: "Воля божия". Я тоже смеялся, до того потешно выглядели мокрые монахи, грозившие язычникам адским пламенем, потом Маркос сказал, что если я не прекращу своего смеха, и не накажу тех, кто дерзнул их так оскорбить, то меня тоже после смерти поджарят. Но я не мог сдержаться, до того всё это было забавно. Однако смех смехом, но теперь я сожалею об этом поступке. Кажется, монахи на меня теперь в обиде, тем более они думают, что я заранее знал о том, что затеяли молодые амаута, тем более что я их не наказал. Ну не мог же я сделать этого после того, как неосмотрительно согласился на шутку и потом так открыто смеялся!

На следующий день у нас опять был с Ортисом неприятный разговор. Поначалу он долго увещевал меня на тему греховности содеянного, и я в ответ попросил у него прощения, ибо и сам чувствую, что шутка зашла слишком далеко. На это Ортис ответил, что прощает меня, однако говорит, что, будучи христианином, я должен буду очень сильно изменить свою жизнь и подробно описал, что именно я, по его мнению, должен сделать. Пока я не избран Первым Инкой, я, конечно, не могу запретить и уничтожить "университеты колдовства", он это понимает, но, будучи христианином, я не должен участвовать в языческих церемониях. Я ответил, что простой человек может пропустить церемонию и остаться в день поклонения предкам дома, но если это сделаю я, то решат, что я отрёкся от моего народа, а на это я пойти не могу. Ортис понял или сделал вид, что понял, однако сказал, что после каждой такой церемонии я должен проводить время в сердечном сокрушении, отмаливая свой грех. Этого я понять не могу. Если что-то дурно, то я не должен делать этого, но наши обычаи я дурными не считаю. Конечно, Ортис считает иначе, но какой смысл делать что-то, а потом в этом раскаиваться? Когда человек делает что-то в случае, когда у него нет другого выхода, он не может быть виноват! К тому же мне совсем не хочется провести свою жизнь в сердечных угрызениях. Ортис говорит, что в противном случае за поклонение идолам меня ждёт вечная мука в аду, ведь христианин, не раскаявшийся в своих грехах, обречён на это. Тогда я сказал, что лучше не буду христианином, ведь отречься от своих предков -- всё равно что наизнанку вывернуться. На это Ортис сказал, что уже поздно, я стал христианином уже в тот момент, когда меня крестили. Но как же так?! Ведь со мной это проделали ещё ребёнком, моей воли не спрашивали и тем более никто не предупредил меня о столь страшных последствиях, да и мог ли я тогда что-то понять, ведь я даже имя, данное мне при крещении, забыл. (Кстати, теперь я знаю, что меня назвали тогда Диего и теперь Церковь молится за меня)

Потом Ортис велел перечитать те места в Евангелии, где говорится об аде. Я внимательно прочёл притчу о богаче и Лазаре. Да, конечно, участь богача ужасна, но всё-таки в ад он попал не за поклонение идолам, а за то, что не делился своим богатством с бедными, пировал в то время, пока те бедствовали. Но в нашей стране нет нищих и голодных. Я сказал Ортису, что если и виновен в глазах Христа, то меньше, чем короли христианских стран, которые допускают, чтобы в их землях были голод и нищета. На это Ортис сказал, что меня одолела гордыня! Но при чём здесь гордыня, если я сказал правду? Короче, мы поссорились. Это несколько неприятно, но я не вижу за собой никакой вины, ведь я не могу поступить иначе и пойти на подлость по отношению к своим предкам.

Давно не вёл дневник, было как-то некогда. С монахами напрямую не общался, но приглядываю за ними вполглаза. Они тем временем успели проповедать своё слово народу. Поначалу многие проявляли к этому интерес, но теперь, когда первое любопытство прошло, даже многие из тех, кто крестился, честят миссионеров последними словами. Те в ответ угрожают им адскими муками. Что ж, даже если я после смерти и попаду в ад, то окажусь там не один, а в компании многих соотечественников, так что вполне возможно, что вместе мы сумеем оттуда выбраться. Ортис, правда, говорил ещё, что меня ждут страшные кары ещё на земле и, похоже, накаркал. Я серьёзно простыл и теперь меня мучает кашель. Я, конечно, терплю его, наши лекари стараются мне помочь, но я знаю, что могу и не выздороветь, тем более что у меня начинает болеть в груди, а это очень дурной признак. Оттого я и шучу на тему адских мук, что умирать совсем не хочется.

Монах Ортис написал мне, что хочет примириться со мной, ибо для него дошли слухи, что я тяжко болен. Всё-таки он человечней Маркоса, произнёсшего насчёт моей болезни довольно злорадную проповедь. Ортис просит меня позволить ему сделать мне визит, добавив к тому же, что он кое-что понимает в медицине, и поэтому, может быть, сумеет мне помочь. Что ж, я согласен. Я тоже не вижу смысла держать друг на друга зла.

Сегодня у меня был Ортис и мы с ним долго беседовали. Я спросил его, разделяет ли он мнение своего собрата Маркоса, что болезнь послана мне в наказание за грех язычества. Он ответил, что точно узнать, зачем послана та или иная болезнь, сказать нельзя, ибо болеют даже святые. Однако то, что мой предок Инти не способен помочь мне, говорит о бессилии языческих богов. Я ответил, что тогда болезни христиан говорят о бессилии христианского бога. Он посоветовал мне обратиться с покаянной молитвой ко Христу. Помолиться я ему, конечно, могу, но каяться, не чувствуя себя виноватым, я считаю глупым и неуместным. Ортис же выразил надежду, что со временем я это пойму, сам же обещал дать мне снадобье, которое должно облегчить мои страдания. Надеюсь, оно мне поможет, но даже если я выздоровею совершенно, едва ли это меня убедит в истинности христианской веры, ведь и сам Ортис согласился, что способность изготовлять снадобья зависит от знаний лекаря, а не от того, каким богам он молится.

Это была последняя запись в дневнике. Далее уже другим автором сообщались подробности о смерти Титу Куси и о суде на его убийцами. Выяснилось, что Ортис действовал в сговоре с братом Маркосом, и действовали они не по своей инициативе, а согласно инструкции, полученной перед началом миссии. Инструкция заключалась в том, чтобы вычислить среди сыновей Манко наиболее вероятного наследника престола и постараться обратить его в христианство с тем, чтобы он, заняв место своего отца, обратил свой народ в христианскую веру силой. Если же наследник будет упорствовать в язычестве, то надо будет найти кого-нибудь посговорчивее, а от строптивого язычника избавиться. Смерть больного Титу Куси не должна была вызвать особых подозрений, но монахи не рассчитали одного -- несчастный Титу Куси не умер сразу, его могучее тело сопротивлялось действию яда больше суток, и на смертном одре он указал на своих убийц. Монахов настигла заслуженная кара, а практически все обращённые ими, узнав об их преступлении, публично отреклись от христианства.

Много книг прочитала Заря за свою жизнь, но мало какая производила на неё такое впечатление как эта. Для неё не было внове то сочетание ума и наивности, которым были неизбежно пропитаны все старые книги. Ведь предки, не знавшие, просто не могшие знать того, о чём потомки узнавали в школе, неизбежно выглядели наивными в глазах последующих поколений. Хотя Титу Куси отвечал за контакты с христианским миром и по должности был обязан стараться узнать о христианах как можно больше, он неизбежно знал о них меньше, чем образованные современники Зари. Не знал Титу Куси и о том, с какой жестокостью, на порядок превосходящей жестокость Первого Вторжения, будут христиане обращаться с язычниками во время Великой Войны. Не знал он и того, что рассказал ей потом Инти. Оказывается, у христиан есть два способа обращать людей в свою веру - "насильственный" и "добровольный". "Насильственный" обозначал прямое завоевание, "добровольным" же считался тот случай, когда проповедники обращают в свою веру правителя страны, а тот уже сам заставляет креститься свой народ. Кровь при этом тоже, естественно, льётся, ведь не всех же запугаешь одними угрозами, однако потом всё равно считается, что народ принял христианскую веру добровольно. Если бы Титу Куси знал об этом, он наверняка бы догадался, что столь настойчивое стремление обратить его в христианство вызвано отнюдь не желанием спасти лично его душу от адских мук, но намерением обратить его в своё покорное орудие. Когда же он напрямую отказался навязывать христианство силой, он, сам того не ведая, подписал себе смертный приговор. Впрочем, даже если бы он не стал пить злосчастное снадобье и монахов бы не казнили за отравление, тот или иной предлог к войне рано или поздно был бы найден. Как объяснил Заре Инти, в душах монахов парадоксальнейшим образом вместе с подлостью уживалась готовность пожертвовать собой. Видимо, они и в самом деле верили, что за такой поступок их ждёт награда на небесах.