Благородный демон - Анри Монтерлан

И вдруг внезапно:

— Почему все-таки вы хотите выйти за меня?

— Чтобы быть счастливой!

«Быть счастливой». О, мудрый ответ! Ему всегда нравилось, когда откровенно говорили о «желании счастья».

— Я так хочу этого! — с волнением сказала она.

Он ответил, хотя откровенно, но с предусмотрительной неопределенностью:

— И я хотел бы видеть вас счастливой!

Однако со вчерашнего дня и особенно после того, как они сидели в гавани, он уже стал представлять себя, вдвоем с нею. Возникло полное согласие, а его доверие к ней неизмеримо возросло. От всего, что она говорила и делала, оставалось впечатление легкости, близости и совершенной естественности; они уже вполне освоились друг с другом; теперь было достаточно раскрыть свои души и ничему не противиться. Косталю уже казалось, что он привык воспринимать свое будущее в зависимости от нее. Возбуждение прошло, оставив чувство этой женитьбы как чего-то желанного. Однако физически он не мог произнести тех слов, которые связали бы его.

— В Афинах невеста посвящала Артемиде свои детские игрушки. У вас — кролик и завиток из своих волос. В Беотии, когда она подъезжала впервые к дому мужа, сжигали одно из колес ее повозки в знак того, что она уже никогда не уедет отсюда. В Риме новобрачный поднимал жену на руки и переносил через порог.

— Интересно, хватит ли у вас сил поднять меня…

Косталь угадал в этих словах незамысловатую провокацию, и это было ему приятно. Когда он поднял ее, она обхватила его шею и прильнула к его губам. Он пронес ее через ванную, но на пороге своей комнаты остановился и поставил на ноги. Потом предложил закончить вечер совместным чтением.

— Давайте почитаем, например, «Дневник» Толстого, дожидаясь друг друга в конце каждой страницы. Можно начать с того места, где он пишет: «На протяжении пятидесяти лет женщины постоянно падали в моих глазах». Или, быть может, вы прочтете то место, которое начинается такой цитатой из Гоголя: «Господи! В мире и так уже достаточно всяческих нечистот! Зачем Тебе понадобилось прибавлять к ним еще и женщину?»

Все эти любезности привели, как и можно было ожидать, к шалостям и дурачествам. Однако в этот вечер он не прикасался к ней, опасаясь испортить такой удачный день и к тому же, желая показать ей, что она хороша для него и без чувственных наслаждений. В своей одинокой постели он ворочался и, улыбаясь, шептал: «Моя маленькая девочка», думая: «Теперь было бы уже преступлением оттолкнуть ее и совсем некрасиво оставлять в той неопределенности, как я это делаю. Да, породив в ней любовь и надежду, я просто обязан жениться».

Ночью он проснулся и, услышав капли дождя, вспомнил, что, когда уходил от нее, окно в ее комнате было полуоткрыто. Забеспокоившись, как бы она не застудилась, он на цыпочках проскользнул к ее двери, и ему пришло в голову, не заперлась ли Соланж. Но дверь открылась, и Косталь вошел. Он не стал рассматривать ее спящей — она не любила, если смотрели на нее голую, или одевающуюся, или моющуюся в ванне. Может быть, ей не нравится, когда смотрят, как она спит… Он заметил только свернувшуюся калачиком фигуру и подумал: надо сказать ей, что это вредно для кровообращения. В боксерском зале между раундами ему говорили: «Вытягивайте ноги!»

Он закрыл окно и, выходя, поцеловал ножку ее кровати.

29 сентября. — Вчера был день чудес. Сегодня после двух радужных дней проза. Уже пять лет, как я не жил вместе с женщиной. Теперь учусь заново.

Белый дворец, Розовый дворец и т. д. К счастью, я уже знаю все это. Уж лучше совсем не видеть какой-нибудь музей, чем осматривать его всего один раз вместе с женщиной, если только она не обладает совершенно исключительными качествами.

Все время беспокоюсь о ней. Не скучает ли она? И достаточно ли я хорош с ней на ее взгляд? Не мало ли я по-дурацки трачусь, чтобы выглядеть галантным кавалером? А когда она говорит: «Не обращайте на меня внимания!» — искренне ли это? (Женщины считают идеалом, когда им угождают в мелочах, а сами они — в большом.) Возвращаюсь к себе в комнату за час до обеда после того, как с десяти утра непрерывно был наедине с нею, и только одно желание — лечь. Сердце колотится, как в лихорадке. Ощущение нервного срыва. Я почти не владею собой. Мы расстались только три четверти часа назад, и нервы все еще напряжены.

Ожоги от встречающихся лиц, а я приклеен к ней. И, конечно, никогда до сих пор еще не встречалось их столько. (Та, с косами вокруг головы, подобными кольцам Сатурна…) Если бы я только был один! Грустный, как лошадь, чьи товарищи пасутся на воле, а у нее во рту удила. Одно-единственное существо лишает тебя огромного мира, ставит перед тобой перегородку. Оно выпило все, и блистательный мир перестал существовать.

(Записано перед сном.) Эти три дня, из которых первые два были безупречны, эта девушка с идеальным характером, воплощение кротости и такта, эти три дня словно бы расплавили всего меня. Вечером искал какой-то предмет и не мог найти, хотя он лежал прямо перед глазами. Это расплавление касается даже лица, делая его каким-то полинявшим; веки настолько тяжелые, что с трудом поднимаю их. И все эти совершенно никчемные мысли. Я уже не принадлежу сам себе!

Название для романа о браке: «Человек, потерявший душу».

Первое время после женитьбы Толстой считал себя счастливым. На самом деле он впал в отупение. Его оглушили.

Я подобен змее, которую ударили дубиной по голове и которая не может двигаться

20 сентября. — Утром не выходил из комнаты якобы для того, чтобы писать письма. После полудня прогулка по старым кварталам (Сотторипа, Сан-Лоренцо и др.). Разговариваем легко и нежно — это получается. Но одна ее фраза поразила меня. Она совсем ничего не спрашивала о моей жизни, и я шутливо похвалил ее за это, на что последовал ответ: «Если бы я не сомневалась, что узнаю о ваших прошлых страданиях! Уж лучше сохранить иллюзию, будто счастье пришло к вам вместе со мной…» Значит, то, что я считал утонченным тактом, всего лишь отвращение женщины к правде. Они просто выкидывают из человека, из писателя все, что им не нравится, что не совпадает с их «Мечтой». Они не любят реальных людей, им нужны лишь фантомы или архетипы, и сами они знают это. После этого мы еще удивляемся их бестолковости! А сами они жалуются потом, будто их «обманули»!

После обеда, чтобы она не чувствовала себя покинутой, пошел к ней читать Ренана. Поставил рядом стулья, левой рукой держал ее за колено (такое чтение восхитило бы самого автора). Она читала «Женщину» Мишле, все время встрепывая себе волосы. Я просто околдован этой совместной жизнью, словно изгнан из реального мира. Напрасно пытаюсь писать и читать, голова где-то далеко и, что еще хуже, набекрень — С. «выкачивает» меня, как истерички, которые, прикасаясь к другим, заряжают себя нервной энергией.

Спрашивает: «Никаких тучек? Все гладко?» Глажу и ласкаю. Но она могла бы прочесть по моему лицу.

Говорит вздор: «Может быть, вы вообще любите немногих…» А почему нужно любить всех на свете? Хватит и узкого круга. Четверо или пятеро — достаточный фундамент, чтобы строить свою хижину. И пусть вокруг рычат и шуршат джунгли, этот фундамент дает безопасность. Беззаветная преданность своему клану, ну а для других, хм… как у дикарей — тигры для общества и в братстве с особого рода людьми (заклинателями змей, укротителями слонов и др.). А зачем, собственно, даже «узкий круг»? Достаточно и меньшего — всего одной привязанности. Когда она есть, жизнь уже стоит того, если, конечно, жизни вообще нужно оправдание. Единственное существо, которое любишь все больше и больше, извлекаешь все новые и новые ноты — из тела и души — все глубже и глубже, как из скрипки виртуоза. Вот поэтому-то, в противоположность мнениям тех, кто неприятен мне и кто судит меня по моей нелюбви к ним, я человек верности, даже абсурдной верности, но эта абсурдная верность лишь для тех, кого я люблю. Когда любишь, верность ничуть, не затруднительна. — Хотел сказать ей все это, но, если говорить только полунамеками и иносказаниями, она будет думать, что принадлежит к «узкому кругу», а потом — какое прозрение! Если же прямо: «Но это не о вас», — значит кинжал в сердце. Пусть уж лучше считает меня «бессердечным».

Когда позднее вошел к ней, застал за картами. «Гадаете, женюсь ли?» Она покраснела. «Совсем нет. Раскладываю пасьянс». Предположим, это правда. Поймать ее на пасьянсе — для меня то же, как если бы она сама ласкала себя. Везти с собой карты! Это еще хуже, так мы дойдем и до кроссвордов.

Жизнь с «любимой» женщиной делает мужественным уже по одной необходимости прилаживаться к ней, следить за собой и за ней. Брызжущая любовь уступает место тому не менее благородному чувству, которое проявляется во внимании к собственным поступкам. Но когда только кажется, что «любишь» эту женщину, а на самом деле она лишь утомляет, подобные усилия изнурительны, особенно если не привык вообще к чему-либо принуждать себя.