Странствующий рыцарь Истины. Жизнь, мысль и подвиг Джордано Бруно - Рудольф Баландин

Тогда же Бруно предложил издателю Жану Бержону напечатать рукопись. Она была посвящена анализу ошибок богослова и философа Антуана де ля Фе.

Издатель спросил, нет ли в рукописи выпадов против бога и городского совета. Бруно ответил, что ничего недозволенного его сочинение не содержит. Так и было в действительности. Не учел он только злопамятства, коварства и могущества де ля Фе, который был приближенным Теодора Беза и посвятил ему солидный труд.

В женевский городской совет поступил донос: в типографии Бержона печатается еретическая книга. Издателя арестовали. Автора книги тоже. Его произведение присудили к сожжению. 13 августа состоялся церковный суд, ровно через четверть века после ареста Сервета.

Бруно на две недели был отлучен от церкви. Это были две недели страданий и позора. Осужденного приводили в церковь к обедне в одной рубахе, в ошейнике, на цепи, как лютого зверя. В присутствии прихожан оглашали приговор, и каждый имел возможность плюнуть в осужденного или ударить его.

Но это было лишь предварительное наказание. Вернее — предупреждение. Если обвиняемый окончательно не отречется от своих подлинных или мнимых заблуждений, ему грозит тюрьма и даже костер.

Принужденный покаяться в своем грехе, Бруно отказался стать кальвинистом. После освобождения из тюрьмы он сразу же покинул Женеву.

Святая ослиность царствовала не только среди католиков, но и среди их непримиримых идейных врагов!

Можно было бы посетовать: время такое, что тут поделаешь! Действительно, даже веком раньше его «прегрешения» могли быть сочтены незначительными. Он мог бы, пожалуй, добиться официального признания, подобно Николаю Кузанскому. Вспомним, что в середине XVI века еще не была запрещена книга Коперника.

Что же случилось? Почему вдруг люди так быстро — в пределах одного-двух поколений — и в массовом порядке «обослились», говоря языком Бруно?

Конечно, одной причиной вряд ли все объяснишь, но главную, на мой взгляд, можно предположить. Это — укрепление государственных и религиозных систем в противоборстве партий и группировок. Полного послушания требовали и церковники и политики. Чем прочней и жестче становилась власть церкви и государства, тем меньше свободы предоставлялось человеческой личности. Надо было примкнуть или, во всяком случае, приспособиться к определенным учениям, партиям. Только тогда, заручившись поддержкой, можно было обеспечить свое благополучие.

Бруно всегда имел опору в себе самом: в своих убеждениях, идеях, совести. Не желал быть или притворяться правоверным ослом. Поэтому он оставался чуждым, вредным, опасным для любых группировок, сражающихся за власть.

Он был революционером, хотя не призывал к борьбе против существующих порядков. Был анархистом, врагом государства, хотя и не доказывал вредоносность государственных систем вообще. Был противником церкви, хотя и не отрицал бога, соединяя его с природой.

Словесные, рассудочные убеждения можно утаивать, о них можно промолчать. Поступки так просто не отрегулируешь. Человек с сильным характером и ярким темпераментом — как Бруно — будет постоянно проявлять свою личность, озлобляя догматиков, лицемеров.

Позже, находясь вне Женевы, Бруно написал о кальвинистах: «Не хотят ли, не мечтают ли они, чтобы весь мир, одобрив их злостное и надменнейшее невежество и согласившись с ними, успокоил их лукавую совесть, тогда как сами они не хотят ни принять, ни согласиться, ни подчиниться никакому закону, справедливости или учению? Ведь во всем остальном мире и во всех прошлых веках никогда не было такой разноголосицы, как у них. Среди десяти тысяч подобных учителей не сыщешь одного, у которого не было бы своего катехизиса, если не обнародованного, то готового к обнародованию… Есть и такие, что противоречат сами себе, сегодня отвергая написанное вчера».

По поводу разноголосицы кальвинистов Бруно высказался не очень точно. По второстепенным богословским и философским вопросам она действительно существовала. Это свидетельствовало о слабой теоретической подготовке и отсутствии философских традиций у кальвинистов. Католики были несравненно серьезнее подготовлены и рассуждали на более высоком философском уровне.

Однако в принципиальных вопросах догматизм кальвинистов был жестким, отклонения от канонов резко пресекались. В этом протестанты перещеголяли правоверных католиков. Скажем, члены женевского магистрата ходили по домам, приглашая приезжих иностранцев посетить церковь. Те, кто после трех приглашений не приходил к обедне, высылались из города.

…Пьер де ля Раме, более известный под латинским именем Рамус, профессор Парижского университета, перешел из католичества в кальвинизм. Он полагал, что его выступления против схоластиков, не отступающих от идей Аристотеля, будут поняты и оценены в Женеве. Он написал Теодору Беза о своем желании преподавать в Женевском университете. И получил ответ: «Женевцы раз навсегда постановили ни в логике, ни в какой-либо иной отрасли знания нисколько не отклоняться от положений Аристотеля». А вне официальной переписки женевские философы-богословы называли Рамуса псевдодиалектиком и смутьяном. (Пьер де ля Раме был убит в Варфоломеевскую ночь как гугенот.)

Аристотель — высокий авторитет для католических теоретиков — у кальвинистов превратился в непререкаемого вещателя истин.

Бруно едва скрывал негодование. Мысли Аристотеля превращались в орудие подавления свободомыслия! Святая ослиность и тут показывала свои длинные волосатые уши. Философию сделали разновидностью догматического богословия!

В диалоге «Изгнание торжествующего зверя» Бруно словами одного из действующих лиц так отозвался о кальвинистах: «Да искоренит герой будущего эту глупую секту педантов, которые, не творя никаких добрых дел, предписываемых божественным законом и природою, мнят себя избранниками бога только потому, что утверждают, будто спасение зависит не от добрых или злых дел, а лишь от веры в букву их катехизиса».

Пожалуй, близкое знакомство с учением Кальвина несколько примирило Бруно с католицизмом. Последнее имело долгую историю, свои традиции. Зачем же силой внедрять новшества, которые ничем не лучше того, что было прежде и стало привычным? Зачем новая вера, которая не лучше старой?

Да и эта «новизна» основана на давно устаревших идеях. Не предлагается, в сущности, ничего нового, кроме новых ошибок и гонений, новых толкований давным-давно истолкованного на разные лады Аристотеля.

Увы, понимают Бруно очень немногие. Он подобен зрячему среди слепых. Его доводы вызывают недоумение и протесты. Он негодует. «Некоторые попугаи Аристотеля, Платона и Аверроэса» довели, по его мнению, философию до того, что «для народа слово философ значит обманщик, бездельник, педант, жулик, шут, шарлатан, годный для того, чтобы служить для веселого времяпровождения в доме и для пугания птиц в поле».

Он критикует Аристотеля (но прежде всего, его последователей) за отступления от научного метода, за то, что он порой рассуждает «не столь ясно и обоснованно, сколь божественно, возвышенно» и выступает не как философ, а «скорее в качестве прорицателя», не допуская возражений и сомнений; он закрывает рот тому, кто хотел бы знать больше…

Вот истоки его неприязни к Аристотелю. Сами по себе идеи великого философа ему нередко представляются верными. Возмущает отношение церкви к мыслителю как вещателю истин: «Именно так многие… гневаются, горячатся и пускают в ход кулаки из-за Аристотеля, хотят защищать учение Аристотеля, являются врагами недругов Аристотеля, хотят жить и умереть ради Аристотеля, а сами не знают даже, что означают заглавия книг Аристотеля».

На этот упрек (в диалоге Бруно «Пир на пепле») педант Пруденций только и находит ответ: «Я низкого мнения о вашем мнении и нисколько не уважаю вашего уважения».

Бруно прекрасно знал труды Аристотеля и при случае почтительно ссылался на них. Так было, например, в вопросе о предопределении, божественном промысле, которые, по мнению кальвинистов, определяют все события в мире. Бруно резко возражал против такого превращения человека в марионетку всевышнего. Он писал в Лондонском диалоге (получив возможность прямо высказывать свои мысли):

«Среди других Платон и Аристотель, полагая необходимость и неизменность бога, тем не менее полагают моральную свободу и нашу способность выбора…»

Бруно не мог представить себе, что высший разум обрек человека разумного на безвольное безрассудное подчинение. Если у человека нет выбора, если его слова и поступки заранее предопределены, то остается только приспосабливаться к существующим порядкам.

Кальвин поначалу действовал как решительный реформатор, призывая к свержению власти папы римского. Придя к власти, он превратился в «папу женевского». Его главной задачей стало сохранение господства своего учения. Было выгодно утверждать божественный промысел, способствующий торжеству его идей.